– Жить вы будете вместе с нами, на нашей вилле, – не слушая его, продолжала Катя. – Вы будете сопровождать меня на банкетах и приемах, в ресторанах, театрах и на прогулках. Муж постоянно в делах и разъездах, а вы будете всегда подле меня. – Она многообещающе улыбнулась. – Разумеется, вы сможете иметь свободное время для ваших личных нужд, когда пожелаете. Ваша машина, ваш гардероб, который мы вместе с вами подберем в лучших "домах" Парижа, и все прочее будут оплачиваться мужем. Ваше ежемесячное жалование, из которого за время пребывания во Франции вы не потратите ни су, будет эквивалентно вашей годовой зарплате в МГУ. При возвращении в Москву, помимо счета в банке, вы увезете с собой свой гардероб и машину. Таковы вкратце основные условия контракта. Устроят они вас или нет, решайте сами. Я даю вам сутки на размышления, на то, чтобы вы обсудили мое предложение в семье или – с кем сочтете нужным. Как вы понимаете, в случае отказа найти вам замену мне не составит труда. Но я приехала сюда из Парижа именно за вами. – Она откинула магнитную защелку с похожей на папку сумочки и вытащила заранее заготовленный ею "документ". – Это контракт, составленный нотариусом по всем правилам между мной и вами. Все детали нашего возможного соглашения здесь подробно изложены и не хватает только вашей подписи. Не спешите говорить "нет". Вот моя визитка. Я записала на ней номер телефона гостиницы, в которой остановилась. Завтра с двенадцати до часа дня я буду ждать вашего звонка.
Катя грациозно поднялась и, милостиво позволив ему поцеловать просвет между перчаткой и рукавом, покинула кабинет ректора. На следующий день ровно в полдень в номере Кати раздался звонок.
– Мадам Гриллон? Это Гжецких. Я согласен.
А неделей позже Катя увозила своего бывшего преподавателя в двух-местном купе скорого поезда, следовавшего по маршруту Москва-Париж.
– Вы не считаете, что самолетом мы добрались бы значительно быстрее? – не скрывая недоумения, заметил Пал Палыч, устраиваясь на узком диванчике.
– Видишь ли, Павел… Кстати, ты не возражаешь, если я буду называть тебя по имени? Отчества оставим для России. Так вот, Павел, однажды я летела на самолете и чудом осталась жива. Потеряв управление, самолет едва не свалился на острые пики скал. Представь себе картину: паника, сумятица в салоне, душераздирающие вопли… и гробовая тишина в ожидании рокового удара. Это было ужасно. С тех пор я дала себе зарок не путешествовать по воздуху. Я должна всегда чувствовать твердую почву под собой. И потом… – Она игриво посмотрела на собеседника. – У нас будет возможность получше узнать друг друга. Нигде люди так не открывают свои мысли и души, как в поезде.
– Что ж, познакомиться поближе действительно не помешает, если нам предстоит провести целый год бок о бок. Вы хотите, графиня, чтобы я тоже называл вас просто Кэтрин?
– Конечно. Чем проще, тем лучше.
Они много говорили, смеялись, шутили, балагурили. Пал Палыч ощущал небывалый прилив сил и радостное возбуждение. Его однообразная рутинная жизнь, как по мановению волшебной палочки, обещала стать насыщенной, феерически яркой. Он поселится в богатом особняке, будет жить в полном достатке и в светских развлечениях, ни о чем не думая, рядом с молоденькой титулованой бабенкой. И за все эти удовольствия получит кругленькую сумму в иностранной валюте и иномарку впридачу, которую его обучат водить. А ведь ему уже начинало казаться, что мечта иметь собственную машину никогда не сбудется.
Были, разумеется, и омрачающие радость обстоятельства, сопутствовав-шие его отъезду. Жена, хоть и понимала, что было бы глупо упустить внезапно свалившийся с неба шанс вырваться, наконец, из полубедного существования, но отнюдь не выражала восторгов по поводу его отъезда на столь долгий срок. А что как он не захочет потом вернуться? Времена-то нынче такие, что постсоветские граждане, используя любую возможность, любую щель и лазейку, табунами перетекают за границу. Но главная проблема заключалась не в жене. У Пал Палыча состоялся неприятный разговор с ректором, без обиняков заявившим, что не намерен ждать год, сохраняя за ним ставку.
"Вы прекрасно знаете, милейший, сколько желающих на ваше место, – сказал он. – Завтра же нам придется объявить конкурс. Сожалею, но я совсем не уверен, что по возвращении вам удастся к нам вернуться."
Пал Палыч не смог уснуть до утра, взвешивая все "за" и "против". Конечно, быть деканом МГУ – почетно и престижно, но, увы, не слишком сытно. Поэтому упускать такой шанс ему уж очень не хотелось, даже если по возвращении он окажется безработным. В крайнем случае, размышлял он, всегда можно будет потом устроиться в каком-нибудь частном учебном заведении. Для этого потребуется время. Но кругленькая сумма в банке поможет ему неспеша подыскать себе новое место. К тому же год, прожитый в Париже, значительно повысит его собственные языковые горизонты и педагогический рейтинг. Так что он еще сможет и диктовать свои условия.
Пал Палыч широко улыбнулся Кэтрин, украдкой наблюдавшей за ним.
– Расскажи мне о своем муже. Какой он? Злой? Добрый? Умный? Глупый? Скупой? Щедрый?
– Он – богатый.
Пал Палыч рассмеялся.
– Одним словом ты ответила сразу на все вопросы.
– А ты расскажи мне про свою жену, – потребовала Катя. – Ты любишь ее?
– Смешно говорить про любовь, когда прожито вместе уже 16 безумно долгих лет. Все давно уже перешло в привычку, в обязанность, а то и в повинность. А так иногда хочется, чтобы в открытую форточку ворвался свежий космический ветер. Вот как сейчас!
– Космический, говоришь? – прищурясь, переспросила Катя. – Ты забыл, какая температура в космосе? Мне с детства врезался в память один эпизод из какой-то фантастической повести: Девушка на космическом корабле решила покончить жизнь самоубийством. Она вышла в открытый Космос и расстегнула скафандр. Ее тело мгновенно превратилось в слиток льда. Когда возлюбленный схватил ее, она рассыпалась в его руках. Так что бойся космической свежести. Она иногда убивает.
До позднего вечера и весь следующий день они говорили без умолку. Шутили, смеялись, делились сокровенным, пили дорогое французское вино в вагоне-ресторане, разумеется за счет Кати.
– Я знаю, что ты преподаешь в МГУ уже много лет, – заглядывая Павлу в глаза, сказала Катя. – Значит пришел туда совсем молодым. И конечно же студентки влюблялись в тебя.
– Всякое бывало, – уклончиво ответил он.
– А все же? Припомни какой-нибудь, особо выдающийся случай, – настаивала она, накрыв ладонью его руку.
В памяти Пал Палыча всплыла не одна, а сразу несколько историй, в которых он, увы, был далеко не на высоте, используя преимущества и ореол педагога, чтобы добиться желаемого. Молоденькие студентки сами летели на него, как бабочки на свет, обжигая себе не только крылышки, но и души. Но ведь не станет же он перед своей новой работодательницей, к тому же явно положившей на него глаз – а он это нутром чувствовал – выставлять себя в невыгодном свете.
Впрочем кое-что он мог бы рассказать ей, не роняя себя в ее глазах как педагог и мужчина.
– Молоденьким девушкам, видимо, свойственно боготворить своих педагогов, влюбляться в них. Моя бедная жена каждую неделю спускает в мусоропровод целые пачки любовных писем от моих студенток. А одна из них перещеголяла всех. – Он принял скорбный вид. – Страшна была, как смертный грех. Лицезреть ее всякий раз в своей аудитории уже было сущим наказанием. Так она еще и вздумала в меня влюбиться. Караулила в коридорах, глядела мне в рот в студенческом кафетерии, так, что кусок застревал поперек горла, на уроках ела меня глазами, провожала меня домой, прячась за чужими спинами. Я делал вид, что ничего не замечаю, старался быть ровным и приветливым с ней, как с прочими студентами. Тогда она, изловив меня после занятий, стала умолять, чтобы я давал ей дополнительные уроки – один на один.
– А она хотя бы была хорошей студенткой? – кусая губы от бессильной ярости, с улыбкой спросила Катя.
– Да куда там! Мусор, неизвестно как попавший в МГУ.
Катя позеленела. Ей стоило огромных усилий не взорваться, не выпустить свои чувства наружу.
– И ты ей разумеется отказал, – со скучающим видом поинтересовалась она.
– Представь себе, что нет. Такого типа прилипалы способны на все. Они могут быть очень опасны и мстительны. Могут даже испортить учителю всю его дальнейшую карьеру. Я вынужден был согласиться и честно прозанимался с ней целых полгода.
– И чем все это кончилось? Она добилась своего?
– Скажешь тоже. Да одно прикосновение к ней у кого хочешь могло вызвать аллергию. Этакая лопоухая, безгрудая пирани. Но история эта кончилась трагически. К счастью, только для нее. Как-то, на дополнительных занятиях – мы, как всегда, сидели вдвоем, друг против друга – она бросилась мне на шею, требуя, чтобы я овладел ею прямо там, в аудитории. Я с трудом сорвал с себя ее руки, попытался урезонить ее, объяснив, что я женат, что у меня есть семья, дети. Тогда она начала угрожать мне, что покончит с собой и что ее смерть будет на моей совести.
– Может не стоило отталкивать ее? Ведь и некрасивые люди способны любить так же сильно и самоотверженно, как все прочие. Мне лично жаль ее.
– Милая Кэтрин! Мы, мужчины, так уж устроены, что не можем заставить себя быть с женщиной, если того не возжелаем.
– Ее угрозы конечно же остались только угрозами? – заметила Катя, пропустив его циничную реплику мимо ушей.
– Если бы. – Он тяжело и печально вздохнул. – На следующий день ее нашли повесившейся в женском туалете. Переполоху было на весь МГУ.
– Бедняжка. Так ты, Павел, опасный сердцеед. С тобой надо быть начеку.
Он самодовольно усмехнулся.
Наступила вторая ночь их путешествия. Наутро поезд прибывал в Париж. Пришло время ложиться спать. Выпроводив своего "репетитора" в коридор, Катя постелила постель, облачилась в полупрозрачную ночную пижаму, украшенную тончайшими кружевами и, включив ночник, живописно разметалась на подушке. Вернувшись, Павел принялся раздеваться. Делал он это нарочито медленно, демонстрируя свое крепкое, спортивное тело и исподтишка кося глаз на "юную графиню". Он явно не был обременен комплексами неполноценности или снобизмом, и женское тело, призывно раскинувшееся в полушаге от него, не могло оставить его равнодушным. Таинственный, густо-синий свет ночника лишь разжигал его воображение.
– Могу я попросить тебя об одолжении? – разнеженно промурлыкала Катя.
– Я весь к твоим услугам! – тотчас откликнулся он.
– Меня где-то просквозило. Жутко болит спина. Боюсь, сама не смогу уснуть и не дам спать тебе. Ты умеешь делать массаж?
– По этой части я мастер!
– Тогда дерзай.
Катя перевернулась на живот и, подняв верх пижамы, подставила ему обнаженную спину.
Холодные нервные пальцы коснулись ее кожи, заскользили в разных направлениях, разминая и массируя мышцы, сначала энергично, затем все медленнее, все нежнее. Она еле уловимо извивалась под ними, присовокупив приглушенные подушкой постанывания – то ли от боли в мышцах, то ли от наслаждения. На смену пальцам пришли губы – горячие и сухие, а руки проворно скользнули под грудную клетку, к силиконовым сокровищам Кати.
С того момента как поезд отошел от московского перрона, ею владела целая гамма разноречивых чувств – от злорадного торжества победы до брезгливости, почти отвращения. Лишь при первой, после многолетнего перерыва встрече, ей показалось, что она все еще пребывает во власти его чар. Позже, наблюдая его в процессе принятия нелегкого решения, а затем и лихорадочной подготовки к внезапному отъезду, она заметила, что он все ниже и ниже опускается в ее глазах, превращаясь из кумира в пигмея. Когда же он рассказал ей историю "трагической гибели" влюбленной в него дурнушки, в ней не осталось ничего, кроме холодного презрения. Ей даже расхотелось мстить этому ничтожеству. Но он уже мчался с ней в одном купе, в одном поезде.
Однако она не могла отказать себе в удовольствии попробовать его как мужчину. И вовсе не потому, что ей этого хотелось. Она должна была доказать самой себе, что, получив грубый отпор годы назад, ничего в сущности не потеряла, что он недостоин был ни ее чувств, ни ее страданий.
Заниматься любовью на узком диванчике было неудобно, но возможно. Катя не разыгрывала из себя страстную львицу. Скорее – чужую жену, удрученную тем, что нарушила обет супружеской верности. Ей хотелось одного – поскорее скинуть с себя это слишком требовательное, назойливое тело, эти руки и губы, беспардонно шарящие повсюду. Она даже не стала расточать на него почерпнутые в эротических книгах знания. Обольщать его не входило в ее планы. И как только наступило успокоение, отправила его на свою кровать, завернулась в одеяло и сразу уснула.
Поезд прибыл в Париж точно по расписанию. Катя и Павел вышли на перрон. Он жизнерадостно озирался по сторонам в предвкушении райской парижской жизни и в ожидании, что люди богатого графа, а возможно и сам граф, встретят их, подхватят его чемоданы, усадят в сверкающий лимузин и доставят на роскошную виллу, где его ждут дневные развлечения и ночные утехи с молодой графиней.
– Ну вот и всё! – отрезвляюще сухо проговорила Катя. – "Фенита ля комедиа!". Мы недурно провели с тобой ночку. Хотя, признаться, я ожидала большего.
– Что-то я тебя не пойму, дорогая. – В его глазах зародилась тревога.
– Боюсь, что я сделала ошибочный выбор. Ты не устраиваешь меня ни как педагог, ни тем более как мужчина. Видимо, мне придется подыскать себе другого репетитора. – Подхватив небольшой саквояж, она перекинула его через плечо.
– Что за странные шутки, Кэтрин!?. – Голос Павла как-то разом просел и осип. – Ты же не бросишь меня здесь, одного, посреди вокзала?
– Ты угадал. Именно так я и собираюсь поступить. – Наклонившись вперед, она доверительно шепнула ему в самое ухо: – Это тебе подарочек от Екатерины Погодиной. С того света, разумеется. Прощай, Павлуша. Поза-боться о себе сам. – С этими словами Катя нырнула в толпу и растворилась в ней.
У Павла Павловича все похолодело внутри. Она сказала "Екатерина Погодина"! Но ведь, рассказывая ей байку про домогательства и последовавшее самоубийство своей студентки, он ни разу не упомянул ее имени. Он это точно помнил. Тогда откуда она могла про нее узнать? "Подарочек от Екатерины Погодиной". Выходит, ее подослала та образина, чтобы отомстить! Они специально заманили его в Париж, заставив уволиться с работы и бросили тут на произвол судьбы…
Устроившись на втором этаже привокзального кафе, Катя неспеша потягивала кофе и с холодным презрением наблюдала за своим бывшим кумиром, растерянно мечущимся по перрону.
"Чего разбегался? – недоумевала она. – Меня ищет или телефон-автомат, чтобы позвонить домой, жене? Ведь у него, бедняжки, нет при себе даже мобильника."
Она знала, что, в рассчете на полное обеспечение в Париже, он все деньги оставил семье. И теперь ему самому ни домой не вернуться, ни снять гостиницу, ни даже утолить голод. Может он ищет полицейского, что бы пустить его по ее следу? Впрочем, его намерения, равно как и он сам, ее больше не интересовали. Но она не забыла сфотографировать его через стекло. Это был второй и последний снимок. Первый она сделала утром, в купе, когда он сладко спал – взлохмоченный, с открытым ртом и голый.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Катя пересела на другой стул, спиной к окну и стала размышлять, чем бы ей заняться, раз уж она снова оказалась в Париже. Порывшись в сумочке, она вытащила из бокового кармашка визитную карточку другого своего недавнего попутчика – Андрэ, и, поколебавшись, набрала его номер, вовсе не будучи уверенной, что это ей нужно, что он будет рад услышать ее. Просто ей некуда было себя деть.
– Привет неудачникам! – жизнерадостно приветствовала она ответивший ей голос. – Только не вздумай сказать, что все твои дела наладились, что к тебе вернулись бизнес, друг и возлюбленная.
Она специально говорила по-французски на случай, если он предпочтет не узнать ее, но он ответил на русском, удивленно воскликнув:
– Никак моя ядовитая наставница объявилась? Вот так сюрприз! Откуда ты звонишь – из Брюсселя, из России или, может, с того света?
– Из Парижа, мсье, из Парижа. Доставила одного легковерного туриста и учу его плавать в парижской толпе. Наскучило смотреть, как он барахтается, кусает себе локти и бьется головой об стены. Ну и вот решила: дай, думаю, звякну одной родственной душе, перекинусь словечком.
– А что. Тебе в голову пришла отличная идея. Я освобожусь к шести. Могу пригласить в кабак или к себе на хату. Мои "эксы" уверяли, что я неплохо готовлю.
– Мне начхать на то, что говорили твои "эксы", но кабаки я терпеть не могу.
– Тем лучше. Адрес на визитке, которую ты держишь в руках. Найдешь?
– Таксист это сделает лучше.
– Тогда договорились.
Обратный билет на самолет был заказан на следующий день, и Катя заранее решила, что переночует у Андрэ. Послонявшись по парижским улицам, она заглянула в несколько бутиков. Один – молодежный, ей особо приглянулся. Она вышла оттуда совершенно преображенной – джинсы в обтяжку со стальными заклепками на широком ремне, кожаная курточка с бахромой вдоль рукава, кожаное кепи аля-Гаврош – и все черного цвета.
Когда к вечеру Катя предстала в таком виде перед Андрэ, он не сразу признал в ней свою недавнюю попутчицу.
– Кэтрин! Ты!?. Однако… С тобой действительно не соскучишься.
– Лирику в сторону. Чем кормить будешь? Умираю с голода. – Она запустила кепи, как бумиранг, через всю комнату, с точным попаданием на единорогоподобную загогулину, украшавшую стену в дальнем углу.
Изумленно проследив за полетом ее кепи, он лишь присвистнул.
– Oh, la-la… Остальное будешь скидывать столь же эффектно?
– На даровой стриптиз можешь не рассчитывать. Для этого у вас тут повсюду клубы понатыканы. А у меня другое амплуа.
– Можно полюбопытствовать?
– Why not. Оголяю чужие души и ставлю на них клеймо. Каленым железом.
Андрэ почти опасливо покосился на нее и промолчал, наверняка подумав, не совершил ли он оплошность, впустив в дом эту сумасшедшую. Катя тем временем с шумом протащила язычек пластмассовой молнии от подбородка к пупку и, освободившись от куртки, швырнула ее на кресло. Засучив рукава бледносиреневой шелковой блузки, она поинтересовалась:
– Где у тебя тут самый большой нож?
– А это еще зачем?
– Помогать буду. Командуй, кого… тьфу, я хотела сказать – что резать. Хлеб, колбасу, овощи, головы любовниц? – Не удержавшись, Катя прыснула со смеху. – Ну чего уставился? Смотри, чтоб штаны сушить не пришлось.
– Вот что, дорогая гостья, – разозлился сбитый с толку Андрэ, – если ты не прекратишь эти штучки, я выставлю тебя за дверь. – И как бы про себя пробурчал: – Много баб тут перебывало. А такую вижу впервые.
– Ты меня со своими бабами не путай. И на мой счет не обольщайся. Я к тебе по-приятельски зашла. Вечер скоротать. Поболтать. И если у тебя сейчас, к примеру, отсиживается в ванной какая-нибудь полуголая милашка, то мне до этого нет ровным счетом никакого дела. – Разговаривая, она размахивала перед его носом ножом, которым успела вооружиться. – Понятно, земляк? Так ты не сказал, что резать будем?
– Да положи ты, наконец, на место этот чертов нож! Все нарезано и приготовлено. Осталось только стол накрыть.