- Хорошего человека так легко не свалишь, - подал голос Гробовщик Эд Джонсон из глубины комнаты.
Могильщик вышел на дежурство впервые с тех пор, как его подстрелили ребята Венни Мейсона, слишком близко к сердцу принявшего потерю большой партии героина. Три месяца Могильщик провел в больнице, отчаянно сражаясь со смертью, а потом еще три месяца дома, окончательно приходя в себя. Если не считать шрамов от пуль, скрытых одеждой, и рубца с палец на затылке, где первая пуля опалила волосы, Могильщик выглядел, как и прежде. То же темно-коричневое бугристое лицо, те же тлеющие, как угли, красно-коричневые глаза, та же крупная нескладная фигура чернорабочего на литейном заводе, та же темная мятая шляпа, с которой он не расставался ни зимой, ни летом, тот же черный шерстяной костюм, под которым угадывались очертания длинноствольного с никелированной рукояткой, отделанной медью, револьвера 38-го калибра, изготовленного по особому заказу на основе револьвера 44-го калибра. Револьвер, как всегда, висел на кобуре слева под мышкой.
Насколько помнил лейтенант Андерсон, его асы-детективы, с их одинаковыми револьверами, способными и разить наповал, и разбивать непослушные головы, всегда выглядели как два фермера-свиновода, оказавшиеся в Большом Городе в выходной день.
- Надеюсь, это вас не очень озлобило? - поинтересовался лейтенант.
Обожженное кислотой лицо Гробовщика задергалось, места, где кожа была пересажена, пошли пятнами.
- Понятно, лейтенант, - буркнул он. - Хотите сказать: не озлобило, как меня, да? - Поиграв желваками, он добавил: - Лучше быть злым, чем мертвым.
Лейтенант покосился на него, но Гробовщик глядел прямо перед собой. Четыре года назад хулиган плеснул ему в лицо кислотой, после чего Гробовщик быстро заработал репутацию человека, охотно пускающего в ход револьвер.
- Можете не извиняться, - буркнул Могильщик. - Нам платят деньги за то, чтобы мы жили, а не умирали.
В зеленом свете лампы лицо лейтенанта сделалось лиловым.
- Черт! - воскликнул он. - Вы же понимаете - я на вашей стороне. Я знаю, что такое Гарлем. Я знаю, что такое ваш участок. Это и мой участок. Но комиссар считает, что вы отправили на тот свет слишком многих в этом районе… - Андерсон поднял вверх руку, чтобы его не перебивали. - Да, конечно, кругом бандиты и вы стреляли обороняясь. Но вас то и дело вызывают на ковер, а кроме того, на три месяца отстраняли от работы. Газеты и так уже попискивали насчет того, что полиция бесчинствует в Гарлеме, ну а теперь к ним присоединились и общественные организации.
- Это белые полицейские бесчинствуют, удаль показывают, - проскрежетал Гробовщик. - А мы с Могильщиком не изображаем из себя крутых ребят. Это нам ни к чему.
- Мы и так крутые, - пояснил Могильщик.
Лейтенант Андерсон стал двигать бумажки на своем столе и уставился на свои руки.
- Я-то понимаю, но они только и ждут зацепки, чтобы повесить на вас всех собак. Мне ли вам объяснять. Я только прошу быть поаккуратнее. Не надо зря рисковать. Не арестовывайте без улик, не применяйте силу, если того не требует самооборона, и, главное, стреляйте только в крайнем случае.
- А преступники пусть делают что хотят, - вставил Эд.
- Комиссар считает, что есть разные способы борьбы с преступностью, кроме применения силы, - сказал Андерсон, еще больше покраснев.
- Пусть тогда заглянет сюда и нам расскажет, - отозвался на это Эд.
На шее Могильщика набухли вены, он проскрипел:
- Здесь, в Гарлеме, среди цветных - самый высокий уровень преступности. И есть три выхода. Заставить преступников отвечать за свои фокусы - этого вы не хотите. Второе: платить людям как следует, чтобы они могли жить честно, - этого вы опять же не хотите. И тогда остается третье: махнуть на них рукой. Пусть пожирают друг друга.
Из дежурной части донесся взрыв брани, визги женщин, шарканье ног - только что приехала машина после облавы на публичный дом, где были в ходу и наркотики.
Из селектора на столе раздался голос:
- Лейтенант, пройдите в дежурную, у нас гости из Цирка Большой Лизы.
Лейтенант щелкнул переключателем и сказал:
- Буду через пару минут, а пока, Бога ради, успокойте их. - Затем он поглядел на своих детективов: - Ну и ну! Еще только десять вечера, но, судя по отчетам, с утра происходит черт-те что. - Он стал просматривать листки рапортов, зачитывая обвинения. - "Муж убил жену топором зато, что она сожгла его отбивную… Один мужчина застрелил другого, демонстрируя ему перестрелку, свидетелем которой стал… Один мужчина зарезал ножом другого, потому что тот пролил вино на его новый костюм… Мужчина застрелился в баре, играя в русскую рулетку… револьвер 32-го калибра. Женщина нанесла мужчине четырнадцать ножевых ранений в живот… причины неизвестны… Женщина обварила кипятком соседку за то, что та заговорила с ее мужем. Мужчина арестован за то, что угрожал взорвать станцию подземки: он вышел не на той станции и не мог получить назад свой жетон".
- И все цветные, - перебил его Гробовщик.
Андерсон пропустил это мимо ушей и продолжал:
- "Мужчина, увидев незнакомого человека в своем собственном костюме, перерезал ему горло бритвой… Мужчина в костюме индейца племени чероки раскроил белому бармену голову самодельным томагавком. Мужчина арестован на Седьмой авеню - охотился на кошек с собакой и дробовиком… Двадцать пять человек задержано при попытке выгнать белых из Гарлема".
- День независимости как-никак, - вставил Могильщик.
- День независимости, - повторил лейтенант Андерсон и тяжело вздохнул. Он оттолкнул от себя отчеты и отцепил бумажку, прикрепленную скрепкой к нижнему углу журнала. - Вот ваше задание на сегодня. От капитана.
Могильщик присел на стол и свесил голову, а Гробовщик по привычке остался у стены в глубине комнаты, где свет не падал на его лицо. Он так всегда делал, когда ждал непредвиденного.
- Вам велено охранять Дика О'Мэлли, - сообщил Андерсон.
Оба детектива вопросительно уставились на лейтенанта, но не перебивали, давая тому возможность самому докончить шутку.
- Десять месяцев назад он освободился из федеральной тюрьмы Атланты…
- Кто в Гарлеме не знает об этом? - сухо обронил Могильщик.
- Очень многие не знают, что бывший заключенный Дик О'Хара - это преподобный Дик О'Мэлли, лидер нового движения "Назад в Африку".
- Ближе к делу, шеф.
- Он попал в переплет. Синдикат проголосовал за его устранение, - сказал Андерсон так, словно делился секретной информацией.
- Ерунда! - отрезал Могильщик. - Если бы синдикат решил его убить, он бы сейчас уже тлел в могиле.
- Может быть.
- Что значит "может быть"?! В Гарлеме всегда есть с десяток подонков, готовых отправить на тот свет кого угодно за сотню долларов.
- О'Мэлли убить не просто, очень не просто.
- Просто убить любого, - возразил Гробовщик, - потому-то мы полицейские и ходим с оружием.
- Не понимаю, - сказал Могильщик, рассеянно похлопывая себя по правому бедру. - Эта крыса донесла на своих прежних хозяев, занимавшихся страховым рэкетом. Из-за него Большое жюри осудило тринадцать человек, в том числе одного из наших - лейтенанта Брендона из Бруклина.
- Черная овца! - неосторожно брякнул Андерсон.
- Это точно, - сухо отозвался Могильщик, вперив взор в Андерсона, от чего тот покраснел и промямлил:
- Я не в том смысле.
- Я понимаю, что вы не в том смысле, но вы не понимаете, в каком я смысле.
- Ну так что вы думаете?
- Я думаю - зачем он это сделал?
- За вознаграждение, - сказал Андерсон.
- Точно. В мире полно людей, готовых на все ради денег. Он решил, что ухватит полмиллиона - десять процентов от общей суммы, скрытой от налогов. Он рассказал, как они скрыли от правительства пять миллионов долларов. Семеро из тринадцати отправились за решетку, в их числе и сам стукач. Он так распелся, что рассказал и про себя: оказалось, он тоже не платил налогов. Поэтому и его посадили. Он отсидел тридцать один месяц, а теперь вот вышел. Уж не знаю, сколько сребреников ему отвалили.
- Около пятидесяти тысяч, - сказал Андерсон. - Причем он все их вложил в свое дело.
- Мы с Могильщиком неплохо распорядились бы пятьюдесятью тысячами, - подал голос Гробовщик из темноты. - Но мы служим в полиции, и нам эти проценты не светят - все отберут в какой-нибудь фонд.
- Об этом после, - сказал Андерсон. - Главное - не дать им его укокошить.
- Значит, синдикат решил разделаться с этим крысенком, - сказал Могильщик. - Они сказали: "О'Мэлли может сбежать, но спрятаться не сумеет". Но О'Мэлли не побежал, а если и спрятался, то за Библией. И он жив-здоров. Вот я и хотел бы знать, почему это он сделался такой важной птицей, что его должна защищать полиция, почему синдикат за десять месяцев так и не разобрался с ним.
- Ну, во-первых, многие в Гарлеме, причем люди уважаемые, серьезные - священники, политики, лидеры различных негритянских организаций, - полагают, что Дик делает много хорошего. Он выкупил закладную на старую церковь, он стал инициатором движения "Назад в Африку".
- Настоящее движение "Назад в Африку" не желает иметь с ним ничего общего, - перебил лейтенанта Гробовщик.
- И эти люди осаждали комиссара с просьбой приставить к нему охрану из полиции. Они убедили комиссара, что, если сюда пожалуют белые убийцы и застрелят его, поднимется черный бунт.
- И вы во все это верите? Вы всерьез думаете, что они убедили комиссара в этой чуши? В том, что синдикат целых десять месяцев никак не может его убить?
- Может, этим людям понадобилось так много времени, чтобы убедиться в его пользе для Гарлема.
- Это другое дело, - согласился Могильщик. - Это одна причина. Но как насчет других?
- Комиссар умолчал о них. Он далеко не всегда раскрывает душу мне и капитану, - ответил лейтенант с легким сарказмом.
- Ну да. Лишь когда ему мерещатся кошмары насчет того, как мы с Могильщиком убивали этих невинных бедняг, - сказал Гробовщик.
- "Наш долг - отнюдь не вопрошать, но делать - или умирать", - процитировал Андерсон.
- Все это было, да сплыло, - отозвался Могильщик. - Вот начнется новая война, тогда и скажете это.
- Ладно, давайте к делу, - сказал лейтенант. - О'Мэлли готов с нами сотрудничать.
- Почему бы и нет?! Ему это не стоит ни гроша, а может спасти жизнь. О'Мэлли - подонок, но не дурак.
- Мне будет совестно нянчиться с этим уголовником, - сказал Гробовщик.
- Приказ есть приказ, - сказал Андерсон. - Может, все и не так, как вы думаете.
- Мне неохота слушать от таких, как он, проповеди, что преступление не окупается, - сказал Гробовщик, вставая.
- Вы знаете историю о блудном сыне? - спросил Андерсон.
- А как же?! А вы знаете историю об упитанном тельце? - в свою очередь, спросил Гробовщик.
- То есть?
- Когда вернулся блудный сын, они стали искать упитанного тельца. Обыскали все, но без толку. Они пошли к блудному сыну извиниться, но когда увидели, какой он упитанный, то зарезали его и съели вместо тельца.
- Отлично, только это как раз не должно случиться с нашим блудным сыном, - без тени улыбки сказал Андерсон.
Зазвонил телефон. Андерсон снял трубку.
- Капитан? - услышал он громкий веселый голос.
- Лейтенант.
- Не важно. Я только хочу вам передать, что земля разверзлась и мы увидели ад, - сказал голос и сообщил адрес места, где проходило собрание участников движения "Назад в Африку".
Глаза 3
- И тогда Иисус сказал: "Джон, если есть что-то хуже неверной женщины, это неверный мужчина".
- Неужели он сказал такое?
Они стояли перед кирпичным фасадом большой Абиссинской баптистской церкви. Мужчина рассказывал женщине сон, что видел накануне. Во сне он вел долгий разговор с Иисусом Христом.
Это был невзрачного вида человек в синей спортивной рубашке, поверх которой были черно-белые полосатые подтяжки, прикрепленные к старомодным широким коричневым брюкам. У него была внешность вечно обманутого мужа.
Она же была ревностной прихожанкой - судя по тому, как поджимала губы. Взглянув на нее, можно было с уверенностью сказать: душа ее уже спасена. На ней была широкая черная юбка и розовая блузка. Лицо ее осветилось праведным негодованием, когда ее собеседник сказал:
- А я взял да спросил Иисуса: "Кто же больший грешник: моя жена, заведшая шашни с этим человеком, или этот человек?" Иисус ответил: "А почему ты спрашиваешь меня об этом, Джон? Ты, случайно, не задумал что-то недоброе?" А я ему в ответ: "Что Ты, Господи, я их и пальцем не трону, но этот человек женат, я не отвечаю за то, что может выйти между ним и его супругой". А Иисус мне на это: "Не волнуйся, Джон, все будет в порядке".
Внезапно вспышка молнии высветила еще одного мужчину, который стоял на коленях прямо за ревностной прихожанкой. В руке у него была безопасная бритва. Зажав лезвие между большим и указательным пальцами, он так аккуратно вырезал кусок юбки, что женщина и не заметила этой операции. Сперва он взялся за край юбки левой рукой и сделал разрез снизу до того места, где юбка начинала обтягивать ее ягодицы. Затем он тем же манером разрезал ее комбинацию. Зажав правую часть юбки с комбинацией большим и указательным пальцами левой руки, он вырезал полукруглый кусок и небрежно отшвырнул его к церковной стене. В результате операции обнажилась черная ягодица в розовых шелковых трусиках, а также задняя часть массивной черной ляжки над закатанным бежевым шелковым чулком. Женщина и понятия не имела, что с ней происходит.
- "Тот, кто совершает прелюбодеяние, будь то мужчина или женщина, нарушает одну из заповедей Отца Моего, - сказал Иисус. - Как бы сладок ни был этот грех".
- Аминь, - отозвалась женщина. Ягодицы ее слегка затрепетали, когда она представила себе этот страшный грех.
За ее спиной коленопреклоненный начал отрезать левую часть юбки, но дрожание ягодиц заставило его проявить больше осторожности.
- Я сказал Иисусу: "В этом-то и беда христианства. Все приятное - грех", - сообщил Джон.
- Господи, это святая правда! - воскликнула женщина, наклоняясь вперед, чтобы весело хлопнуть по плечу брата во Христе. В руке коленопреклоненного осталась левая часть юбки и комбинации.
Теперь миру предстали нижние части обеих мощных ягодиц в розовом, а также черные массивные ляжки. Они были такими массивными, что сами по себе напоминали ягодицы человека, стиснутого тисками греха. В этом "кармане" покоился кошелек, подвешенный на тесемках, поднимавшихся через трусики к талии, вокруг которых и были обвязаны.
Затаив дыхание, но уверенной рукой, словно нейрохирург, выполняющий операцию на мозге, коленопреклоненный стал срезать тесемки.
Джон подался вперед, ласково дотронулся до плеча сестры во Христе.
- Господь сказал мне так: "Прелюбодействуй, если очень хочется, Джон. Но будь готов жариться за это в адском огне!"
Сестрица захихикала и снова хлопнула Джона по плечу.
- Он пошутил. Он готов простить нам лишь один грех! - И она повела дрожащими ягодицами, чтобы, похоже, подчеркнуть милосердие Христово.
Тут сестрица почувствовала, что у нее тащат кошелек. Стремительно развернувшись, она ударила коленопреклоненного по лицу.
- Мерзавец! Ты решил меня обокрасть, да?! - крикнула она.
Вспышка молнии озарила и вора, тотчас же отпрыгнувшего в сторону, и гневно заходившие ходуном черные ягодицы в розовых трусиках. Грянул гром. И тут же полил дождь.
Вор бросился бежать. Не успела сестрица кинуться за ним в погоню, как тот выскочил на проезжую часть улицы, где и угодил под невесть откуда взявшийся мясной фургон. Бедняга пролетел метров десять по воздуху, а потом попал под колеса. Машину резко подбросило, шофер потерял контроль. Фургон выехал на тротуар, сбил телефонный столб, волчком завертелся на мокром асфальте и кончил тем, что врезался в бетонное ограждение.
Сестрица побежала к изуродованному трупу вора и выхватила из его скрюченных пальцев свой кошелек. Она не заметила фар бронемашины, которая неслась сквозь ночь и тьму, словно сдвоенная комета. Перед водителем вдруг возник мощный розовый зад крупной негритянки, склонившейся над чем-то, весьма напоминавшим труп. Водитель еще раз подумал, что у него белая горячка. Но попытался объехать видение, не снижая скорости на мокром асфальте. Ничего хорошего из этого не вышло. Машина затряслась и запрыгала так, словно танцевала шимми, выскочила на полосу встречного движения, где в борт ей врезался грузовик, шедший в южном направлении.
Сестрица, крепко прижимая к себе кошелек, ринулась прочь. Возле Лексингтон-авеню мужчины, женщины и дети столпились вокруг еще одного цветного покойника. Он лежал на мостовой, а дождь совершал последнее омовение. Он лежал на животе перпендикулярно к тротуару, выбросив одну руку в сторону, другую прижимая к себе. Пол-лица было снесено автоматной очередью. Его оружие исчезло.
Чуть дальше, поперек улицы, стояла полицейская машина. Один из патрульных стоял под дождем возле трупа. Другой сидел в машине и звонил в участок.
Сестрица во Христе бежала по противоположной стороне улицы, стараясь проскользнуть незамеченной. Но дюжий чернорабочий в комбинезоне увидел ее, от чего глаза у него вылезли на лоб, а рот широко открылся.
- Женщина! - позвал он неуверенно, но поскольку она не отозвалась, то крикнул еще раз: - Женщина, у вас виден зад.
- Не суй нос не в свои дела! - зашипела она злобно.
Он попятился, почтительно приподняв кепку:
- Я-то что! Это ваша задница…
Она продолжала свой путь, больше волнуясь, что у нее промокнет прическа, чем стесняясь выставленного напоказ зада.
На углу Лексингтон-авеню пожилой старьевщик, из тех, что шастают по ночным улицам, подбирая макулатуру и прочий хлам, пытался погрузить в свою тележку кипу хлопка. Дождь потоками стекал с его мятой шляпы, превратив его потрепанный голубой комбинезон в темно-синий. Маленькое высушенное личико окаймляли густые вьющиеся седые волосы, придавая ему весьма добродушный вид. Кроме него, на улице никого не было, ни души. Все остальные столпились вокруг убитого. Поэтому, увидев стремительно приближающуюся к нему крупную женщину, он вежливо спросил:
- Мэм, если вам не трудно, не могли бы вы помочь мне погрузить этот хлопок в тележку?
Он не видел ее задней части и потому был удивлен весьма враждебной реакцией.
- Что за пакость ты затеял? - спросила она, злобно глядя на старьевщика.
- Никакую не пакость. Просто я хочу погрузить кипу хлопка на тележку.
- Хлопок! - негодующе фыркнула женщина, подозрительно уставившись на кипу. - Как тебе не стыдно - старый человек, а хочешь обмануть меня и завладеть моим кошельком. Неужели я выгляжу такой дурочкой, что готова на это клюнуть?
- Нет, мэм. Но если бы вы были настоящей христианкой, то не говорили бы так лишь потому, что старый человек допросил вас помочь ему с хлопком.
- Я-то и есть настоящая христианка, сукин ты сын, - отрезала женщина. - А вы, мерзавцы, только и думаете, как бы меня обокрасть. Но я не столь наивна! Я знаю, что кипы хлопка не валяются в Нью-Йорке на каждом шагу. Если бы не прическа, я бы тебе показала, старый жулик!