С огромным трудом пробился я к ней. Теперь я понял, почему так волновался капитан Займис, а ведь у него было сорокафутовое судно с сорокасильным двигателем, чтобы бороться с ветром и с усиливающимися волнами, у которых уже появились белые гребни. Я же мог рассчитывать только на себя. Тяжелые грузила на поясе никак не помогали мне. Проплыв, безумно колотя руками и ногами по воде и дыша, как паровоз, те пятьдесят футов, которые разделяли колонны, я чувствовал себя так, будто проплыл сотню ярдов. Кислородная маска не была рассчитана на такое дыхание, но я все же добрался до колонны.
И снова, раскорячившись, как краб, и прижатый волнами к колонне, пополз вниз. На этот раз мне было легче, поскольку случайно я наткнулся рукой на широкие и глубокие желоба, шедшие вниз. Я не инженер, но знал, что это должен быть червячный винт, соединенный с приводимым в движение мотором ведущим колесом, необходимым для подъема и спуска этих колонн.
Такой же винт должен быть и на первой колонне, но я его не нашел.
Это было похоже на спуск по скале, по выбитым в ней ступеням. Каждые два фута я останавливался и обшаривал колонну руками в поисках выступа или проволоки, но не находил ничего, кроме гладкой и очень скользкой поверхности колонны. Но упорно лез вниз, все больше ощущая возрастающее давление воды и затрудненность дыхания. На глубине около сорока футов я решил, что на сегодня достаточно. Повреждение барабанных перепонок или легких или появление азота в крови не помогут в поисках. Я сдался и начал всплывать.
Почти у поверхности я задержался, чтобы отдохнуть и прийти в себя.
Горько было разочарование - я рассчитывал на эту попытку. Устало прислонив голову к колонне, я с тоскливой безысходностью подумал, что придется начать все сначала, а у меня нет ни малейшего представления, с чего начать. Устал. Смертельно устал! И вдруг усталость как рукой сняло.
Из огромной стальной колонны доносились звуки. В этом не было сомнений, вместо того чтобы "молчать", колонна "звучала".
Я сорвал резиновый шлем - при этом под маску попала вода, заставив меня закашляться и глотнуть воды, - и прижался ухом к холодной стали.
Колонна вибрировала от сильного звука так, что вызывала сотрясение у меня в голове. Наполненные водой колонны не вибрируют от звука. Но эта, без сомнения, вибрировала. Внутри колонны - воздух. Воздух! Я сразу же узнал этот своеобразный звук. Этот звук, ритмически усиливающийся и стихающий по мере увеличения и уменьшения оборотов мотора, был многие годы тесно связан с моей работой. Внутри колонны работал компрессор, и очень большой. Большой компрессор внутри опоры нефтяной платформы, находящейся далеко в Мексиканском заливе. Это не имело никакого смысла. Я прислонился к металлу лбом, и казалось, что отдававшаяся у меня в голове вибрация была настойчивым, требовательным голосом, пытавшимся сообщить мне что-то срочное и очень важное. Я прислушался и внезапно уловил смысл во всем этом. Но мне потребовалось время, чтобы сначала догадаться, что это может быть ответом, а потом - понять, что это и есть ответ. И тогда у меня пропали все сомнения.
Я трижды резко дернул за веревку и через минуту оказался на борту "Матапана". Меня подняли на борт так быстро и так бесцеремонно, как будто я был мешком с углем, и я еще снимал кислородные баллоны и маску, а капитан Займис уже отрывисто приказал отвязать швартовочный канат, дал полный ход, провел судно вплотную к колонне и положил руль круто на борт.
"Матапан" стал сильно крепиться, встав бортом к волне, брызги обрушились на нас через правый борт, а затем, встав на курс кормой к ветру, направился к берегу.
Через десять минут, когда я снял водолазный костюм, обтерся, переоделся и допивал второй стаканчик бренди, в каюту спустился капитан Займис. Он улыбался и, казалось, считал, что все опасности позади. И он был прав - идя кормой к волне, "Матапан" почти не испытывал качки. Капитан плеснул себе немного бренди и впервые с того момента, как меня втащили на борт, спросил:
- Успешно?
- Успешно. - Такой краткий ответ показался мне не очень вежливым, и я добавил:
- Благодаря вам, капитан.
Он поклонился:
- Вы очень любезны, мистер Толбот, и я счастлив. Но все это благодаря не мне, а нашему хорошему другу, который наблюдает за нами, теми, кто собирает губки, кто уходит в море. - Он зажег спичку и поднес ее к сделанной в виде кораблика лампаде, стоявшей перед иконой Святого Николая.
Я кисло посмотрел на него. Я уважал его набожность и его чувства, но подумал, что зажигать лампаду надо было немного раньше.
Глава 6
Ровно в два часа ночи капитан Займис ловко привалил "Матапан" к деревянному причалу, от которого мы ушли в море. На небе не было теперь ни звездочки - ночь была настолько темной, что практически невозможно было отличить землю от моря. Дождь выбивал очень быструю дробь по крыше каюты, но мне надо было идти, и идти немедленно. Я должен незаметно пробраться в дом, поговорить с Яблонски и до утра просушить одежду. Мои вещи все еще находились в "Ла Контессе", поэтому я располагал лишь одним костюмом, и его нужно было до утра просушить. Я не мог надеяться на то, что никто не захочет повидать меня до вечера, как, например, вчера. Генерал сказал, что расскажет мне о работе через тридцать шесть часов, а они истекают в восемь утра. Я позаимствовал у капитана Займиса длинный плащ и натянул его поверх моего дождевика. Плащ был мне немного маловат - казалось, что на мне смирительная рубашка. Пожал всем руки, поблагодарил за все, что они сделали для меня, и ушел.
В два пятнадцать, после короткой остановки у телефона-автомата, я припарковал "корвет" в том месте, где нашел его, и пошел пешком. И брел по обочине дороги в направлении съезда к дому генерала. Тротуара на обочине не было - люди, живущие здесь, не нуждались в нем. Кюветы превратились в реки грязной воды глубиной по щиколотки. Я сомневался, сумею ли к утру высушить свои ботинки.
Я проскользнул мимо домика, в котором жил, или, возможно, жил шофер.
Тоннель ярко освещался, и перебираться через ворота было не очень умно. К тому же опыт подсказывал мне: если сильно нажать на верхнюю перекладину, то может включиться электрический звонок.
В тридцати ярдах от подъездной дороги я пробрался сквозь великолепную живую изгородь высотой восемь футов, окружавшую имение генерала. Менее чем в двух ярдах за этой изгородью возвышалась не менее великолепная стена высотой восемь футов, гостеприимно усаженная кусками битого стекла. Как я узнал от Яблонски, ни живая изгородь, скрывавшая стену, ни стена, предназначенная для отпугивания людей слишком стеснительных, чтобы пройти через главные ворота, не были характерны только для имения генерала. У всех его соседей хватало денег, чтобы защищать себя таким же образом.
Веревка, свисавшая с ветви росшего за стеной толстого виргинского дуба, была на месте. Плащ страшно мешал мне, и я с трудом перебрался через стену, отвязал веревку и закопал ее под корнями дуба. Я не думал, что мне еще раз придется воспользоваться веревкой, но кто знает. Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь из людей Вайленда нашел ее.
Если что и было характерно для имения генерала, так это забор в двадцати футах за стеной. Он состоял из пяти ниток проволоки, три верхние - из колючей проволоки. Любой здравомыслящий человек приподнял бы второй снизу провод, опустил бы самый нижний и пролез бы внутрь. Но благодаря Яблонски я знал то, чего не знал любой здравомыслящий человек: эти провода приводили в действие звонок, поэтому я перебрался через верх, изодрав весь плащ. Эндрю больше не удастся поносить его, даже если он получит его назад.
Под тесно посаженными деревьями темнота была почти полной. У меня был фонарик, но я не осмеливался воспользоваться им. И вынужден был положиться на удачу и свою интуицию, чтобы добраться через сад к пожарной лестнице.
Мне требовалось пройти около двухсот ярдов - это займет не более четверти часа.
Я шел, вытянув руки вперед, и, лишь наткнувшись лицом на ствол дерева, понял, что бесполезно как расставлять руки, так и вытягивать их вперед. Я ничего не мог поделать с бородатым испанским мхом, на который постоянно натыкался лицом, зато прекрасно справлялся с сотнями сухих сучков и веток, усыпавшими землю. Я не шел - я скользил. Не поднимал ноги, а медленно и осторожно вытягивал их вперед, отодвигая в сторону все, что встречалось на пути. И не переносил вес на ногу, не убедившись в том, что ничто не треснет и не заскрипит под ногой.
Через десять минут я начал всерьез думать, не заблудился ли. Вдруг мне показалось, что за деревьями мелькнул крошечный огонек - вспыхнул и погас. Он мог померещиться мне, но у меня не столь развитое воображение.
Поэтому я пошел еще медленнее, натянув поглубже шляпу, подняв воротник, чтобы бледное пятно моего лица не выдало меня. В трех футах от меня вы не услышали бы шуршания моего плаща - так я был осторожен.
Вовсю ругал я испанский мох: его свисавшие пучки попадали в лицо и заставляли закрывать глаза именно тогда, когда этого нельзя было делать.
Мне хотелось упасть на четвереньки и дальше пробираться в таком положении.
Я бы так и сделал, но знал, что шорох плаща выдаст меня.
Затем я снова увидел этот огонек - футах в тридцати от меня, но светил он не в мою сторону, а освещал что-то на земле. Я сделал два быстрых шага вперед, желая посмотреть на источник света, и обнаружил, что моя способность ориентироваться в темноте не подвела меня. Огород был окружен деревянным забором, и я наткнулся прямо на него. Верхняя планка скрипнула, как дверь заброшенной темницы.
Кто-то вскрикнул, выключил фонарик, затем снова включил его, но теперь он освещал не землю, а обшаривал огород. Человек с фонариком был пуглив, как котенок. Он ведь должен был сориентироваться, откуда донесся скрип, и, осветив это место фонариком, моментально обнаружить меня, а вместо этого он беспорядочно водил фонариком туда-сюда, и у меня было время, чтобы сделать один длинный шаг назад. Лишь один, но его хватило, чтобы слиться с ближайшим дубом. Я прижался к дубу так сильно, будто пытался свалить его и страстно желал лишь одного - чтобы у меня был пистолет.
- Дай мне фонарик, - холодный, невыразительный голос, без сомнения, принадлежал Ройалу. Свет фонарика метнулся в сторону, а затем снова осветил землю. - Давай, продолжай.
- Но я слышал шум, мистер Ройал, - дрожащий шепот принадлежал Ларри.
- Там, точно там, я точно слышал.
- Я тоже слышал. - С таким голосом, как у Ройала, в котором столько же тепла, сколько в ведерке со льдом для шампанского, трудно успокоить кого-либо, но Ройал очень старался. - Лес ночью полон звуков. Жаркий денек, холодный дождь ночью, все то расширяется от жары, то сжимается от холода, отсюда и различные звуки. Ладно, поторопись, всю ночь, что ли, хочешь под дождем провести?
- Послушайте, мистер Ройал, - с отчаянием прошептал Ларри, - я не ошибся, правда, я слышал...
- Что, забыл нанюхаться на ночь своего белого порошка? - оборвал его Ройал. Даже секунда доброжелательного отношения к другим была для него слишком долгой. - Боже, зачем я связался с таким наркоманом, как ты?
Заткнись и работай.
Ларри заткнулся. Меня заинтересовало то, что сказал Ройал, поскольку интересовали, с тех пор как я увидел Ларри, его поведение, тот факт, что ему позволили общаться с Вайлендом и генералом, та свобода, которой он пользовался, и само его присутствие здесь. Крупная преступная организация, старающаяся загрести большие деньги, - а я не мог представить, что такая банда не стремится заработать большие деньги, - обычно подбирает своих членов с большой осторожностью и предусмотрительностью, как крупные корпорации подбирают крупных администраторов. Более того, ошибка по недосмотру, опрометчивость администратора не развалят крупную корпорацию, но они могут развалить преступную организацию. Крупные преступления являются большим бизнесом, а крупные преступники - крупными бизнесменами, и они занимаются своей незаконной деятельностью с той же тщательностью и аккуратностью, что и их законопослушные коллеги. Если возникает - что, правда, очень нежелательно - необходимость убрать соперников или человека, угрожающего их безопасности, то это поручалось тихим, вежливым людям типа Ройала, но Ларри им нужен был так же, как зажженная спичка на пороховом складе.
Их было трое в этом углу огорода - Ройал, Ларри и дворецкий, круг обязанностей которого, казалось, был шире, чем можно было ждать от человека его профессии в лучших загородных домах, принадлежащих представителям высших слоев английского общества. Ларри и дворецкий что-то делали лопатами. Сначала я подумал, что они копают яму. Ройал прикрывал фонарик, но при таком дожде даже в десяти футах было сложно что-либо разглядеть. Однако постепенно, скорее по звукам, я понял, что они закапывали какую-то яму. Я улыбнулся - мог побиться об заклад: они закапывали что-то очень ценное, что не пролежит здесь долго. Огород - не очень подходящее место для сокрытия клада.
Через три минуты они закончили работу. Кто-то из них обработал землю граблями. Я предположил, что они копали на недавно вскопанной грядке и хотели скрыть следы своей работы. Затем все пошли к стоявшему в нескольких ярдах навесу и бросили там лопаты и грабли.
Тихо разговаривая, они вышли из-под навеса. Ройал с фонариком в руке шел впереди. Они прошли через калитку футах в пятнадцати от меня, но к этому времени я отошел на несколько ярдов в лес и спрятался за толстым дубом. Они все вместе двинулись по тропинке, которая вела к входу в дом, и постепенно голоса их затихли. Полоска света упала на крыльцо, до меня донесся звук закрываемой двери, и наступила тишина.
Я застыл на месте, не сдвинувшись ни на дюйм. Дождь лил теперь в два раза сильнее, и плотная крона дуба совсем не защищала меня, но я не двигался. Струи дождя затекали мне за шиворот и текли по спине, но я не двигался, затекали мне в ботинки, но я не двигался. Вода поднялась уже выше щиколоток, но я не двигался. Стоял подобно скульптуре, высеченной изо льда, но холоднее льда. Руки мои онемели, ноги замерзли, и каждые десять секунд тело сотрясала дрожь. Я все на свете отдал бы, лишь бы иметь возможность двигаться, но не двигался, двигались только мои глаза.
Слух теперь мало помогал мне. При таком завывании все усиливающегося ветра в верхушках деревьев и шуме ливня невозможно услышать шаги человека и на расстоянии десяти футов. Но если вы простоите три четверти часа неподвижно, то ваши глаза привыкнут к темноте, и вы заметите движение и в десяти ярдах от вас. И я заметил движение.
Осторожные движения. Думаю, внезапный порыв ветра и дождя заставил лопнуть терпение у тени, которая вышла из-под ближайшего дерева и тихо направилась к дому. Если бы я не столь внимательно оглядывался вокруг, то не заметил бы этого человека, поскольку ничего не слышал. Но я заметил его - тень, двигавшуюся беззвучно. Тихий, смертельно опасный человек - Ройал.
Сказанные им Ларри слова явно предназначались для того, чтобы обмануть любою возможного слушателя. Ройал слышал шум. И шум достаточно странный, чтобы заставить его поинтересоваться, нет ли здесь кого. Но лишь поинтересоваться. Если бы Ройал был уверен в присутствии постороннего, то он провел бы здесь всю ночь, чтобы нанести удар, смертельный удар. Я представил себе, что сразу после их ухода иду в огород, беру лопату и начинаю искать - и мне стало еще холоднее. Я представил, как наклоняюсь над ямой, сзади неслышимый и невидимый подходит Ройал и выпускает пулю, всего одну медно-никелевую пулю 22-го калибра, мне в затылок.
Но я должен был посмотреть, что они закопали, и лучшего для этого времени, чем сейчас, не найти. Дождь лил как из ведра, и было темно, как в могиле. Маловероятно, что Ройал вернется, хотя... Хотя я не мог поручиться, что этот коварный дьявольский ум не придумает еще что-нибудь.
Но даже если он вернется, то прежде чем сможет двигаться, ему понадобится по меньшей мере минут десять, чтобы после яркого света привыкнуть к полной темноте. А он явно не станет ходить здесь с фонариком. Уж если он не пошевелился, когда понял, что в поместье - чужой и чужой этот видел возню на огороде, то, посчитав такого чужака осторожным и опасным человеком, не станет искать его с фонарем - напрашиваться на пулю в спину, ведь Ройал не мог знать, что чужак не вооружен.
Я подумал, что десяти минут мне хватит: закапывать на огороде что-либо надолго нелепо, а так как ни Ларри, ни дворецкий не были похожи на людей, которым работа лопатой доставляет удовольствие, то они не станут копать даже на дюйм глубже необходимого. И оказался прав. Я нашел под навесом лопату, с помощью точечного луча фонарика обнаружил свежераспаханную землю, и с того момента, как я прошел через калитку, до того, как я снял два или три дюйма земли, покрывавшей что-то вроде белого соснового ящика, прошло не более пяти минут.
Одна сторона ящика была чуть выше другой, и поэтому сильный дождь через минуту смыл с его поверхности всю землю. Я аккуратно включил фонарик. Никаких пометок, ничего, что позволило бы мне узнать о содержимом ящика.
С обоих торцов его имелись ручки. Обеими руками я взялся за одну из них и попытался приподнять ящик, но он был пяти футов в длину и, казалось, набит кирпичами. Я смог бы передвинуть его, но земля вокруг ямы настолько пропиталась водой и стала такой мягкой, что я по щиколотки погрузился в нее.
Я снова достал фонарик, отрегулировал его, чтобы пятно света было не более самой мелкой монеты, и начал осматривать поверхность ящика. Никаких металлических щеколд, никаких болтов. Насколько я понял, крышка была просто прибита гвоздями. Я подсунул под крышку лопату. Гвозди заскрипели, когда я начал выдирать их из дерева, но я не обращал на это внимания, и мне удалось оторвать один конец крышки. Я приподнял ее на пару футов и посветил внутрь.
Даже мертвый, Яблонски улыбался. Улыбка была кривой, такой же кривой, каким стал сам Яблонски, силой запихнутый в этот тесный ящик, но все же это была улыбка. Его лицо было спокойным и безмятежным. Концом карандаша можно было закрыть эту крохотную дырочку между его глаз. Такую дырочку оставляет медно-никелевая пуля 22-го калибра.
Там, в заливе, я дважды вспоминал о мирно спящем Яблонски, и он действительно спал, вот уже много часов, холодный, как мрамор.
Обшаривать его карманы я не стал - Ройал и Вайленд сделали это до меня. Кроме того, я знал, что у Яблонски при себе не было ничего изобличающего, ничего указывающего на истинную причину его пребывания в этом доме, ничего, что могло выдать меня.
Я стер капли дождя с лица Яблонски, опустил крышку и аккуратно забил гвозди концом лопаты. Я рыл яму, а закапывал могилу. Ройалу повезло, что я тогда не встретил его.
Поставив лопату и грабли под навес, я покинул огород.
Домик у входа не был освещен. Я нашел дверь и два окна невысоко от земли - домик был одноэтажным, - но все запертые. В таком месте так и должно было быть - все всегда заперто.
Но гараж не был заперт. Не найдется идиота, который попытался бы увести парочку "роллс-ройсов", даже если бы он мог прорваться через ворота. Гараж был под стать машинам: о таких верстаках и инструментах мечтал каждый любитель делать все своими руками.