Подстава удаётся на славу. Яшка взят с поличным. Милиция не сомневается, что поймала настоящего убийцу, и беспокоиться, вроде, больше не о чем. Но тут на сцену возвращается бабка Евдокия. По символам, изображённым на прикладе ружья, она определяет, кто его хозяин, но не успевает мне об этом сообщить. Никодим заявляется к ней раньше.
В тот день ему, конечно, повезло. Не загляни он к нам в тот момент, когда мы с Натальей обсуждали старушкин звонок, и не выложи мы ему все его подробности, он бы остался в неведении об источнике новой опасности.
Четыре убийства! Никодим в панике. Он теряет чувство равновесия. Его душу переполняет страх. А проблемы продолжают прибывать. Отец Агафоний решается вступить в контакт с духами Любавиной топи. А ведь там спрятан убитый Димка! Мало ли что! Никодим следует за священником и учиняет ему жестокую расправу.
Но как это всё ни очевидно, это, всё же, всего лишь догадки. А одними догадками убийцу не изобличишь. Нужно заставить Никодима себя выдать. Как? Очень просто. Спровоцировать его снова появиться на болоте…
Искать встречи с Натальиным братом мне не пришлось. Он заявился сам.
- О-о-о, я смотрю, ты весь в заботах.
Голос будущего шурина заставил меня вздрогнуть. Увлечённый изучением хранящегося в сарае инструмента, я даже не заметил, как он вошёл во двор.
Я заставил себя непринуждённо улыбнуться и приветливо кивнул. Никодим подошёл ближе. Мы обменялись рукопожатием. Я вгляделся в его лицо. На нём проступало любопытство.
- Чего это тебя вчера менты забирали?
- Меня не забирали, а просто возили для консультации, - поправил его я. - Слышал, что Агафоний пропал?
- Ну, слышал.
- Вот меня и спрашивали, не знаю ли я, где он.
- Что ж они, по телефону проконсультироваться не могли?
- Ты об этом лучше у них поинтересуйся, - посоветовал я.
- Понятно, - вздохнул Никодим, и метнул взгляд на сарай. - Чем занимаешься?
- Выбираю, что возьмём с собой в Петрозаводск, - ответил я. - Молотки, пассатижи, гвозди везти, конечно, не стоит. У меня всё это есть. А вот "болгарка" в хозяйстве пригодится.
- Вы, что, уже переезжаете?
- Переезжаем.
- Когда?
- На днях.
- А если конкретно?
- Конкретно пока сказать не могу. Лично я уезжаю сегодня. Подготовлю родителей, освобожу место в квартире, где нам первое время предстоит жить, и после этого вернусь за твоей сестрой.
- Она деньги за магазин получила?
- Получила.
- Когда?
- Вчера.
- Ну, наконец-то! Она сейчас здесь?
- Здесь.
Мой будущий шурин развернулся и направился к крыльцу. Я пристально посмотрел ему вслед. Чего это он так интересуется магазинными деньгами? Это явно неспроста. Очко в пользу моих подозрений.
Выждав минут десять, я вернулся в дом. Брат и сестра оживлённо переговаривались на кухне. Я немного помедлил, затем набрался духу и зашёл к ним.
- Посмотрел? - спросила меня Наталья.
- Посмотрел, - обмывая под краном руки, ответил я. - Из всего, что там есть, не лишней будет только "болгарка".
- И всё?
- И всё.
- А дрель?
- Дрель у меня имеется.
- Если вам она не нужна, я могу её взять, - поспешно вставил Никодим.
- Не встревай, - резко осадила его сестра, и снова обратилась ко мне. - Ты уверен, что кроме "болгарки" нам больше ничего не потребуется? Там же столько всего.
- Уверен, - кивнул я. - Остальные инструменты у меня в наличии. Зачем нам по нескольку штук одного и того же?
Наталья выпятила губу.
- Как скажешь.
Я выключил воду и принялся вытирать руки о висевшее сбоку полотенце.
- Ну, и как вчера смотрелся мой "арест"? - спросил я Никодима, готовя этим вопросом "удочку" для забрасывания "крючка".
- Правдоподобно, - хохотнул он. - Бабки так и посчитали, что ты - преступник. Прасковья божилась, что уже давно тебя заподозрила. Громче всех выступала.
- Идиоты, - проворчала Наталья. - Что эти, что те. И что у нас за милиция? Работать вообще не умеют. Кругом людей убивают, а они лишь глазами хлопают.
- Они глазами не хлопают, - возразил я и, сделав паузу, кинул "наживку", на которую рассчитывал сорвать "улов". - Завтра, например, будут болото осушать.
У Никодима вытянулось лицо.
- Осушать болото? Зачем?
- Искать труп Агафония, - простодушно сообщил я. - Если найдут - тело тут же отправят для экспертизы в Москву. Ланько говорит, там есть какой-то институт, где даже по пылинке всё могут вычислить. Так что убийце не сдобровать. Его быстро определят. Как знать, может там и другие трупы найдутся.
Никодим присвистнул:
- Ну и ну!
- Что-то ты вчера мне об этом не говорил, - недовольно процедила моя будущая супруга.
Я сделал вид, что спохватился, и озабоченно хлопнул себя ладонью по лбу.
- Тьфу ты, чёрт! Я же обещал Ланько держать язык за зубами. Вот что, дорогие мои родственники, дайте мне слово, что до завтра никому об этом не расскажете.
- Даём, - с готовностью откликнулся Никодим. - Но почему такая скрытность?
- Чтобы убийца не пронюхал, - разъяснил я. - Если он об этом узнает, у него будет время вытащить утопленное в болоте тело и перепрятать его так, что Агафония больше уже никто никогда не найдёт.
- А разве его можно оттуда вытащить?
Я пожал плечами.
- Не знаю. Но у убийцы другого выхода нет. Если труп найдут - ему крышка.
- Неужели они смогут осушить болото? - с сомнением проговорила Наталья.
- Чёрт их знает, - притворно вздохнул я. - Ланько говорит, что техники навезут уйму. Жалко, что я сегодня вечером уезжаю.
- Почему жалко? - осведомился Никодим.
- Пошёл бы посмотреть. Интересно. Может и вправду задержаться на денёк?
- Ни в коем случае! - отрезала моя будущая супруга. - Нечего тебе там появляться. Снова попадешь в подозреваемые. Мало тебя потаскали? Ещё хочешь?
Мой вечерний отъезд был разыгран, как по нотам. Наталья привезла меня на вокзал, я купил билет, мы попрощались, я уселся в автобус, проехал на нём до ближайшего поворота, после чего попросил водителя меня высадить и бросился к стоявшему невдалеке такси.
На самом же деле уезжать в этот день из Навалинска я не собирался. Но об этом, для чистоты эксперимента, никто не должен был знать. Все, включая моих родителей и Наталью, должны были быть уверены, что этой ночью я пребываю в дороге. В действительности же я вознамерился устроить засаду на Любавиной топи…
Глава тридцать четвёртая
Несмотря на то, что в ночном небе властвовало полнолуние, вокруг меня царил полумрак. И всё из-за обступивших болото сосен. Их верхушки безжалостно заслоняли безмятежный лик ночного светила, пропуская сквозь себя лишь его слабые отблески. Эти отблески падали на болотную поверхность разрозненными пятнами, и лежали на ней, точно на глине, настолько она была мутна. Тишина угнетала. Мёртвая и холодная, она словно отдаляла земную действительность. И если бы не редкие вскрики совы, да писк вращавшегося вокруг меня роя комаров, можно было бы подумать, что я пребываю в вакууме.
У Любавиной топи я дежурил уже третий час. Выбрав себе в качестве укрытия густой кустарник, я уселся на дорожную сумку и принялся обозревать подходы к болоту. Сперва было страшно. Легенды об обитающих здесь призраках будоражили моё воображение и порождали в нём жуткие по сюжету картины, наподобие рубенсовского "Страшного суда". Но затем я привык. Полночь уже давно минула, потусторонний мир себя никак не проявлял, и я успокоился.
Придёт Никодим или не придёт? Познаю ли я, наконец, истину? Наступит ли этой ночью развязка?
Человек не идеален. У каждого в душе есть тёмные закоулки. Но душу облегает плоть, которая, зачастую, скрывает изъяны внутреннего мира, и не всегда есть его суть. Перебирая в памяти эпизоды своей не богатой на события жизни, я всё более и более предавался убеждению, что такого человека, как Никодим, мне доселе встречать ещё не доводилось. Мне ещё никогда не приходилось наблюдать столь органичного сочетания явно противоречащих друг другу сущностей, когда под маской добродушия и простоты скрывается холодный, точный расчёт и жестокий, циничный разум. Что питает такое двуличие? Врождённый дьявольский червь, всё глубже и глубже вгрызающийся в мозг, или обычная озлобленность на неудавшуюся жизнь?
Жили были брат и сестра. Жили мирно, дружно, в согласии. Случалось, конечно, ссорились, но зла друг на друга не держали, и всегда были готовы друг другу помочь. Но вот пролетело детство, отгремела юность, и пришла пора вступать в самостоятельную жизнь. И тут их пути разошлись. Поначалу первенствовал Никодим. Но вряд ли это первенство следует считать заслуженным, ведь оно возникло не как результат труда, а как результат везения. Удачная женитьба, пришедший с ней в качестве приданного достаток, отсутствие необходимости гнуть спину и проливать пот - всё это не могло не затуманить его взор. Когда богатство приходит в руки само, как-то не обременяешь себя раздумьями о личном участии в его создании. Есть - и всё. Значит, так должно быть. Значит, ты этого достоин. Крепнут иллюзии, нарастает уверенность в собственной исключительности, развивается самодовольство. А вместе с этим слабеет стремление к развитию. Оно всё тускнеет и тускнеет, и в один прекрасный момент достигает так называемой точки необратимости, за которой происходит уже не просто угасание, а деградация. Человек становится беспомощным. И случись с ним какая-нибудь беда, которая в одночасье разрушит ставший для него привычным уклад - он окажется не в силах вернуть всё на прежний уровень, и будет влачить жалкое существование, довольствуясь тем, что оставила ему жестокая судьба. А всё потому, что уже не в состоянии перестроить свою психологию с потребления на созидание.
Именно так и произошло с Никодимом.
Путь Натальи был более тернист. Ей никто не предрекал успеха. Неудовлетворённость от выбранной профессии, неудачи в личной жизни, полное отсутствие какого-либо фарта - судьба словно нарочно возводила перед ней препятствия. Но это только закаляло её дух и укрепляло волю. Там, где её принуждали упасть, она поднималась. Там, где её пытались согнуть, она выпрямлялась. И в один прекрасный момент, набравшись сил, она вдребезги разбивает сооружённую перед ней преграду, и решительно устремляется вверх, следуя навстречу падающему с высот благополучия брату. Но родственные связи уже не те, кровные узы уже ослабли. Она не протягивает руку Никодиму, не останавливает его полёт, явно памятуя об его недавнем к себе безразличии, и, отвернувшись, безмолвно даёт ему проследовать мимо себя. Она обращает на него внимание только тогда, когда он оказывается на самом дне, и начинает вести себя с ним так, как он некогда вёл себя с ней.
Никодим раздосадован. Никодим озлоблен. Но свою злобу он вынужден скрывать, чтобы не потерять даже то малое, что перепадает ему от сестры. Интересно, вспоминает ли он прежние времена? Осознаёт ли свои ошибки? Или ему свойственна, так называемая, кошачья мерка определения добродетели? Это когда весь мир, со всем его содержимым, видится лишь в качестве довеска к самому себе, и когда хорош только тот, кто хорошо относится к нам, и кто при этом не требует обратной взаимности.
Вот оно - зерно, из которого произрастает его мотив. Вот она - его сущность…
Мои размышления прервал какой-то странный звук, который явно разнился с естественными звуками леса. Это не было шорохом листвы, это не было свистом ветра, это не было криком птицы. Это было нечто другое. Я затаил дыхание и весь обратился в слух.
- Му-му-му, му-му-му, му-му-му…
Чей-то тихий тонкий голосок протяжно выводил печальный мотив, который был мне хорошо знаком, и который я уже однажды где-то слышал. Я подался вперёд и осторожно раздвинул ветки. На ведшей к болоту тропе проглядывал какой-то силуэт.
Силуэт медленно приближался. Я, не мигая, смотрел на него, ожидая, когда его путь пересечётся с пробивавшейся сквозь сосны полосой лунного света. Когда он, наконец, её достиг, у меня едва не выпрыгнуло сердце. Это была та самая призрачная детская фигура, которую я дважды наблюдал ночами возле дома. Правда, в этот раз её облегал не белый саван, а что-то другое, походящее на розовое пальто.
- Му-му-му, му-му-му, му-му-му…
Серафима?!
Девочка подходила всё ближе и ближе. В её руках просматривался пластмассовый "спайдермэн", которого она нежно прижимала к груди.
Что она делает одна ночью в лесу?
Я вжал голову в плечи, пригнулся к земле и принялся наблюдать.
Неспеша пройдя вдоль кустов, девочка вышла на противоположную сторону болота, остановилась в шаге от него и стала молча смотреть на её черную гладь. Она словно кого-то ждала.
Я снова выпрямился и подался вперёд.
Так вот кто проникал к нам во двор! Вот как в нём оказалась эта игрушка! Ребёнок, очевидно, выронил её, убегая от меня. Глядя, с какой привязанностью Серафима обращается с Димкиным любимцем, я вдруг почувствовал, что начинаю догадываться о цели её тайных ночных визитов. Она искала своего друга. Приёмная бабка, видимо, скрыла от неё, что он исчез. Не за этим ли она пришла и сюда?
До моих ушей донеслось лёгкое шуршание. Оно исходило с другого берега. Послышался слабый всплеск, и на болотной жиже прорезался длинный тонкий след. Змея! Я с тревогой посмотрел на девочку. Она продолжала неподвижно стоять на месте. Я немного выступил из-за кустов, приготовившись не медля броситься к ребёнку, если змея вдруг решит на него напасть. Но у камышей след растворился. Я облегчённо вздохнул и принял прежнюю позу.
Трясина начала светлеть. Над ней стала формироваться лёгкая дымка. Болото постепенно окутывал туман. Он завис над топью однородной пеленой, примыкая к ней так плотно, словно его удерживали невидимые якоря. Но в одном месте он почему-то не стоял, а клубился, как будто под ним что-то кипело. Это происходило там, где находилась Серафима.
Девочка шагнула вперёд, оторвала руки от груди и вытянула их перед собой, словно намереваясь кого-то обнять. И тут вдруг со стороны ведшей к болоту тропы раздался громкий треск, как будто кто-то наступил на сухую ветку. Клубление тумана прекратилось. Серафима вздрогнула и подалась назад. Каркнула ворона. Заухал филин. Мимо кустов пронёсся какой-то маленький шустрый зверёк. Девочка настороженно вгляделась вдаль, после чего сорвалась с места и скрылась за деревьями. В дымке замелькал свет фонаря. За ним вырисовывалась высокая тёмная фигура: широкий, наглухо застёгнутый плащ, поднятый капюшон. У меня перехватило дыхание.
Чёрный охотник!
В руке охотника обозначались какие-то предметы. Когда он приблизился к болоту, я опознал в них лопату и багор. Моё сердце сжал страх. Эти инструменты принадлежали Наталье. Я видел их накануне утром, когда перебирал её сарай.
Я почувствовал, что меня начинает мутить. Как они могли оказаться у Никодима? (Я не сомневался, что это был он). И жива ли ещё моя будущая супруга? Перед тем, как решиться на это рискованное предприятие, я долго раздумывал, а не опасно ли будет оставлять её одну? Не разделается ли с ней её брат сразу, как только я исчезну? Логика подсказывала, что нет. Этой ночью Никодиму должно быть не до неё. Ведь я убедил его, что следы преступлений уничтожены не полностью, и что их обнаружение может его разоблачить. Но совпадает ли его логика с моей? Неужели я ошибся? Неужели я чего-то недоучёл? Неужели Никодим пошёл вразрез с благоразумием? Или он решил действовать по какому-то иному, упущенному мною, варианту?
Во мне словно погас огонь. В душу вгрызлось ощущение трагедии. Если с Натальей что-нибудь случилось - я никогда себе этого не прощу.
Туман тем временем продолжал сгущаться. Под одежду проникла сырость. Мои зубы принялись отбивать чечётку.
Я протянул руку, осторожно раздвинул кусты и сосредоточил своё внимание на происходившем невдалеке действе.
Охотник погасил фонарь, положил его на траву, воткнул лопату в землю, крепко обхватил руками багор, погрузил его в трясину и, пригнувшись, стал шарить им по дну. Вскоре ему удалось что-то зацепить. Он принялся тянуть багор на себя, но извлечь "улов", видимо, оказалось не так-то просто. Тот поддавался с большим трудом, и охотник в своих попытках буквально выбивался из сил. Наконец, на поверхности показалась какая-то внушительная чёрная масса. Подтащив её поближе, охотник отбросил багор в сторону, и принялся вытягивать её на берег руками.
Я всячески напрягал зрение, стараясь её рассмотреть, но плотная туманная завеса сводила все мои попытки на нет. Я, конечно, догадывался, что именно было извлечено с болотного дна. Но в этом нужно было удостовериться.
Делать нечего. Придётся подкрасться поближе.
Я осторожно выскользнул из-за кустов и стал крадучись пробираться к произраставшей у самого берега старой, скрюченной сосне.
Охотник тем временем взял перекур. Он полустоял-полусидел, опершись рукою о выставленное вперёд колено, и усиленно пытался отдышаться.
Я подбирался всё ближе и ближе. Веявший с трясины туман холодил ноги и цеплялся за одежду. Спину пощипывал мороз. В висках интенсивно пульсировала кровь.
Когда до выбранного мною в качестве нового укрытия дерева оставалось метра три, из трясины вдруг вырвалось шумное бульканье, как будто в ней кто-то дышал. Я вздрогнул и рефлекторно прыгнул вперёд. Но тут моя нога зацепилась за корягу, и я, потеряв равновесие, растянулся на земле. Охотник резко обернулся. Его капюшон откинулся назад, и отражавшиеся от болота лунные отблески выхватили из полумрака скрытое под ним лицо. Я окаменел. Это был не Никодим. Это был человек, которого я ожидал увидеть здесь меньше всего. Это была Наталья.
Передо мной точно разверзлась преисподняя. Мои ноги словно вросли в землю.