* * *
Смеркалось, когда Акимов подъехал к своему дому. Поднялся на второй этаж, открыл дверь. Включил в кухне верхний свет и задернул занавески. Он не снял ботинки и куртку, все равно сейчас снова уходить.
Джек не встретил хозяина еще в прихожей, как прежде. Только сейчас, поскуливая, вошел в кухню, задрал кверху острую бело-желтую морду. Акимов вытащил из спортивной сумки, положил на стол и раскрыл пакетик с нежным говяжьим фаршем. По кухне поплыл запах парного мяса. Джек облизнулся, сел рядом со своей миской, ожидая угощения.
В пакетике фарша грамм триста, но Джек не съест и третьей части.
Четыре месяца назад собака стала издавать странные звуки, похожие на овечье блеянье. Через пару дней Акимов заметил другую странность. Джек долго пил воду из миски, а воды почему-то не убавлялось. Акимов отвел Джека в ближайшую лечебницу.
Пожилой врач ветеринар с седыми отвислыми усами оказался внимательным человеком. Он ощупал пальцами собачье горло и печально покачал головой. Затем написал на бумажке адрес ветеринарной академии, передал бумажку Акимову. "Если хотите, обратитесь туда, – сказал врач. – Я могу ошибаться, но я не ошибаюсь. У собаки рак пищевода. Она умрет месяца через четыре. От сильных болей и от истощения. Опухоль уже большая, пища почти не поступает в организм".
"Что вы посоветуете?" – сердце Акимова сжалось до боли. "Усыпляйте собаку, – врач пожал плечами. – Зачем мучить животное?" "Я сперва все-таки проконсультируюсь, – ответил Акимов. – Вы же сами сказали, что можете ошибиться".
Акимов выложил в миску говяжий фарш, ушел в комнату. Он не мог смотреть, как Джек будет давиться не проходящим через горло фаршем.
Акимов долго возился возле шкафа, собирая в дорогу сумку. Отсортировывал те тряпки, что возьмет с собой. Остальное пусть остается. Завтра он уедет. И в эту квартиру вернется не скоро, а может, не вернется никогда. Кажется, все. Вещи собраны, в комнате чистота, даже пыль с зеркала вытерта.
Старик ветеринар не ошибся. Откладывать с Джеком больше нельзя. Надо все кончить сегодня, другого времени не будет.
Акимов вернулся в кухню. Полчаса прошло, а Джек не съел и ста граммов фарша. Акимов присел на корточки, обнял собаку за шею.
– Ничего, дружище. Говорят, у собак, как у людей, есть другая, следующая жизнь.
Акимов поднял собаку на руки. За последние две недели Джек сильно похудел, весил не как пяти-годовалый взрослый пес, а как восьмимесячный щенок. Акимов донес Джека до прихожей, вышел на лестничную клетку. Пинком ноги захлопнул дверь.
Он положил собаку на заднее сидение. До ветеринарной лечебницы всего четыре квартала. Акимов ехал медленно.
* * *
В смотровой его встретил не старичок с усами, а здоровый молодой врач с косоватым ускользающим взглядом. В коротком халатике с засученными рукавами, обнажавшими плотные жилистые предплечья, он напоминал рубщика мяса. Выслушав Акимова, сказал, что все сделает в наилучшем виде.
– Слушай, уколи его морфином, – попросил Акимов. – Пусть хоть кайф словит перед смертью. Я заплачу, сколько надо.
Молодой врач усмехнулся.
– К морфину у собак иммунитет. Чтобы убить такую собаку, нужно десять ампул. От пяти ампул ваш Джек только опьянеет.
– Я заплачу, – повторил Акимов. – Сколько бы ни стоило.
Врач назвал цену. Акимов полез в бумажник и отсчитал деньги. Джек сидел у его ног и блеял по овечьи.
– Будете на это смотреть? Или как? – спросил врач.
– Не буду, – покачал головой Акимов. – Не могу.
Он сел на корточки, последний раз обнял Джека, поцеловал его в нос и глаза. Затем поднялся, вышел в коридор и плотно закрыл за собой дверь.
Оставшись наедине с собакой, врач подхватил Джека, перенес в соседнюю комнату, посадил на хирургический стол. Достав из-под стола рулон клейкой ленты, плотно замотал собаке пасть, чтобы не визжала от нестерпимой боли после укола.
Затем он выбрал большой шприц и десятисантиметровую толстую иглу. Взял с полки флакон нашатырного спирта, наполнил шприц. Опрокинул собаку на бок. Сделал укол в грудь, утопив иглу шприца между ребер.
Затем он сбросил Джека на пол. Собака билась в судорогах, каталась по полу, пыталась царапать слабыми лапами кафельные стены.
Джек умер через десять минут после укола от отека легких. Врач снял клейкую ленту с морды Джека, положил собаку на стол. Бумажной салфеткой обтер морду от кровавой пены.
Произведя эти манипуляции, позвал из коридора Акимова.
– Умер ваш Джек, как уснул, – сказал врач. – Кажется, даже улыбался перед смертью.
– Спасибо. Вы могли бы его похоронить? Я заплачу.
– Вы уже за все заплатили, – улыбнулся ветеринар. – Не надо переплачивать. А собаку оставьте здесь. Трупы мы утилизируем.
Акимов вышел из одноэтажного здания ветеринарной лечебницы. Накрапывал мелкий холодный дождь. Казалось, он что-то сделал не так, неправильно. Но ошибку уже невозможно исправить.
Глава девятая
Глухая московская окраина в районе нефтеперерабатывающего завода утопала в грязи и проливном дожде. А в просторном ангаре, в свете люминесцентных ламп, в тепле и сухости ждали своих водителей два груженых "Урала".
Кузова автомобилей под высокими брезентовыми тентами были заставлены жестяными герметично закрытыми бочками. По двенадцать бочек в грузовике. На каждой бочке пугающая надпись, выполненная красной масляной краской: "огнеопасно".
Под надписями по трафарету вывели черепа со скрещенными костями. Это для тех, кто не умеет читать. И еще на каждой бочке мелом, видно краска кончилась, написали короткое пояснение: "солярка". За бочками, в глубине кузовов один на другой сложили продолговатые сбитые пятидюймовыми гвоздями ящики защитного цвета.
Сорока пяти килограммовые ящики были не маркированы, не имели надписей ни мелом, ни краской, зато по бокам к ним приколотили деревянные гладко струганные ручки, чтобы удобнее таскать эту тяжесть. На эти длинные ящики сверху положили несколько коротких ящиков, некрашеных, сбитых из занозистых не струганных досок.
Глава фирмы "Орфей" Яков Семенович Гецман поздним вечером прибыл на место, чтобы лично проинспектировать груз. Полез в кузова автомобилей. При свете фонарика, который держал Акимов, пересчитал ящики и бочки. Перепачкав брюки мелом, Гецман спрыгнул вниз, сам застегнул карабинчики тентов. Гецман обошел машины, ладонью постучал по бортам, а носком ботинка по покрышкам. За дверью ангара, в темном дворе ждали давно прибывшие на место водители: Величко, Каширин и Рогожкин.
Довольный результатом поверхностного осмотра, Гецман отправился в дальний конец ангара. Зашел в снятый с колес строительный вагончик, служивший административным помещением. Он сел на стул, приоткрыл створку окна, чтобы было слышно все, что происходит в ангаре, задернул сатиновую занавесочку. Теперь сам Гецман, невидимый со стороны, мог наблюдать за происходящим.
Следом за начальником в бытовку вошел Акимов. Плотно прикрыв за собой дверь, сел на скамейку. Все слова уже были сказаны, все вопросы заданы, но последние указания, они самые важные.
* * *
Гецман хлопнул себя ладонями по коленям.
– Итак, маршрут ты знаешь. Через Рязань, Пензу, Куйбышев. Границу с Казахстаном пересекаете в районе Оренбурга. Далее Аральск, Кентау. До самой границы с Узбекистаном. Это недалеко от Чимкента. По моим прикидкам, вы должны уложиться в четыре дня. Прибавим еще пару-тройку дней на непредвиденные обстоятельства. Поломки, мало ли что... Грузовики не новые. Кстати, в мотелях и гостиницах лучше не останавливаться.
– И публичных домах тоже не останавливаться, – усмехнулся Акимов. – Потому что дорого.
– Пусть водители меняют друг друга за рулем каждые часа три-четыре. Чтобы меньше уставали. Ты старший. Держи людей на коротком поводке. Им платят большие деньги, они должны их отработать. Ты за них поручился, ты за них отвечаешь. Доберетесь до условленного места, передадите машины таджикам. А потом возьмете билеты до Москвы. Здесь отдохнете.
– Да уж, здесь отдохнем.
– Грузовики будут сопровождать на "Жигулях" два моих парня, Воронцов Юра и Витя Гуж. Ты их знаешь. Они поедут сзади вас. Случись нештатная ситуация, ну, с милицией, с местечковой братвой или что... В общем, ваше прикрытие – это их забота. С пограничниками тоже все схвачено. Вам остается только крутить баранку. Вопросы?
– Ни одного.
– Ну, Игорь, не знаю, что еще тебе объяснять, что добавить. Накладные, путевые листы – у тебя. Все бумаги в порядке. Двигай. Дорога трудная. Но ты все это дерьмо лучше меня знаешь. Сам жил в Казахстане.
– Об этом я стараюсь не вспоминать, – сказал Акимов. – О том, что я там жил. И как жил.
Акимов пожалел о своих словах, откровения с начальством – это уже роскошь. Лишние слова.
– Можешь оставить мне ключи от своей квартиры, – сказал Гецман. – Не волнуйся. У меня они будут в сохранности. Пришлю нашу уборщицу вытереть пыль, цветы полить.
– Заранее благодарен.
Акимов на секунду задумался, в его планы не входило оставлять Гецману ключи от квартиры. Но и отказаться нельзя. Гецман человек с острым нюхом, весьма подозрительный, еще заподозрит какой-нибудь подвох. Акимов вытащил из кармана связку ключей, протянул их Гецману.
– Теперь зови своих водителей, напутствуй их. И по коням. Да, последний совет: не делай ничего такого, чего не сделал бы я.
Гецман поднялся, крепко пожал руку Акимов, похлопал его по плечу. Когда тот вышел из бытовки, Гецман придвинул стул к окну.
Через щель в занавесках он разглядывал пространство ангара, способное вместить пассажирский самолет среднего класса. Он видел грузовики, водителей, видел Акимова, отдающего последние команды.
Напустивший на себя строгость Акимов, знал, что начальник его видит и слышит. Работая на зрителя, старался говорить громко, веско.
– "Уралы" – машины вам знакомые, – говорил Акимов. – Технические характеристики известны: нечто вроде боевой машины пехоты только без вооружения и брони. В салоне из удобств обогреватель и пепельница.
Акимов прошелся перед водителями, остановился перед Рогожкиным и ткнул ему в грудь пальцем.
– Ты поедешь вместе с ним.
Теперь палец Акимова был направлен в сторону Величко.
– А я поеду вместе с ним, – Акимов кивнул на Каширина. – Оптимальное сочетание. И прошу не спорить.
В эту минуту Величко захотелось именно поспорить.
– А чего я должен ехать с этим сопляком? – пробасил он.
– Почему бы и нет? – Акимов был готов к любым вопросам. – Коля Рогожкин хороший парень. У него прекрасное пищеварение. Его не пучит, он не страдает хроническим метаболизмом.
– Чего-чего? – не понял Величко.
– Он не будет всю дорогу пердеть и портить воздух, вот чего. И вообще, у Коли почти нет человеческих недостатков. Он даже не голубой. Вопрос исчерпан?
– Закрыт, – кивнул Величко.
– Кому первому садиться за руль, решайте сами, – добавил Акимов. – Все, парни. Первую машину веду я, вы следуете за мной. За вами "Жигули".
* * *
Гецман не хотел светиться перед водителями, не хотел выступать. Но распоряжения, которые отдавал Акимов, слушал внимательно. Сердце Гецмана билось легко и спокойно. На Акимова можно положиться, он умеет себя поставить. В эту минуту Яков Семенович забыл тревоги последних дней и вспомнил сына, восьмиклассника Антона. Это свежее воспоминание заставило Гецмана улыбнуться.
Сегодня за завтраком Антон вздумал пожаловаться отцу на директора школы. "Он ко мне придирается, – говорил Антон. – Учителя ему капают, а он меня достает. Хоть бы ты его немного..." Антон не договорил, только просительно посмотрел на отца. Гецман допил кофе. "Передай своему директору, дословно от меня передай вот что, – Яков Семенович налил себе вторую чашку. – Если он еще раз к тебе придерется, ему пустят кровь. Скажи: у меня отец крутой гангстер, он пришлет своих ребят. И они превратят голову директора в задницу".
Гецман глотнул кофе, вспомнил внешность директора школы. Лысоватый, затюканный мелкими делами, пришибленный жизнью дядька. Смотреть на него больно. А костюм... Он насквозь провонял нафталином, наверное, пошит лет десять назад. Не меньше.
"Хотя, у твоего директора и так вместо головы зад. Моим ребятам долго возиться не придется, – Гецман заливисто рассмеялся. – Сынок, не слушай меня. Я же шучу. В твоей школе прекрасный директор. И учителя очень хорошие. Ты директора слушай. И вообще... Старайся". Антон выглядел разочарованным: "Жаль, что ты шутишь. Лучше бы ты вправду пустил ему кровь".
Семен Яковлевич встал из-за стола, потрепал сына по голове. "Вот вырастишь, сам ему кровь пустишь. А потом вырежешь из старика больное сердце. Положишь его сердце в холодильник, станешь любоваться своей работой. О'кей? Вот и ладно. Теперь у тебя в жизни есть цель". Довольный собственным остроумием Гецман стал собираться на службу.
Он считал, что хорошая шутка и вообще здоровый юмор улучшает работоспособность. И еще важен воспитательный момент, правильное общение с сыном. Внизу у подъезда Гецмана уже ждал представительский "Мерседес".
...Сейчас из своего окошечка Гецман видел, как водители расселись в машины, минут десять прогревали двигатели. Наконец, "Уралы" тронулись. Но Гецман не вздохнул с облегчением. Он вдруг подумал, что теперь все еще только начинается.
* * *
За руль второй машины сел Величко.
Рогожкин не попытался завести знакомство с напарником. Едва машина тронулась, сон быстро сморил его. Стянув кроссовки, Рогожкин повалился боком на широкое сидение, поджав под себя ноги. Сновидения Рогожкина оказались короткими, какими-то отрывочными.
Виделось ему, будто они вместе с рыжеволосым другом Артемом Чулковым гуляют в Парке Культуры. Бредут неизвестно куда берегом Москвы реки. День летний, яркий, вокруг полно народа. Дети сосут мороженое, обнимаются парочки, старики выползли погреться на солнце.
Все чему-то радуются. Один Чулков сосредоточен и хмур. "Может, пивка рванем по кружке?" – предлагает Рогожкин. Чулков отрицательно качает головой: "Такую жару с пива пот прошибает". Они бредут дальше, Чулков ведет пальцем по гранитному парапету набережной. "А, может, сосисок купим, – снова предлагает Рогожкин. – Жрать хочется". Чулков грустно качает головой: "Мне не хочется. Себе купи".
Рогожкин останавливается.
"Погоди, разве тебя не убили тогда? В том кабаке, в "Поднебесье"? Чулков кивает: "Убили. Уже схоронили меня пять дней назад. На Кунцевском, рядом с бабкой. Хорошее место, тихое. Будешь в тех краях, заходи". Теперь понятно, почему Чулков такой хмурый: чему радоваться, если тебя грохнули?
Рогожкин трет лоб, силясь понять происходящее: "Подожди. Если тебя схоронили, так чего ж ты тут... Среди живых... Ты ведь должен там, на Кунцевском лежать. Чего ж ты тут ходишь?" Вопрос остался без ответа.
Почему-то средь бела дня пальнули салют. Народ, то ли напуганный, то ли обрадованный этим внезапным залпом, пришел в движение, люди со всех ног побежали неизвестно куда. Может, представление смотреть на летней эстраде. И Чулков потерялся в толпе.
От второго залпа салюта Рогожкин проснулся.
Хмурилось раннее утро.
Серый залитый дождем асфальт отражал серое небо. Дорога в четыре ряда поднималась в гору. С обеих сторон шоссе обступил влажный хвойный лес. Рогожкин посмотрел на наручные часы: половина шестого утра.
Он согнулся, натянул на ноги кроссовки и, окончательно расставаясь со странным сном, глубоко зевнул. Впереди по небу полоснула извилистая бело-голубая молния. Неровный вибрирующий раскат грома, похожий на залп салюта, прокатился в вышине.
Величко сидел за баранкой недвижимый, как каменный болван с острова Пасхи. Он только бросил короткий косой взгляд на молодого соседа и снова забыл о его существовании. Но Величко хмурился ради понта. В душе его расцветала и пела весна.
В прежние молодые годы он считал Москву столицей денег, удачливых жуликов и барыг. Он думал: если уж в Москве у человека не пошли дела, то нигде, ни в одном другом городе земли, у него ничего не получится.
Со временем строй мысли радикально изменился. Величко стал думать: если уж в Москве тебя не посадили, значит, нигде, ни в одном другом городе точно не посадят. Теперь он уже далеко от Москвы, от этого проклятого места, где его сажали дважды. И не уйди он сейчас из-под носа у ментов, не воспользуйся моментом, сел бы прочно. Надолго бы сел.
– Давайте подменю, – предложил Рогожкин.
– Вот ровно в утра шесть подменишь. Вроде как расписание у нас будет.
– Ладно.