- А хрен его знает. Тёмный. Может, чёрный, может хаки, может коричневый. Ночью разве цвет различишь? К крыльцу, значит, воровато так подобрался, что-то под него засунул - и дёру. Ну, я почуял неладное. Куртку накидываю, выхожу, руку под крыльцо засовываю - а там эта двустволка. Я её вытащил, рассмотрел. Хорошее ружьё. Не новое, но пригодное. Откуда я знал, что оно на "мокрухе" засвечено! Я и про то, что Гоманчиху убили, только от вас здесь узнал. Решил его хлопцу одному снести, чтобы он его, значит, по-тихому толкнул, а мне бы проценты перепали.
- А как объяснять собирался, откуда оно у тебя?
Яшкино лицо расплылось в угодливой улыбке.
- Нача-а-альник, там таких вопросов не задают.
- Понятно, - кивнул майор. - Дальше?
- А дальше думаю: если идти, то прямо сейчас, пока не рассвело, пока на улице никого нет. Быстренько собрался, двустволку в тряпку обернул, и пошёл. Но не дошёл. Не повезло. На полпути на ваших нарвался.
- А чего же ты от них так драпал? Только честно.
- Честно? А как бы я им объяснил, откуда у меня чужое ружьё? Со своей-то репутацией!
- Да, репутация - дрянь, - усмехнулся следователь.
- Вот поэтому и решил бежать. Но не удалось.
- Да, не удалось, - вздохнул майор, поднялся с места и, засунув руки в карманы, стал задумчиво прохаживаться по комнате. Яшка напряжённо следил за ним. Проделав два рейса из угла в угол, Ланько снова уселся за стол.
- Не получается, - вытаращившись на подследственного, заметил он.
- Почему не получается? - обиженно возразил тот.
- Алиби неправдоподобное. Интересное, но неправдоподобное.
- Почему неправдоподобное?
- А потому, что ты его не доказал. Если ты Гоманчиху не убивал, зачем ты тогда крутился у её дома?
- Да не крутился я у её дома. Я к её дому и близко не подходил.
- Ой ли! - иронично воскликнул Ланько и снова продемонстрировал зачитанные ранее протоколы.
- Тьфу ты! - сплюнул Яшка. - Ох уж мне эти бабы! Начальник, давай я тебе всё про вчера расскажу. Всё как есть. Там всё совсем не так было.
- Окажи такую милость! Аудитория у твоих дражайших ног! - продолжал веселиться майор.
Но Яшке было не до веселья. Он насупился, озабоченно нахмурил лоб и опустил глаза.
- Ну, был я вчера на Транспортной улице. Был, - как бы нехотя пробурчал он. - Но я ни за кем не следил и никого не преследовал. Там вот как всё было. Мы с Митькой Панкратовым бухать собирались. У них на базе зарплату вчера выдавали, так что, как говорится, сам Бог велел. Договорились встретиться после работы. Ну, а его, видать, жена прямо на проходной в оборот взяла. Она частенько таким образом в получку промышляет, чтобы деньги у Митьки забрать. Ждал я его, ждал. Уже смеркаться начало, а его всё нет и нет. Плюнул я, в конце концов, и пошёл к Маньке, чтобы вечер зря не пропадал. Ну, а она была чего-то не в духах: "Мне некогда, мне некогда…". Тут душа горит, а ей некогда. Слово за слово - повздорили. Отдала она мне, значит, косу, которую летом для хозяйства брала, и прогнала. Я был злой, как чёрт. Ну а я когда не в духе, ко мне лучше не подходи. Начальник, ты же знаешь. А тут ещё эта коса в руках. Дай, думаю, лучше окольным путём домой пойду, чтобы никто не встретился. Заодно и остыну, чтобы мать под горячую руку не попала. Ну, а путь этот через Транспортную улицу лежит. Иду я, значит, по ней так неторопливо, воздухом дышу, стараюсь думать о приятном. Вдруг гляжу - этот тип из калитки выходит.
Яшка снова указал на меня.
- Ну, я сразу за дерево сховался, чтобы на глаза не попадать. А то вдруг чего. Тут ещё эта коса в руках. А я ж, когда не в себе, - без тормозов. Начальник, ты же знаешь. У забора его Евдокия ждала. Он, значит, вышел, и они вместе куда-то пошли. Подождал я, значит, пока они более-менее вперёд пройдут, и зашагал дальше. Но я за ними не следил. Я домой шёл. Я потом на Садовую свернул. Она за квартал от Гоманчихиного дома Транспортную пересекает. Так что, начальник, напраслину на меня не вали.
- Заня-я-ятно, заня-я-ятно, - недоверчиво протянул Ланько. - Но не правдиво!
Яшка обиженно поджал губы.
- Почему не правдиво?
- А потому, что врёшь ты всё! - звучный голос следователя приобрёл властные нотки. - Рад бы тебе поверить, да не могу, потому что знаю тебя, как облупленного. Мальчишку извели вы! Ты и Зинка.
- Никого я не изводил! - почти что взмолился Яшка.
- Нет, изводил! - тоном, не терпящим возражений, отрубил майор. - Кому пацана продал? Признавайся! В последний раз спрашиваю. Я всё равно дознаюсь. Не скажешь сам - только хуже будет.
- Никому я его не продавал!
- Нет, продавал! Высокий, здоровый, плотный, круглолицый, коротко стриженый мужчина лет сорока - сорока пяти. Кто это? Говори!
- Не знаю я, кто это! Не знаю! Хотя, по описанию на Толика похож.
- Какого-такого Толика?
- Званского. Мы с ним вместе в школе учились. Встретились недавно на улице, разговорились. Он с Севера приехал. Сейчас дом расширяет. Спрашивал, не знаю ли я, где строительный лес можно подешевле достать. Я взялся подсобить. Есть тут у меня на примете одно местечко.
- Строительный лес? - переспросил майор.
- Да, строительный лес, - кивнул Яшка.
Мы с Ланько переглянулись. Следователь на мгновение задумался, но тут же, словно отгоняя от себя пришедшие на ум мысли, решительно тряхнул головой и отчеканил:
- И всё равно тебе веры нет.
Хлопнув ладонью по столу, он выпустил последний, итоговый залп:
- Конвой!..
Из милиции я вышел растерянным. Если перед очной ставкой я ни капли не сомневался, что истинный преступник разоблачён, и что доказательства его вины бесспорны, то теперь мою душу раздирали сомнения.
"Либо Яшка - первоклассный актёр, либо здесь, действительно, всё гораздо сложнее", - думал я, прокручивая в памяти его откровения и сопоставляя их с обличающими доводами следователя.
- Что-то я тебя не пойму, - вскинул брови майор, когда я в общих чертах обрисовал ему нахлынувшую на меня неуверенность. - То ты буквально исходишь слюной, утверждая, что Яшка - главный злодей, то вдруг начинаешь его обелять. Ты сам себе противоречишь.
- Да, противоречу, - согласился я, вспомнив, что свои аргументы Ланько позаимствовал у меня.
- Слушай, а может Яшка прав? - хохотнул следователь. - Может настоящий преступник - это ты? А зачем я тебе тогда пропуск на выход подписываю? Побудь пока у нас.
Несмотря на то, что последние слова майора имели характер шутки, и были произнесены им без малейшей доли серьёзности, меня они как-то покоробили. Ведомство, в котором я находился, к юмору не располагало.
- Давай я поделюсь с тобой некоторым опытом, - посерьёзнев, сказал Ланько. - Ты с подобной публикой встречаешься не часто, а я уже сыт ею по горло. Кому охота в тюрьму? Вот и изворачиваются, как могут. Причём с самым невинным видом: "Не виноватая я!..". Их послушать - так все безгрешные ангелы. Если бы Яшка свою историю рассказал сразу, с самого начала, как только его задержали - подумать над ней было бы ещё можно. Но он излил её только тогда, когда я предъявил ему доказательства. Что из этого следует? А то, что он её попросту придумал. На ходу. Он на такие вещи мастак…
- Привет! - раздалось над самым моим ухом.
Я отвлёкся от воспоминаний и повернул голову. Передо мной стоял Никодим.
- Ты откуда?
- Из милиции.
- То-то, я смотрю, ты какой-то озабоченный.
- Будешь тут озабоченным, - усмехнулся я.
- Что случилось?
- На очную ставку вызывали. С Яшкой Косым.
- Это по поводу вчерашнего? Ну и как?
- Да никак, - развёл руками я.
- Что, не признаётся?
- Нет.
- А очень ли нужно его признание? Говорят, его с ружьём взяли.
- Да, с ружьём.
- Так в чём же дело? Разве этого недостаточно?
Я озабоченно нахмурил лоб.
- Понимаешь, все улики, вроде, указывают на него. Но…
Я осёкся. Я вдруг увидел, что на моем собеседнике были обуты точно такие же кеды, как и на Яшке.
(… в таких кедах полгорода ходит!..)
Во мне с новой силой заговорили сомнения, и остаток фразы я произнёс куда с большей уверенностью, нежели её начало:
- … кто его знает?
И, приветственно отсалютовав, зашагал дальше.
Движимый жаждой истины, я решил не медля нанести визит Маньке…
Глава двадцать пятая
Манька Спицына встретила меня изумлённым "О!". Она явно не ожидала, что к ней в гости нагряну именно я.
- И что это вы ко мне на ночь глядя? - кокетливо пропела она, впуская меня в дом и старательно заслоняя вырисовывавшийся за её спиной строй пустых бутылей. - Чего это вам с женой не сидится?
Но когда я озвучил цель своего появления, от её игривости не осталось и следа.
- Не буду я про Яшку ничего говорить, - сурово заявила она. - Коли есть на нём вина - доказывайте её сами. Я вам в этом не помощница.
- Я здесь не для того, чтобы доказать его вину, - пояснил я, - а для того, чтобы выяснить, действительно ли она на нём есть.
Манька недоверчиво хмыкнула:
- А зачем это вам? Какой для вас в этом смысл?
- А какой смысл судить человека за то, чего он не совершал? - парировал я. - Какой смысл оставлять на свободе настоящего убийцу? Ведь он в любой момент может пойти на новое преступление.
- Жаль, что в милиции так не думают, - горько вздохнула моя собеседница. - Им лишь бы на кого повесить. План по раскрываемости выполнять-то надо.
- Вы считаете, что Яшка ни в чём не виноват?
- Откуда я знаю, виноват он или не виноват? - пожала плечами Манька. - Но мне трудно представить его убийцей. Я его хорошо знаю. Да, он буйный. Да, он бешеный. Он может вдрызг напиться, он может полезть в драку, он может чего-нибудь своровать. Но вот убить - на такое он вряд ли способен. Тем более Гоманчиху. Зачем она ему нужна? Он сроду с ней никаких дел не имел.
- Он к вам вчера приходил?
- Приходил.
- Во сколько?
- Около одиннадцати. Уже темно было. Я его прогнала. Отдала ему косу, которую как-то для огорода брала, и выпроводила.
- Да, насчёт косы, - спохватился я. - А как она выглядела, эта коса?
- Обычно. Как коса, - удивлённо воззрилась на меня Манька. - Ну, в смысле сложенная.
- Это как?
- Лезвие примкнуто к черенку.
- Она была во что-то обёрнута?
- Была. В тряпку.
- Ага, - включая воображение, наморщил лоб я.
В темноте этот садово-огородный инструмент и впрямь мог смотреться как ружьё. Скрытое под материей прислонённое к черенку лезвие немного выпирало, и действительно походило на приклад.
- За что же вы Яшку то выпроводили?
- Под юбку лезть начал. Душа у него, видите ли, горит. Даже дитё не постеснялся.
Моя собеседница оглянулась на полуоткрытую дверь комнаты, из-за которой на нас с любопытством взирал полуторагодовалый коротко стриженый карапуз.
- Сын? - поинтересовался я.
- Дочь, - ответила Манька.
Уловив, что речь зашла о ней, малышка заулыбалась и что-то промурлыкала. Я приветливо помахал ей рукой и снова перевёл взгляд на хозяйку.
- А когда он пришёл, у него в руках ничего не было?
- А что у него может быть? - выпалила та. - Разве только бутылка за пазухой. Так будь она при нём - он бы ко мне не заглянул. Он приходит ко мне только когда пустой.
Последнюю фразу Манька произнесла с нескрываемой обидой.
- У вас есть самогон, - догадался я.
- Есть, - кивнула моя собеседница и с вызовом вскинула голову. - А что?
- Да нет, ничего, - успокоил её я. - А скажите, у Яшки могло быть ружьё?
- Какое ружьё? - всплеснула руками хозяйка. - Откуда? Ружьё денег стоит, и немалых. А у него их сроду не было.
- А разве он не мог его где-нибудь украсть?
Манька воинственно упёрла руки в боки.
- О том не ведаю. Я у него ружья не видала. У вас всё, господин хороший? А то мне дитё кормить надо.
Поблагодарив хозяйку за уделённое мне время, я вышел на улицу.
"Вот так поворот! - размышлял я, ёжась от бившего в лицо ветра и торопливо вышагивая по освещённой редкими фонарями дороге. - Получается, что насчёт косы Яшка не врал. Если, конечно, Манька его не покрывает. А может и всё остальное, рассказанное им, тоже правда? И то, что он не убивал Гоманчиху. И то, что ружьё ему подкинули. И, наконец, то, что он не имеет никакого отношения к пропаже мальчика. Но кто же тогда Зинкин сообщник? Кто этот "чёрный охотник", за каждым появлением которого следует чья-то смерть?".
Насквозь пропитавшая одежду сырость. Угрожающе булькающая трясина. Гигантские кривые сосны, всем своим видом показывающие, что готовы обрушиться в любую минуту и похоронить меня под собой. Шевелящиеся, точно паучьи лапки, камыши. Зловещий полумрак и тишина.
Как мне надоели эти видения! Как меня утомил этот жуткий, повторяющийся с завидным постоянством, сон! Почему я всегда его вижу? О чём он хочет мне сказать?
Красивое, мелодичное пение… Ромашковая поляна… Нагая, белокурая, голубоглазая краса… Завлекающий жест… Круговерть… Обступающая со всех сторон топь… Вылезающая из болота "кикимора"…
Я не сомневался, что это была Зинка. Я был готов увидеть за грязными, заплывшими жиром и облепленными тиной волосами именно её черты. Но чем выше она поднимала голову, чем подробнее представлялось её лицо, тем больше я убеждался, что это не она, и что передо мной… Наталья.
Нет, такого не может быть!
Боясь признаться себе в увиденном, я в страхе открыл глаза.
Что за чертовщина? Что за наваждение? Что за бред? У меня явно заплутал рассудок.
Мой взор застилал мрак. За окном гулял ветер. На стекло накрапывал мелкий дождь. На стенах и потолке играли тусклые блики луны.
С моего лба скатилась холодная капелька пота. Я протёр лицо о наволочку и повернулся на другой бок. И тут до меня отчётливо донёсся какой-то шум. Я прислушался. Это было лёгкое поскрипывание пола. Оно исходило из соседней комнаты, как будто по ней кто-то ходил. По моему телу забегали мурашки. Осторожно убрав с плеча руку спавшей рядом Натальи, я поднялся с кровати и на цыпочках вышел из спальни.
В коридоре стояла тишина. Приблизившись к двери "детской", я явственно ощутил, как в моих висках запульсировала кровь. Я нажал на ручку. Меня обдало прохладой. Я потянулся к выключателю. Свет люстры ударил в привыкшие к темноте глаза. Я зажмурился и переступил через порог. Первое, куда я посмотрел, было пространство перед шкафом. Рисунка на полу не было. Я прошёл дальше и обратил внимание на то, что мои шаги отдаются через эхо и звучат как-то слишком уж громко. Причина этого стала ясна, когда я огляделся вокруг. Комната была пуста. Но не в смысле мебели, - та стояла на месте, - а в смысле всего остального. Одежда, игрушки, книги, тетрадки, даже постель - всё исчезло. Сделать это могла только хозяйка. Но почему она вдруг решила избавиться от вещей своего пропавшего сына? И как всё это следует понимать?…
Глава двадцать шестая
По кухне парил неприятный запашок. Его источник был очевиден. Вытащив из-под раковины переполненное мусорное ведро, я обулся, накинул на плечи куртку и вышел из дома.
У дороги оживлённо переговаривались четыре старухи. Одну из них я знал. Это была та самая шустрая бабёнка, которую я видел в доме Гоманчихи, Прасковья Огородникова. Завидев меня, старухи тут же умолкли. Но последнюю прозвучавшую между ними фразу я всё же уловил: "Вот тебе и родная мать!".
- Здравствуйте, - огибая их, буркнул я.
Ответа не последовало. Я хмыкнул и направился к контейнеру, чувствуя, как моя спина едва не дымится от сверлящих её глаз. Но это было ещё терпимо. Настоящая пытка началась после того, как я, опустошив ведро, повернул обратно. Старухи без зазрения совести продолжали глазеть на меня. Их не смущало даже то, что я это вижу. Я ощутил неловкость. Стараясь глядеть как бы сквозь них, и усиленно придавая себе невозмутимый вид, я дошёл до калитки, миновал двор и поднялся по ступенькам крыльца. Закрывая входную дверь, я украдкой бросил взгляд на улицу. Старухи осуждающе смотрели мне вслед.
- Что случилось? - поинтересовалась Наталья, когда я, издав тяжкий вздох, поставил ведро на место.
Я кивнул на окно.
- Про нас с тобой сплетничают.
- Пусть сплетничают, сколько хотят, - равнодушно отозвалась моя будущая супруга. - Как спалось?
- Почти нормально, - бодро ответил я и, после некоторой паузы, решился задать не дававший мне покоя вопрос. - Слушай, а куда подевались все Димкины вещи?
По лицу Натальи промелькнула какая-то тень.
- Ты, что, заходил в его комнату?
- Да, ночью.
- Зачем?
- Да всё по той же чертовщине. Понимаешь, мне опять показалось, будто по ней кто-то ходит.
Моя будущая супруга повернулась ко мне спиной.
- Вот поэтому я их оттуда и убрала, - тихо произнесла она. - Но, видать, не помогло.
В воздухе снова повеяло мистикой. Я неловко кашлянул и прислонился к подоконнику. Наталья взяла нож, подошла к раковине, открыла воду и принялась чистить морковь.
- Это он приходит по ночам. Он, мой сынок. Больше некому. Здесь его дом, здесь он прожил всю свою недолгую жизнь. Здесь для него всё привычно и знакомо. Куда же тянуться его неупокоенной душе, кроме как ни сюда? Там, где он сейчас находится, ему плохо. Очень плохо. Я это чувствую. Он никак не может отвыкнуть от своей земной жизни. Он же ещё ребёнок. Ему требуется забота, ему требуется внимание. А кто о нём будет заботиться там? Кому он там нужен? Вот он сюда и возвращается, чтобы хоть немного почувствовать себя собой, чтобы воскресить в памяти домашнее тепло, домашний уют. Он страдает. Очень страдает. Но я бессильна ему помочь. Господи, знать бы, кто может возвращать из мёртвых. Я бы поползла к нему на коленях. Я бы отдала ему всё, что у меня есть. Я бы отдала ему саму себя, лишь бы только воскресить моего малютку, лишь бы только в этих стенах снова зазвучал его смех. Пусть он шалит, пусть балуется, пусть хулиганит - я бы не сказала ему ни слова. Я бы прощала ему всё, лишь бы только он опять был со мной.
Плечи моей будущей супруги задрожали. Я опустил глаза и пробормотал:
- Когда я в предыдущие дни заходил в "детскую", на полу неизменно лежал его рисунок, на котором была изображена ты. Я его поднимал и клал на шкаф. Но в следующий раз он каким-то образом снова оказывался внизу.
- Я видела, - всхлипывая, молвила Наталья. - Мне кажется, я знаю, как это объяснить. Наверное, Димка хочет сообщить, что он по мне очень скучает.
Зазвонил телефон. Я выскочил в прихожую.
- Серёжа, это ты? - раздался в трубке голос бабки Евдокии. - Здравствуй. Извини, что беспокою. Вот, болею. Даже на улицу выйти не могу. Давление замучило. Как там дела? Я слышала, Яшку арестовали.
- Да, арестовали, - подтвердил я.
- Ну, что он, сознался?
- Пока нет.
И я вкратце поведал ей о вчерашней очной ставке.
- Ишь, ты! Подкинули, видите ли, ему ружьё! - с издёвкой воскликнула бабка Евдокия. - Заговор против него устроили! Безвинный он наш! Врёт и глазом не моргнёт. Что там хоть за ружьё-то?