* * *
Присев на корточки, приподнял передок "Нивы" домкратом, отвинтил и снял поврежденное колесо. На его место поставил целое. Торопясь, закрутил гайки, опустил домкрат. Сев за руль, Литвиненко повернул ключ, мотор не завелся, даже не чихнул. Трижды повторив попытку, он выбрался из машины, поднял капот. Черт, что еще за поломка?
– Эй, помощь не нужна?
Литвиненко узнал голос Рогожкина, повернул голову. Теперь торопиться некуда. Неудачный день, сегодня масть не канает. Прислонившись задом к крылу "Нивы" он встал лицом к своим врагам. Перед Литвиненко полукругом стояли Каширин, Рогожкин и Величко. Все вооружены. Каширин открыл рот первым:
– Ты сбросил с крыши мою Марину. Расскажи, как это было.
– Она просто упала вниз. Что тут рассказывать? Если бы тогда приехал на стрелку у трех вокзалов, твоя жена осталась жить. Хозяин "Мегана" хотел получить твою голову на серебряном блюде. Я только выполнял приказ. Мы не знали, где тебя искать. Думали, ты придешь на похороны.
– Ну, вот мы и встретились.
Каширин поднял ствол автомата. Литвиненко протестующе взмахнул руками.
– Постой. Неужели ты пристрелишь меня, безоружного человека? В таком случае ты трус. Ты не мужчина. Давай один на один. На кулаках. Это будет по честному. Если моя возьмет, вы дадите мне уйти. Согласен?
Каширин передал автомат Величко, поплевал на ладони.
– Согласен.
Величко схватил Каширина за руку.
– Погоди. Тебе нельзя, ты ранен.
– Пустяки, – Каширин вырвал руку. – Не лишай меня удовольствия расшибить ему рыло.
Литвиненко скинул на землю куртку, засучил рукава рубахи. Каширин снял бушлат, тоже закатал рукава рубахи.
Он, выставив левую руку, поднял правую, защищая лицо, шагнул вперед. Противник тяжелее его как минимум килограммов на десять. Это не существенно. Каширина не занимали подобные расчеты. Тут нет тактических тонкостей, бей прямо в пачку – и готово. Сейчас Каширин потерял ум и рассудительность, испытывая лишь обжигающую душу ярость.
Каширин, умевший боксировать в молодые года, был уверен, что еще не растерял навыки. До той поры не верил, пока Литвиненко не нанес первый удар ему в грудь. Как бы измерил этим ударом дистанцию между собой и противником. Но Каширин не отступил. Он плотно встал на обе ступни, размахнулся и врезал Литвиненко в правую сторону груди. Из Литвиненко вышел низкий вибрирующий звук, словно в медный колокол ударили. Каширин снова шагнул вперед, замахнулся левой и промазал.
– Бей его, – крикнул Рогожкин.
Литвиненко инстинктивно отступил назад и снова пошел вперед. Он резко выбросил руку. Не успев вильнуть, Каширин получил кулаком в правый глаз. Сделал шаг назад. Противник наступал. Каширин ударил боковыми справа и слева, но кулаки лишь попусту перемололи воздух.
Он отступил на еще шаг и снова пошел в атаку, нарвавшись на кулак Литвиненко. Костяшки пальцев разорвали правую бровь. Теперь Каширин видел плохо. Глаз мгновенно заплыл, кровь из рассеченной брови заливала веки, попадала на зрачок и роговицу. Каширин пятился задом, хорошо зная, что шаг назад, это шаг к поражению. Он старался выгадать секунды, придти в себя.
Несколько раз Литвиненко смазал, кулак лишь скользнул по лицу противника. А Каширину, наконец, удалось ответить достойным дуплетом. Он всадил два удара точно в цель, в левое ухо и правую челюсть. Литвиненко качнулся, но устоял.
– Давай, мочи, – заорал Рогожкин. – Мочи его, Женя.
Литвиненко пошел вперед, как танк, и налетел на встречный удар в подбородок. Рогожкин захлопал в ладоши. Тогда Литвиненко ударил противника в плечо. Каширин вскрикнул от боли. Ага, он ранен в плечо. Вот оно, слабое место. Литвиненко провел еще два тяжелых удара в это же место. На рубахе Каширина росло, расплывалось кровавое пятно. Правая рука сделалась резиновой, потяжелела, будто к ней привязали груз.
Не желая растерять добытое преимущество, Литвиненко пошел в последнюю атаку. Он выстрелил левым кулаком. И попал в верхнюю челюсть Каширина. Тут же сделал крюк справа.
Каширин, давно не имевший опыта рукопашных схваток, слишком высоко держал подбородок. Кулак попал ему в горло. И еще удар по носу, вдогонку. На автопилоте Каширин сделал несколько шагов задом, опустился на землю. А дальше лишь слезы боли на глазах. Каширин сидел, подтянув вверх колени и свесив между ними голову. Он дышал прерывисто, через раз, сплевывал на землю слюну и кровь.
Литвиненко вопросительно взглянул на Величко и Рогожкина.
– Ну, что, я свободен? Все по честному.
– Свободен, – ответил Величко. – Если меня сделаешь.
Литвиненко ждал именно этих слов. В эту минуту он впервые подумал, что шансы на спасение у него есть. И не маленькие. Он опустил кулаки, отдышался. Величко мужик здоровый, но в драке мало что стоит. Слишком неповоротлив. Величко он сделает, сто процентов. Каширин больше не помеха, он в глубоком нокауте, отдышится только четверть часа, не раньше. А Рогожкина... Этой суке он просто отрежет дурную голову и вспорет брюхо.
– Давай, – сказал Литвиненко. – Начнем.
Он встал левым плечом к Величко. Правую руку сунул в задний карман брюк. Литвиненко спрятал в кулаке рукоятку кнопочного выкидного ножа. Во время драки он раскроет лезвие и полоснет этому идиоту по глазам, по лбу, по щекам. Величко передал автоматы Рогожкину, сбросил на землю пиджак, кепку и полотенце, служившее шарфом, оставшись голым по пояс.
Литвиненко пошел вперед, выставив левый кулак. Величко развернулся для удара правой. Литвиненко сделал уклон туловища влево и ударил первым, справа в грудь. Величко не дрогнул. Размахнувшись своей огромной ладонью, размером со штык лопаты, он дал Литвиненко такую зуботычину, что голова мотнулась в сторону, едва удержалась на шее. "Пора, – подумал Литвиненко. Еще пара таких жестоких ударов, и мне не выстоять. Теперь – пора".
Большим пальцем он нажал кнопку выкидухи, щелчок, лезвие выскочило из ручки. Он махнул рукой снизу вверх, целя в глаза. Но Величко отступил на шаг, выгнул корпус назад. Он словно ждал этого фокуса с выкидухой. С неожиданной для его комплекции ловкостью перехватил руку противника в запястье. Выкрутил, железными пальцами сжал запястье, словно тисками.
Литвиненко вскрикнул от боли и выпустил нож, глубоко воткнувшийся лезвием в землю. Величко притянул противника к себе. Обеими кулаками одновременно ударил его по ушам. Лопнули перепонки, Литвиненко оглох сразу на оба уха. Свет в глазах погас и снова вспыхнул. Собрав последние силы, Литвиненко ударил нападавшего локтем по лицу. Но было поздно.
Величко обхватил его руками за талию, оторвал от земли. Каменные руки чудовищным прессом сжимали Литвиненко. Ребра затрещали так громко, будто над ухом ломали сухой веник. Он вскрикнул не своим, каким-то страшным, не человеческим голосом.
– А-у-а-у-а-а-а-а, – и подавился своим криком.
Велико резко дернул на себя сжатые руки и сломал противнику позвоночник. Велико разжал объятия. Литвиненко упал к его ногам, как большая тряпичная кукла.
Эпилог
В спальне людоеда Рогожкин заполз под кровать, выудил оттуда темную дорожную сумку из синтетической ткани с длинным ремнем. Расстегнув "молнию", стал копаться в чреве сумки. Мятые несвежие рубашки, белье, всякая мелочь. Вот оно: на дне бумажник из толстой кожи с металлической застежкой.
Величко, развалясь в кресле, наблюдал за подсчетом купюр. Каширин, еще не оклемавшийся после жестокой кровавой потасовки, сгорбился на стуле у окна, он залепил пластырем рассеченную бровь. Морщась всем лицом, прикладывал к подбитому глазу холодный гаечный ключ. Рогожкин пересчитал деньги из бумажника Акимова. Оказалось тридцать семь тысяч долларов сотенными и пятидесяти долларовыми купюрами, плюс кое-какая мелочь рублями.
Разложив деньги на кровати, Рогожкин поделил их на три равные кучки. Получилось по тринадцать тысяч с мелочью на рыло. Рогожкин нежно погладил деньги.
– Вот она, магия зеленого цвета, – сказал он.
Величко, получив свою долю, дважды пересчитал наличность, упаковал деньги в герметичный пластиковый пакет. Затем вспорол парадный пиджак, одолжил у одной из вдов людоеда иголку с ниткой и зашил пакет в подкладку. Спустившись во двор, к отремонтированному "Уралу", он закинул полог тента наверх, опустил борт кузова, положил на него три длинные двухдюймовые доски. По ним скатил из кузова на землю бочки с боеприпасами, ящики с оружием.
Величко решил, что как только двор людоеда покинут опасные гости, сюда сбегутся сельчане и растащат оружие по своим дворам. Закончив работу через час с четвертью, он поднялся в спальню. Вытерев полотенцем пот, надел тельник и парадный пиджак с вшитым в подкладку пакетом.
– Я уезжаю, – сказал он.
– Так и мы уезжаем, – ответил Каширин. – Тут долго нельзя оставаться.
Величко сдвинул на лоб козырек кепки.
– Но нам в разные стороны. Вы в Москву. А мне там нечего делать. Там давно выписали портянку на мой арест. Кроме того, тринадцать тысяч зеленых в Москве не слишком большие деньги. Несколько раз в карты сыграть. А здесь, в Казахстане, это состояние. Мне надолго хватит. Даже воровать не придется. Пока не придется.
– Что ж, дело твое, – пожал плечами Каширин. – Оставайся тут.
– Грузовик, если вы не против, я заберу. Доберусь на нем до Актюбинска. Там продам "Урал" или поменяю на легковушку.
– Другой дыры ты не нашел, только Актюбинск?
– Там у меня хорошие знакомые, – Величко вытащил из кармана длинный окурок сигареты. – Помогут слепить документы. Поехали со мной. В Актюбинске наши дороги разойдутся. Вам на север, мне на юг. Сядьте на поезд и через несколько часов будете уже в Оренбурге. Ну, как? Хотя, если у вас есть другие мысли...
Каширин встал со стула.
– У нас нет никаких мыслей. Принимается.
– Тогда собирайте вещи, – сказал Величко.
– Лично мне собирать особенно нечего, – ответил Каширин. – Все мои носильные вещи оставались в кузове того грузовика, который рванул на мосту. Загранпаспорт, белье и бритва вон в пакете. Весь мой скарб.
– А мои лохмотья тут, – Рогожкин поднял легкий рюкзак.
– Тогда поехали, – сказал Величко.
* * *
Дорога домой всегда быстрее, чем дорога из дому. Хотя, если не лукавить, разобраться по честному, и обратная дорога не близка. В Актюбинске Величко посадил Рогожкина и Каширина на поезд, дождался отправления.
Грузный, тяжелый, в тесноватом пиджаке, с шеей, обмотанной полотенцем, Величко долго шел по перрону за двинувшимся, набиравшим ход составом. Махал мятым платком и кричал какие-то важные последние слова, которые всегда вспоминаются только в последнюю минуту, которые он забыл сказать в вокзальном буфете за бутылкой пива и стаканчиком водки. Но этих слов было уже не разобрать. Рогожкину показалось, что Величко кричал: "Прощайте, мушкетеры". Или какую-то другую ерунду. Не важно.
Перрон оборвался. Величко остановился на его крае, последний раз взмахнул платком. И исчез навсегда.
В Оренбурге решили не делать пересадку на самолет. И правильно. Поезд находился в пути без малого двое суток. За это время, Каширин посвежел, синяки на его лице поменяли цвет, из бордовых сделались желтовато-синеватыми. Раны подсохли. А Рогожкин, застолбивший верхнюю полку, слезал оттуда только чтобы сходить в туалет, подкрепиться и снова залечь. С короткими перерывами он спал почти двое суток кряду.
Поезд прибыл в столицу в дождливых холодных сумерках. Ранний вечер зажег первые московские огни. Выбравшись из вагона и закурив на перроне под холодным дождем вперемежку со снегом, спутники впервые за последние несколько дней задумались: что дальше? Они хотели в Москву. И вот они здесь. Кажется, только теперь до Каширина и Рогожкина стало доходить, что они остались целы и даже невредимы. Им выпало жить. И с этим подарком надо что-то делать. Жизнь надо как-то устраивать.
Каширин осмотрел Рогожкина внимательным взглядом. Солдатский бушлат, заляпанный пятнами неизвестного происхождения, брюки словно сшиты из грязного мешка. Волосы стоят дыбом от грязи. Каширин сделал неутешительное заключение:
– В таком виде тебя нельзя пускать на светский прием. Даже домой ехать нельзя. Мать испугается.
Рогожкин выплюнул окурок под платформу.
– Можно подумать, тебя туда можно пускать, на прием. И какие идеи?
– Одно спасение – ехать в "Николь", – сказал Каширин. – Это что-то вроде салона. Место, где из свиньи делают человека. Хозяйка моя добрая знакомая. А в прошлом...
Каширин закашлялся. На площади он остановил такси, на крыше которого был укреплен светящийся изнутри продолговатый предмет с какой-то надписью. Размером и формой предмет напоминал гроб для кошки. Водитель опасливо покосился на пассажиров, занявших заднее сидение. Каширин назвал адрес.
Через полтора часа благоухающие цветочным мылом и дорогим одеколоном спутники сидели в креслах перед огромными зеркалами. Парикмахеры заканчивали фасонные стрижки, а две маникюрши приводили в порядок огрубевшие мужские руки. Еще через полчаса Рогожкин и Каширин, выбросив в пластиковый мешок пропахшее дымом и грязью шмотье, примерили новые костюмы, сорочки, плащи и ботинки. Рогожкин смерил Каширина взглядом и не мог сдержать восхищения.
– Ну, вы конкретный господин. Даже синяки куда-то делись. Я бы вас не узнал.
– Ты на себя глянь.
Из зеркала на Рогожкина смотрел молодой лощеный красавец, в черном плаще, шикарном темно синем костюме, голубой сорочке, отпадном бордовом галстуке. В ботинках последнего фасона отражались все осветительные приборы. Рогожкин не мог сдержать вздох восхищения.
– Поехали в "Утопию", – предложил он. – Если Светка увидит меня такого, считай, она замужем.
– А что это за "Утопия"?
– Кабак, где танцует моя невеста. Та, что на фотографии.
– Поехали, – неожиданно согласился Каширин. – Только мне нужно сделать один звонок.
* * *
На этот раз Рогожкин вошел в "Утопию", не с черного хода, а как порядочный респектабельный человек, через парадный подъезд. Заказав отдельный столик напротив эстрады, они съели горячие закуски. Рогожкин, желая показать новый прикид бармену Косте, отошел в сторону. Константин лакировал тряпкой безупречно чистую медную стойку. Он поднял глаза на посетителя и настоятельно порекомендовал попробовать сивухи собственного изготовления под названием "Бордо".
– Ты что, совсем ошкалел? – выпучил глаза Рогожкин. – Мне самопальную гадость предлагаешь?
– Фу, ты. Не узнал. На тебя все бабы оглядываются. Ты уезжал? Я так и подумал. Правильно сделал, что пришел. Пора тебе достойно влиться в столичную жизнь.
Бармен щелкнул себя пальцем по горлу. Он не сводил зачарованного взгляда с шелкового галстука Рогожкина.
– Еще вольюсь, – пообещал Рогожкин. – За я здесь.
– Такой прикид... Ты что, наследство получил?
– Вроде того. Светка как поживает? Все танцует? Пора бы кончать с этим делом.
– Светка танцует. А той фраер, которого ты в сортире поимел, от нее отлепился. Кстати, говорили, будто тебя убили. Или посадили.
– Слушай дураков больше. Для меня еще пули не отлили и тюрьмы не построили.
Рогожкин отошел от стойки, окончательно убедившись, что его внешний вид произвел на Костю глубокое неизгладимое впечатление. Рогожкин сел за столик, чувствуя себя героем почище молодого Клинта Иствуда. Каширин поднял рюмку с коньяком.
– Ну, что? Все позади? Давай за это.
Рогожкин выпил. Когда музыка заиграла громче, он неожиданно сорвался с места, побежал через зал, через фойе, выскочил на улицу. Остановил машину и договорился с водителем, чтобы ровно через пятнадцать минут тот стоял перед самым входом в "Утопию" с распахнутой задней дверцей. Проходя гардероб, Рогожкин получил свой плащ, свернул его, сунул под руку.
Тихим шагом вернулся на место, отдышался и рванул еще одну рюмку. Когда занавес распахнулся, появился развязный конферансье в белом смокинге и начал молоть чепуху. Рогожкин поморщился, поставил на стол локти.
– Какие у вас планы? – спросил он. – Ну, на будущее?
– Начну новую жизнь, – ответил Каширин. – В который уж раз. Мне не привыкать. Еще из салона, где нас отскребали от грязи, я позвонил знакомому, заказал билет в бизнесс-классе на завтра.
– В Ялту?
– В Нью-Йорк. У меня в кармане паспорт, а в нем открытая виза в Штаты. Поживу сколько-нибудь в нормальной стране. Полгода, самое большее год. Пока тут все окончательно не уляжется. Потом вернусь.
Рогожкин удивленно округлил глаза.
– Далековато собрались. А что в вашем понимании есть "нормальная страна"?
– Ну, если в нескольких словах... Это такая страна, где люди ходят не на митинги, а на футбол.
– Хорошая формула.
– Да уж. Кстати, хозяйка салона "Николь" мне сказала одну вещь. Вадим Ступин – это тот самый человека, который заказал мою голову. Он же хозяин убитого Павла Литвиненко, он же владелец фирмы "Меган", якобы опущенный мной на три миллиона долларов. Так вот, Вадим Ступин скоропостижно скончался. Его пристрелили, когда он три дня назад выходил из дома. Газеты пишут: дело рук конкурентов. Так что, теперь моя голова вряд ли кому нужна. Кроме, разумеется, меня самого.
– Когда самолет?
– Завтра утром. Билет ждет в кассе. Когда вернусь, позвоню.
– Договорились, – кивнул Рогожкин.
– А ты что собираешься делать?
Рогожкин не успел ответить. На эстраду вышли девушки, одетые в красные купальники с блесками и головные уборы из серебряных перьев. Рогожкин ударил в ладоши и неистово затопал ногами под столом. Каширин, давно не видавший женской плоти, почувствовал, что у него повышается температура тела. В легком волнении он прополоскал рот холодной газировкой.
– Вон она, – почти закричал Рогожкин. – Вторая справа. Моя Светка. Я ее тебе ее карточку показывал. Узнаешь?
Каширин неопределенно пожал плечами.
– Да они какие-то... На одно лицо.
Музыка заиграла еще громче, преобладали караибские мотивы. Девушки подошли к самому краю эстрады и стали взбрыкивать голыми ногами. В свете разноцветных софитов головные уборы переливались всеми цветами. Все находившиеся в зале мужчины оставили тарелки и рюмки, уставились на девочек.
– Ты поможешь мне? – спросил Рогожкин.
– Само собой, помогу. А что ты хочешь?
– Украсть.
– Что украсть?
– Не что, а кого, – Рогожкин показал пальцем на Светку. – Ее украсть хочу. Пора Светке выбираться из этого сортира.
– Когда украсть?
– Прямо сейчас, – заявил Рогожкин. – Твое дело прикрывать мой отход.
Рогожкин встал, зажав под мышкой свернутый плащ, решительным шагом двинулся вперед. На ходу он хлопал в ладоши. Девочки, отодвинувшись в глубину сцены, продолжали наяривать знойный танец тропиков. Подойдя к эстраде, Рогожкин расстегнул пиджак. Затем, оттолкнувшись от пола двумя ногами, легко подпрыгнул и взлетел на сцену. В два прыжка он достиг Светки, застывшей на месте от изумления.
Испуганные танцовщицы брызнули в стороны. Оркестр сбился на фокстрот. Рогожкин, развернув плащ, одним движением руки, как фокусник, упаковал в него девушку. Согнулся в поясе, подхватил ее на руки. Прыжок. Рогожкин соскочил с эстрады. Светка, пришедшая в себя, яростно замолотила в его груди кулаками.
– Пусти, придурок. Что ты делаешь?