- Это с каких это таких делов?
- А что ты скажешь насчет артиллерийского "люгера"?
- Если у него ствол не раздут, как бочка, если он не развалится у меня в руках, если в него влезет патрон от "Макарова", если этот патрон не перекосит, и если ты мне скажешь, откуда ствол, - то я согласен дать тебе за него две бутылки водки.
Риккерт задумчиво покачал головой.
- Я был неправ, когда подозревал, что твои предки - казаки. Твои предки, наверняка, торговали рыбой на базаре в Ростове и умели обсчитать на одной кильке десять покупателей.
- Такой рухляди, как старое немецкое железо, я тебе могу чемодан принести. А вот ты покажи мне такую вещь, как "венецианец", ты ее видел хотя бы?
Риккерт поскреб кадык, уже заросший щетиной, хотя он брил ее каждое утро:
- А ты хочешь поймать фехтовальщика?
- Очень хочу.
- А почему ты этого хочешь?
- Не знаю.
- А что ты с ним сделаешь, если поймаешь?
- Пристрелю.
- Ты что, опупел, Воронцов?
- Нет. Я его очень не люблю, он мне спать не дает. Я его кончу, Риккерт.
- Ну, тогда слушай, - Риккерт метнулся было взглядом к сейфу, где у него стоял спирт, но решил, что это может подождать. - Ему от тридцати до тридцати пяти лет. Рост около ста восьмидесяти сантиметров. Вес около семидесяти. Воевал, наверняка. - Риккерт замолчал.
- Ну и что? - сказал Воронцов. - Средний портрет среднего человека. Ну, скажи еще, что у него темные волосы. Ты это собираешься обменять на венецианский кинжал?
- Нет. Я жду, когда уже, наконец, ты задашь толковый вопрос. Ты будешь торговаться честно или будешь пытаться получить "люгер" на халяву?
- Я буду пытаться получить его на халяву.
- Я в этом ни в малейшей степени не сомневался. А поскольку у меня такие же намерения, то давай будем считать, что мы уже друг друга обдурили. Ты заранее отдаешь мне "венецианца", а я расскажу тебе, что я думаю о потерпевших.
- Ну, рассказывай.
- Они одинаковые, в медицинском смысле.
- Что это значит?
- У них почти идентичные внутренние органы, состояние кожи, зубов и волос.
- То есть, жопа у них у всех находится в одном и том же месте?
- Ты это заметил, с присущей тебе проницательностью. Но у них не только жопа, но и сердце, печень, легкие, почки, - примерно, в одинаковом состоянии, А это далеко не всегда случается даже с людьми одного возраста.
- Что это значит? Что они клонированные близнецы?
- Я этого не знаю. Я всего лишь, простой патологоанатом с советским дипломом какой-то там питерской военно-медицинской академии и с опытом работы в каких-то там тридцать лет. Но эти ребята из одного гнезда. Из одной семьи, одного детского дома, из одной казармы, они жили одной и той же жизнью всю свою короткую, лет тридцать, примерно, жизнь. Они - группа особого рода, а не случайно собравшаяся кучка бандюков, понял?
- Понял.
- Тебе виднее, Воронцов, ты лучше меня разбираешься в этих делах, но плясать надо от потерпевших.
- От чего плясать, Риккерт? Плясать-то не от чего.
- А пила?
- Какая, к черту, пила, Риккерт? Где она? Я тебе принесу "венецианца", и ты его увидишь своими глазами. А где пила?
- Тебе что, в первый раз подкидывать вещественные доказательства?
- Не в первый. Но ты первый скажешь, что я мудак, если я подкину на бомжа пилу, купленную на базаре. А я этого не сделаю не потому, что мне важно твое сраное мнение…
- А потому что ты великий сыщик.
- Нет. Мне не нужна "галочка" для отчета, у меня этих "птичек" за спиной больше, чем у тебя трупов. Мне нужен живой упырь, и чтобы он вонял своим страхом у меня в кабинете, когда я буду бить его ногами в живот. Я найду этого фехтовальщика и…
- Воткну ему пил в жопу.
- Да. Ты что, не веришь?
- Верю. Ты сам упырь, от тебя всего можно ожидать. Но сначала ты должен узнать, зачем ему вообще понадобилось убивать троих янычаров. И почему он не чистит пилу.
- Почему? - Риккерт встал и, сгорбившись, со вздохом направился к сейфу. В моей практике, - сказал он, заслоняя плечами мензурку, в которую отливал из бутыли со спиртом, - был один товарищ, который выпустил другому товарищу мозги топором, а затем засунул их ему в желудок. Зачем он это сделал?
- Зачем?
- Затем, что ему так понравилось. Мы глубоко ошибаемся, когда ищем в поступках людей логические объяснения. Не ищи логических объяснений, этому парню нравится, когда пила ржавеет от крови.
- Почему ты так думаешь?
- Ну, не верь. Поищи другое объяснение.
- Логические объяснения самые правильные.
- Фуфло собачье, и ты сам прекрасно это знаешь. В той сфере, где мы просуществовали всю свою собачью жизнь, логические объяснения - самые неправильные. Если кто-нибудь найдет зеленых человечков, так это сделают люди из нашей сферы, которые умеют верить в невероятное.
- Я уже вижу одного.
- Я тоже вижу, ты имеешь в виду там, на шифоньере?
- Да.
- Витка приходит к тебе? - спросил Риккерт.
- Нет, не приходит, а почему ты об этом спрашиваешь?
- Я что, не имею права поинтересоваться?
- Имеешь. Ты всегда имел. И я всегда об этом подозревал.
- Ты не хуже меня знаешь, как ты к ней относился.
- Знаю, и поэтому не имею к тебе претензий. Ты хотел стилет?
- Ну, хотел.
- Так я его тебе подарю. Куда ты его хочешь, Риккерт?
Риккерт задумался и разлил еще по одной.
- Желательно, в сердце, - сказал он.
- Я буду иметь ввиду, - сказал Воронцов и, быстро выпив, начал выползать из полуподвального помещения.
Глава 16
На ходу отзвонившись по мобильнику о проделанной работе, Воронцов прямиком направился домой, а начальник, поняв по его голосу, что настаивать с увещеваниями не стоит, отложил до следующего раза увещевания о том, что пора бы уже и персонально явиться на вечернюю оперативку.
Воронцов шел по вечернему городу, и ему здесь все нравилось. Здесь могли обдурить или залезть в карман на каждом шагу, здесь за красивыми фасадами домов дыряво глазела нищета, а но улицам ходили граждане, которые на вопрос - "Который час?" - сразу сжимали кулаки, это была, возможно, самая грязная, самая загаженная промышленными отходами, самая криминальная дыра во всем мире, но Воронцов любил этот город. Здесь билось сердце Донбасса, в котором смешалась кровь всех наций Евразии, их жажда, их гнев, их жадность и все их похоти, сбывшиеся и несбывшиеся. Этот город был домом Воронцова, он здесь родился и прожил на этих улицах всю жизнь, в его жилах текла та же волчья кровь, он сам был похож на этот город со всеми его пороками.
Подходя к дому, Воронцов снова ощутил приятный запах свежеполитой земли и цветов, а войдя во двор, - еще и приятный запах чего-то вкусного из приоткрытой форточки.
В этот раз девчонка ждала его внутри кухни, а не на ее пороге, на котором он сам слегка остолбенел на мгновенье - она обрила волосы наголо, сама, вероятней всего, поскольку такая стрижка стоила недешево по нынешним временам, а на столе дымилась очередная курица, и на два удовольствия сразу у нее не хватило бы денег.
Молча кивнув, он подсел к столу - после риккертовского огурца, есть хотелось зверски.
- Вы будете пить водку или чай? - осторожно спросила девочка.
- А почему ты вообще решила, что я пью дома водку? - брюзгливо спросил он. Она пожала плечами и опустила бритую голову. Воронцов молча принялся за еду, раздумывая, что со всем этим делать. Нельзя было по-хамски не заметить, что она много делает для него, но и проявить уместную признательность тоже было нельзя - нельзя же было дать ей думать, что ее здесь оставят навсегда? Или оставят?
В конце концов, он ограничился тем, что заметил:
- Очень вкусно, - и, никак не прокомментировав ее новую прическу, удалился в свою комнату и рухнул там на кровать, решив плюнуть на сегодня и на гигиенические процедуры и на глубокие размышления.
Но куда было деться от глубоких размышлений?
Обитатель башни, переставший быть обитателем башни, размышлял во тьме, лежа на широком и удобном диване, - теперь он стал обитателем офиса, обладателем ложа и наложницы. Положение его было двойственным во всех смыслах, и он размышлял о том, как собрать разбегающиеся смыслы в единое целое, его многоуровневая наложница тихо дышала рядом на разложенном диване. С самого начала он знал, что ее нельзя бросить, - не потому, что ее могли бы найти уроды, хотя они нашли бы ее наверняка, и не потому, что уроды могли выйти на него через нее где-нибудь в квартале, и не потому, что не хотел бросить квартал, где мог найти все необходимое: пишу, кокаин, женщин, а потому, что он не мог ее бросить, - и все. Но в этом - "и все", двойственность таилась, как змея в траве, и его окончательность раздваивалась змеиным жалом; он должен был либо взять наложницу в путешествие, в котором, по воле Голоса, находился сам, либо прикончить, - и все.
Лежа на спине, раскинув руки и ноги, он вдруг увидел змею в траве, она была черной, с раздвоенным черным языком.
- Я дарю ее тебе, - сказала змея Голосом, - но я требую плату за оба входа. Пока ты не заплатишь за нее, ты не получишь ни ее жизнь, ни ее смерть. А пока ты не заплатишь, она будет сидеть на твоей груди и жалить тебя двойным жалом, как мужчина и как женщина.
- Почему Ты так сделал?
- Ты не убил мента сразу. Теперь ты будешь платить за все сразу: за освобождение, за наслаждение и за власть. Ты принесешь мне голову мента. - Змея распалась на две части и две черные змеи поползли в разные стороны. Тогда я верну тебе единство, - стихая, прошипел Голос.
В другой каменной коробке, разделенные стенкой, лежали во тьме девочка и лысый сыщик. Девочка смотрела во тьму широко открытыми глазами, подтянув колени к животу и сунув руку между ног. Воронцов лежал навзничь, разбросав руки и ноги, и вглядывался во тьму внутри себя. Из тьмы выплыла бледно-розовая точка. Засыпающий Воронцов почти не обратил на нее внимания. Но его внимание требовалось тому, кто владеет снами. Вдруг точка пришла в быстрое, оставляющее розовый след, движение, как будто кто-то чертил огоньком сигареты в темном воздухе, как будто некто, скрывающийся во тьме, ткал паутину движений из бледно-розового свечения. Узор становился все сложнее, он мерцал, он начал поворачиваться по оси. У Воронцова закружилась голова, он попытался открыть глаза, но не смог. Тогда он попытался всмотреться внутрь, чтобы увидеть, кто скрывается внутри паутины, кто чертит иероглиф в пустоте. И увидел бледную голову, странно-отрешенное, странно-знакомое лицо.
Девочка за стенкой хрипло застонала, треснуло стекло в окне, подпорченная луна, перекосив щелью рыло, облизала ей пальцы сквозь неплотно закрытые шторы.
В другой бетонной коробке забилась в конвульсиях двойная змея, черная Герта наблюдала за ней желтыми неподвижными глазами.
А вокруг и над, и под - хрипел, извивался в конвульсиях город черно-желтого дьявола, где земля не заканчивалась под ногами, а небо висело там, куда достигал луч лазера, где день и ночь были одновременно, и судорожный карнавал жизни плясал, стрелял салютами, изрыгал сперму, задыхался от похоти над головами задыхающихся во тьме.
Глава 17
На следующее утро, хмуро поразмышляв над чашкой кофе, Воронцов позвонил Риккерту домой. Вообще-то такого между ними не водилось - звонить домой. Несмотря на то, что ни у того, ни у другого, не было никого ближе друг друга, между ними проходил ров, заполненный ледяной водой старых воспоминаний, они старались держать дистанцию, нарушая ее только после водки - водка все спишет. Риккерт был удивлен, услышав голос Воронцова в трубке, но, тем не менее, или, может быть, поэтому, брюзжать начал сразу.
- В чем дело? Не знаешь, который час?
- У меня срочное, - также брюзгливо повышая голос, начал было Воронцов и замолчал, понимая, что это его "срочное" выглядит вполне по-идиотски в свете дня.
- Ну, говори, - уже мягче, произнес Риккерт.
- Характер ранений, нанесенных пилой, - сказал Воронцов медленно, подбирая слова. - Тебе не кажется, что он соответствует определенному рисунку движений, что все четыре удара представляют собой связку?
- Конечно, - уверенно ответил Риккерт. - И я тебе об этом сказал еще вчера, надо было внимательней слушать. Убийца действовал так, как действует боец кэндо, - все возможные движения у него давно заучены. Он не смотрит, куда бьет, понимаешь? Движения ног скоординированы с движениями рук. Этот человек - спец, как я тебе уже имел честь доложить.
- Ладно, понял. Дело в том, что я недавно видел нечто похожее. Только там действовали не пилой, а чем-то маленьким и острым. Четверых засранцев расписали вдрызг, как помидоры, не задев при этом ни одного важного сосуда.
- Это надо уметь, - заметил Риккерт. - Такие штуки делают спецы, я сталкиваюсь иногда с последствиями дилетантской работы. Но если сразу четверых и если это сделал один человек, то он мастер. Я бы доверил ему вырезать твой аппендицит.
- Спасибо. А если бы я предъявил тебе этих четверых недоносков…
- Только в холодном виде, - перебил Риккерт.
- …То ты смог бы соотнести способ нанесения ударов в обоих случаях?
- Я мог бы соотнести х…й с носом и не более. Ты что, думаешь, что отрубленная голова и порезанный палец - это одно и то же?
- Ты же смог установить, что удары пилой нанес один человек?
- Я ничего не установил, я сделал обоснованное предположение. Устное. И если ты…
- Ладно, ладно, - перебил. Воронцов. - Я просто советуюсь с тобой.
- Ну, хорошо. Значит, со мной еще можно о чем-то посоветоваться.
- Если бы ты увидел медкарты…
- Я не имею права давать частных консультаций по медицинским документам.
- Ты не имеешь права торговать "люгерами".
- Ты не имеешь права воровать венецианские кинжалы.
На этом разговор зашел в тупик и оба тяжело засопели от злости.
- Представляю себе, - сказал Риккерт после минуты молчания над похороненными надеждами Воронцова, - как веселится тот парень из СБ, который прослушивает твои разговоры. - И повесил трубку.
Их беседы нередко заканчивались так, в особенности на следующий день после совместных выпивок, когда оба чувствовали, что слишком уж рассупонились накануне, приоткрыли свои мохнатые души и злились на себя за это.
Воронцов посидел некоторое время с трубкой в руке, внутренне кляня себя за этот никчемный звонок, затем набрал номер Дядыка. План действий на сегодня сложился у него мгновенно, как только он открыл глаза утром, но некое смутное чувство опасности заставляло его желать оставить какие-то концы конторе на случай чего. Сообщив ошалевшему со сна напарнику, что собирается поработать по убийству в промзоне, Воронцов попросил его навести справки в бюро технической инвентаризации, в торговом отделе и в налоговой инспекции, чтобы выяснить, кто владеет зданием "Плюса", кто регистрировал "Плюс", можно ли найти этого типа, и были ли среди его персонала охранники. Затем он подозвал девчонку и сказал. - Вот тебе деньги, купи себе зубную щетку, трусы, носки, затычки и что там тебе еще нужно. Лезвия купи, раз уж бриться начала. Будешь уходить надолго, закрывай на оба замка. Будешь уходить навсегда, - кинь ключи в форточку.
После этого, он натянул свой мятый пиджак и пошел на встречу с судьбой.
Судьба наблюдала за ним двумя парами глаз через щель в стальном щите, когда он подкатил прямо к сетке заграждения на своей замызганной "пятерке".
- Что он делает? - спросил высокий кокаиновый голос во тьме за щитом.
- Он собирается штурмовать крепость, - ответил обитатель башни.
На этот раз Воронцов не собирался церемониться, у него было кое-что получше стандартной дымовой шашки, у него были дустовые шашки, давно вышедшие из употребления и запрещенные к производству, как и сам дуст, но у Воронцова было много чего, давно вышедшего из употребления и запрещенного, например, чувство собственного достоинства и справедливости, такие же ядовитые, как и дуст.
Воронцов вытащил из багажника рюкзак с шашками, которые, одна в бозе почившая старушка, земля ей пухом, хранила с самых что ни на есть сталинских времен для борьбы с тараканами, клопами и крысами, и не более минуты задержавшись у заграждения, прошел через него, вспоров сетку специальными кусачками.
- Я знаю его, - сказал кокаиновый голос. - Это мент.
- Мертвый мент, - ответила тьма, голосом обитателя башни.
Девочка не пошла покупать зубную щетку, она не пошла покупать трусики, она не пошла покупать "тампаксы". Она лежала навзничь на кровати в комнате с задернутыми шторами и на ее лице медленно проступала маска клоуна, которая привела ее в этот дом, - губы распялены, вокруг рта и глаз синеватые кольца.
Воронцов начал обходить башню по периметру, проталкивая шашки в забранные решеткой вентиляционные отверстия в цоколе и заваливая их мусором. Таких отверстий, отмеченных им еще в прошлый раз, было четыре - по десять шашек в каждое. Затем, выбив ногой кусок доски, которым заранее подпер железную дверь, он шагнул внутрь, где уже сильно воняло дустом, и сразу почувствовал, что здесь что-то не так. Воронцов не собирался преследовать морлока в лабиринте, ползая в тумане ядовитого газа, он собирался бросить оставшиеся пятнадцать шашек во входы туннелей и ждать у входной двери, когда морлок выйдет в клубах вонючего дыма или развеется, как дым. Он не развеялся, дверь захлопнулась сзади, и Воронцов понял, что здесь было не так, - свет сверху больше не поступал. Усмехаясь про себя такой наивности морлока, никчемно выдавшего себя, устроив бездарную ловушку для человека с мобильником в кармане и противогазом в рюкзаке, Воронцов толкнул на всякий случай дверь. К его огромному удивлению, дверь открылась, за ней стоял сучий доберман и рассматривал его желтыми немигающими глазами.
- Хорошая девочка, умная, - сказал Воронцов, - это ты захлопнула дверь?
Сука промолчала.
- А где твой хозяин? - ласково спросил Воронцов и шагнул из дверного проема наружу. Собака попятилась, выпуская клыки из-под черных губ. Воронцов потянулся к пистолету. Собака мгновенно сорвалась с места в сторону и исчезла за углом башни. Из дверей повалили клубы белого ядовитого дыма, и Воронцов с отвращением плюнул, отходя в сторону, он точно знал теперь, что в башне никого не было. Но его точное знание, его опыт и все его планы ничего не стоили в руках судьбы - из дверного приема донесся отчаянный детский голос. Помогите! - кричал мальчишка лет двенадцати, не больше. У Воронцова пробежал мороз вдоль хребта, он никак не предусмотрел такого варианта, хотя и знал, что в развалинах постоянно лазила пацанва в поисках чего-нибудь интересного. Дым валил все гуще, приобретая желтый оттенок. Воронцов натянул противогаз, выхватил из рюкзака фонарь и бросился внутрь.
Девочка, лежавшая навзничь на кровати в его доме, в комнате с наглухо задернутыми шторами, конвульсивно дернулась и, не открывая глаз, повернула голову набок, из угла ее рта, пузырясь, потекла желтая струйка блевотины. Ей стало плохо сразу, как только Воронцов упомянул о лезвиях, уходя из дому, и теперь становилось все хуже и хуже, - лезвие, лезвие, вращалось в гнойно-желтом мраке внутри ее головы, зазубренное, ржавое, с черными буквами на нем, от которых становилось еще тошнотнее.
В квадратном помещении, где начинались туннели, Воронцов приподнял противогаз и заорал: