* * *
…Братны нашел актрису сразу – в его колоде оказался запасной червовый туз, а червы были козырями. Уже на следующий день из Дома ветеранов сцены была выдернута Фаина Францевна Бергман, по странному стечению обстоятельств оказавшаяся той самой "гадиной Фаиной", о которой некогда говорила мне Татьяна Петровна. Если бы об этом узнала сама Александрова, она бы умерла во второй раз. Но факт оставался фактом, последний в жизни забег выиграла именно Бергман, опередив сошедшую с дистанции Александрову на целый корпус.
Бергман была точной, хотя и несколько уменьшенной копией Александровой, даже состарились они одинаково некрасиво: тот же тип лица, те же обтянутые пергаментной кожей скулы, тот же провал рта. Родные сестры, ничего не скажешь. Я где-то видела это лицо, именно сегодняшнее, уже состарившееся, но где – вспомнить не могла.
Братны форсировал события, актрису утвердили без проб. Это вызвало легкие пересуды в группе: утверждая Бергман, Братны не оставлял пропавшей Александровой никаких шансов. А ведь она могла объявиться в любое время – так, во всяком случае, считало большинство. Прошло всего лишь два дня со дня исчезновения Александровой, а режиссер не хотел ждать. Месяц съемок, месяц каторжного труда выпал из жизни, а режиссеру, похоже, было на это наплевать.
Александровой для него больше не существовало. Этим озадачился даже обычно глухой к нравственным проблемам дядя Федор.
– Что-то не понимаю я нашего гения, – сказал он мне в студийном буфете, где мы сидели втроем: я, Бубякин и Митяй, – ну, загуляла наша мумия, вышла за мороженой рыбой, а тут провал в памяти. Придет в себя, на студию потащится, а здесь здрасьте вам, вы здесь больше не работаете… Не очень хорошо выглядит.
– Ты же знаешь, для Братны существует только то, что он делает, – мужественно соврала я, – все остальное, включая людей, не имеет никакого значения.
– Да я все понимаю. Только он ведет себя так, как будто точно знает, что старухе карачун пришел. А старухи, они твари нежные, обидчивые, от такой несправедливости действительно помереть могут. Столько вкалывали – и на тебе. Слушай, ты никогда с ним не расстаешься? – Дяде Федору надоело пресное морализаторство, и он перескочил на Митяя.
– Никогда.
– И в туалет вместе ходите?
– По настроению…
Когда мы вернулись в павильон, Бергман уже вовсю кокетничала с режиссером:
– Я же говорила вам, Анджей Валентинович, – "Валентинович", надо же, кто бы мог подумать, – я же говорила вам. Я же говорила, что вы все равно придете ко мне.
Только время зря потратили. Александрова с самого начала была неподходящей кандидатурой. Вы и сейчас не хотите этого признать…
– Отчего же, признаю, признаю, – улыбнулся Анджей сытой улыбкой нильского крокодила, – был не прав, ошибался.
– Вы еще очень молодой человек, не знаете тонкостей работы с актерами…
– Согласен. Но вы, в случае чего, нам поможете… Интересно, что заставляет обычно неукротимого режиссера подыгрывать старухе?..
– Я же прочла сценарий, – Бергман широко улыбнулась, блеснув вставной челюстью, – вы этого не знаете.
– Интересно, как он попал к вам? – равнодушно спросил Братны.
– О, это целая история… Не буду раскрывать карты. Как-нибудь потом расскажу. Так вот, я прочла сценарий. Скажу даже больше – я знаю его наизусть. Я сразу поняла, что это моя роль, только моя… Это роль всей моей жизни… Я не могла умереть, не сыграв ее… Я должна была получить ее… Помните, я приходила к вам, еще перед пробами. Я тогда плакала, а мне плакать нельзя, у меня три зарубцевавшиеся язвы… Говорила, отдайте мне ее… Я сделаю то, чего даже Раневская не делала в "Дальше – тишина", хоть мы и тезки!
– Да-да, я помню.
– И что? Взяли какую-то старую развалину, которая никогда толком и не играла, только и хватало ее в ревюшках ноги задирать. А ноги у нее и тогда не ахти какие были, и голосишко глупый… А я – серьезная драматическая актриса. Мой покойный муж, генерал-майор Бергман… У него были колоссальные связи в ГлавПУРе… Молодой человек, вы знаете, что такое ГлавПУР?.. Главное политическое управление. Так вот, он устраивал мне гастроли по частям округа, с концертной бригадой… Я даже играла отрывки из "Норы" Ибсена. Бешеный успех, бешеный!
Я во все глаза смотрела на Бергман и никак не могла взять в толк, почему же Братны выбрал именно ее. В ней не было тихого благородства Александровой, ее прямой спины, ее отрешенности от всего материального, скорее наоборот:
Фаина Францевна хищно хотела жить и получать все удовольствия, доступные ее возрасту. А главная роль в фильме Братны и была таким удовольствием. Бергман уж точно не откажется от бриллиантовых колец, она даже позволит снимать крупным планом свои пальцы, и Анджею придется серьезно повозиться, чтобы заставить старуху смыть яркий девичий лак с ногтей…
– Нора – это серьезная роль, – заметил Братны. – Будем надеяться, что и в нашей картине вам удастся достичь достоверности и глубокого психологизма.
– Глубокий психологизм – это мой конек. А покойная Александрова, она ничего не смыслила в настоящем искусстве, пела куплетики фальшивой глоткой. Вбила себе в голову, что у нее меццо-сопрано. А у самой только то и было, что плохонькое контральто… С таким голосом, извините, даже в хор театра музыкальной комедии не берут…
Я видела, как побледнел Анджей, и только спустя несколько секунд поняла: Бергман сказала "покойная Александрова".
– Почему вы сказали – "покойная"? – спросил Братны.
– Я сказала – "покойная"? – помолчав несколько секунд, переспросила старуха.
– Да. Именно так вы и сказали.
– А что в этом удивительного? Как творческая личность она скончалась много лет назад. А как актриса вообще никогда не рождалась. Она для меня давно покойница. Пустое место, ничтожная склочница! Ее хватало только на то, чтобы плести интриги, отнимать роли и отбивать чужих мужей! Вы знаете, как она их добывала? Скакала по кроватям, ничего святого! – В голосе Бергман звучала свежая, полная недюжинных сил, молодая ненависть. Это ненависть в отличие от трех язв не зарубцевалась со временем. Они до сих пор сводят счеты, эти старухи, кто бы мог подумать!
– Я не был бы так категоричен, но, возможно, вы и правы. Я не знал ее так хорошо, как вы, – подыграл ее ненависти Братны.
– Вы очень талантливый молодой человек. Об этом все говорят… Скажу вам по секрету, многие считают, что вы гений. – Фаина Францевна даже приложила руки к груди – Когда я прочла сценарий… И еще кое-что, что о вас написано… Я мечтала о работе с вами.
– Спасибо. Я польщен.
– Я мечтала… Я должна была получить эту роль, я не могла умереть, не получив ее… У меня даже есть собственное видение роли..
– Это излишне. Хватит и моего.
– Почему вы не отдали эту роль мне с самого начала? Многих трудностей удалось бы избежать, вы не потеряли бы время… О, я отлично знаю, что значит время в кино.
– Ну, хорошо, Фаина Францевна, теперь роль ваша, готовьтесь. Завтра ваш первый рабочий день, съемки будут довольно утомительными, они потребуют много сил, – прервал Бергман Анджей. – Вам скорее всего будет неудобно ездить на студию из э-э… – Ему страшно не хотелось произносить вслух невинное словосочетание "дом престарелых", это могло задеть отчаянно цепляющуюся за время старую кокетку. Но Бергман сама пришла ему на помощь:
– Не очень удобно, вы правы.
– Наш директор снял вам квартиру рядом с "Мосфильмом", все удобства.
– Главное, чтобы были тепло и горячая вода. У нас, знаете, бывают перебои с горячей водой…
– С этим все в порядке, уверяю вас. – Братны был сама любезность. – Директор группы отвезет вас туда прямо сейчас…
Странно, что он поручил старуху Кравчуку, у которого и без того было множество дел. Обычно актерами занималась я, но теперь Братны и Кравчук решили мягко оградить меня от близких контактов с кем бы то ни было. Интересно, насколько хватит их терпения? Насколько хватит моего терпения?..
– Ну, как ты, Ева? – спросил у меня Братны, как только вострая старушонка удалилась.
– Могло быть и лучше. Я только хотела… Анджей предупредительно повел подбородком не начинай разговора на темы, которые мне не нравятся – Как тебе новая актриса?
– Никак. По-моему, это не совсем удачный выбор.
– Ты не понимаешь, это самый удачный выбор из всех возможных. Ты знаешь, что они ненавидели друг друга лютой ненавистью? И всю жизнь соперничали, это был бой не на жизнь, а на смерть. Никаких правил. Эта псевдо-Нора в конечном счете победила. А победитель получает все, ты, я надеюсь, не будешь против этого возражать? Теперь она из себя жилы вытянет.
– Но она… Она же совсем другая. В ней другое начало…
– Ты ненависть имеешь в виду? Есть ненависть, очищающая, как любовь, это еще у классиков сказано.
– Не очень-то это вяжется с твоей концепцией.
– Концепцию можно немного изменить, это же гибкая конструкция… Теперь я вижу фильм чуть-чуть по-другому. А это "чуть-чуть" и есть наша новая актриса. Потрясающий психофизический тип… Хрестоматийное проявление низменных инстинктов, энциклопедия мелких подлостей. Герой и героиня меняются местами, и жертва сама становится палачом. Палач и жертва – самый занимательный сюжет, особенно если их перепутали в родильном доме… Все просто: героиня не будет покорно угасать, она уйдет только тогда, когда расставит дурачку-герою все ловушки, когда направит его прямой дорожкой в ад. И ни один суд не признает ее виновной. Смерть – это лучшее алиби, правда, Ева?
Его бессвязные реплики соблазняли меня, затягивали меня в сердцевину бессвязных и порочных мыслей: я почувствовала слабость в коленях – обычный фанатизм Братны, сейчас он заразит им и меня…
– Да, черт возьми! – Братны тряхнул спутавшимися, моментально взмокшими от напряжения волосами. – Именно так. Почему я не видел этого раньше, дурак… Я мог бы пройти мимо этого, так ничего и не понять, так ничего и не заметить…. Если бы Александрова…
– Что – если бы? – Я с трудом вырвалась из плена его спутанных волос, из элегантного людоедства его построений.
– Если бы не произошло то, что произошло… Ее все равно нужно было бы менять. Может быть, все к лучшему.
– Ты соображаешь, что ты говоришь?! Братны осекся и с яростью посмотрел на меня:
– По-моему, ты позволяешь себе много лишнего, Ева.
Не забывай, что именно я взял тебя на работу. И на работе ты должна заниматься тем, чем должна. Ты – одна из сотрудников.
– Нет. Теперь нет. После того, что случилось.
– Уж не шантажировать ли ты меня собираешься?
– Я просто хочу знать…
– Я сам ничего не знаю. Я заменил одну не справившуюся с ролью актрису другой, только и всего. И прошу тебя больше к этому не возвращаться, займись подбором массовки для эпизода в ночном клубе.
Разговаривать с ним было бесполезно. Татьяны Петровны Александровой, 1925 года рождения, для него больше не существовало, ему даже не пришлось долго убеждать себя в этом.
– Хорошо, Анджей, я займусь этим.
– Только этим, и ничем больше. Только своими прямыми обязанностями. Ты поняла меня?
– Да.
…В коридоре нас с Митяем, который, следуя инструкциям Кравчука, ни с кем не оставлял меня наедине (исключение составляли лишь Братны и сам Кравчук), перехватила Муза, выполнявшая при Братны роль секретаря, табельщицы, завотдела кадрами и всех учеников Христа, вместе взятых.
– Ева, завтра у нас грандиозная попойка по случаю первого съемочного дня. Сбрасываемся.
– У нас уже была попойка по поводу первого съемочного дня, – сухо заметила я.
– Теперь же заново начинаем. С другой актрисой. Если не обмыть это дело, удачи не будет.
Я выразительно посмотрела на Митяя, и он, вздохнув, полез за бумажником.
– Сколько? – спросил он.
– Сколько можешь. За двоих. Бойфренды наших очаровательных дам тоже приглашаются. Митяй вытащил сто рублей.
– Не скупись, милый, это тебе не идет, – поддела его я. Митяй добавил еще сто.
– Вот и умница. – Я с трудом подавила желание потрепать его по холке.
– Хороший мальчик, – добавила Муза и развязно хихикнула:
– Ты представляешь, Ева, эта идиотка Ирэн обвинила меня в том, что я украла какую-то ее кассету, все настроение испортила, дура!
– Тебя? – Я похолодела.
– Не только. Она ко всем с этим дерьмом пристает, кассету, видите ли, у нее стибрили. Да кому он нужен, Вуди Аллен, если у нас есть Анджей Братны. Она и тебя донимать будет, готовься. Ну все, голубки, я побежала…
– Ты бы хоть раз обнял меня для приличия, – сказала я Митяю, провожая глазами упорхнувшую Музу. – Хотя бы в целях конспирации нужно изредка приближаться к моим губам. В противном случае ты выглядишь банальным телохранителем, а все знают, что на телохранителей у меня денег нет. И на альфонсиков тоже. Это подозрительно. Разве тебе не давали инструкций на этот счет?
– Нет.
– А жаль. Нужно же просчитывать варианты. Всюду таскаться за женщиной и даже не делать вид, что влюблен, – это извращение.
– Извращение – целоваться с тобой, – с наслаждением сказал Митяй, наконец-то он позволил своей ненависти ко мне прорваться, наконец-то он объявил мне войну. Ну что ж, до этого момента я соблюдала вооруженный нейтралитет, он напал на меня первым, теперь можно с легким сердцем начинать боевые действия.
– Не стоит так безапелляционно судить о том, чего не знаешь.
– Да пошла ты к черту!
– Очень хорошо. Уже иду.
Я резво затрусила по коридору, прибавляя шаг, и несчастный Митяй, несмотря на всю свою неприязнь ко мне, был вынужден сделать то же самое.
…Подходя к гримерке, я молила Бога только об одном: чтобы никого там не оказалось. Гримерка всегда была открыта – Ирэн славилась тем, что постоянно теряла ключи от нее. Впрочем, "теряла" было не совсем точным словом: ключи просто исчезали – из закрытых сумок Ирэн, из открытых пакетов, из знаменитого баула с гримом, из целехоньких, без намека на дырку, карманов. Ирэн считала это происками полтергейста, а студийным плотникам в конце концов надоело вскрывать двери и врезать новые замки. Гримерку просто перестали закрывать, и замком можно было воспользоваться только изнутри.
Перед самой дверью у меня упало сердце – я воочию увидела то, что произошло здесь несколько дней назад. Но ты должна войти. Ты должна.
…Включив свет, я осмотрелась: никакого намека на преступление, запущенная идиллия, Кравчук сделал даже больше, чем я предполагала: он оставил все как было. За исключением трупа актрисы. Теперь кресло было пустым.
На столике возле зеркала по-прежнему стояли стаканы, те же, что и в ночь убийства, я хорошо их запомнила: два граненых и один тонкого стекла, унесенный кем-то из студийного буфета. На одном из стаканов – так же, как и тогда, – были явственно видны следы помады, за это время никому и в голову не пришло убраться. Тара, из которой в ночь убийства Братны и Кравчук лакали шампанское, была предусмотрительно убрана, а пустая бутылка из-под дорогого коллекционного шампанского все еще стояла под столом.
Ничто не напоминало о трагедии, которая произошла здесь Сумочка Александровой исчезла вместе с телом. Больше здесь делать нечего. Я направилась было к двери, чтобы выключить свет и навсегда закрыть за собой дверь гримерки (почему-то я была уверена, что больше никогда не появлюсь здесь), но что-то остановило меня.
Что-то в гримерке было не так. Не так, как в ночь убийства.
Что-то прибавилось или что-то убавилось, это было похоже на последнюю страницу иллюстрированного журнала с невинной рубрикой "Ваш досуг" и двумя почти одинаковыми картинками "Найди десять различий".
Вернувшись к столику с зеркалами, я нашла первое различие – прикрытая грязными салфетками со следами использованного грима, на столе лежала видеокассета Ирэн.
"Пурпурная роза Каира".
Она лежала здесь с ночи убийства, пыталась уговорить я себя, мы просто не заметили ее под салфетками… Возьми себя в руки.
Но, взяв себя в руки, я сразу же нашла и отличие номер два, Вуди Аллен, вырезанный из "Советского экрана", красавчик сердцеед Жан Маре, интеллектуальная стерва Бэтт Дэвис, заткнутые за край зеркальной створки. Теперь к этой компании фотографических изображений прибавилось еще одно, его не было той ночью. Неужели у Ирэн появился новый кумир? Подумав, я сняла фотографию, чтобы лучше ее рассмотреть.
Это была не фотография даже, обыкновенная открытка с потрескавшимися краями и облупившимся глянцем, открытка очень старая. Только девушка, изображенная на ней, была вызывающе молодой: тщательно подбритые – по моде начала пятидесятых – полоски бровей, взметнувшиеся над круглыми, восхитительно наивными глазами, которые пережили страшную войну; рот сердечком; беспорядочные кудряшки, выбивающиеся из-под мужской шляпы с мягкими полями, и – ретушь, ретушь, ретушь… Подретушированная красотка, мечта коротко стриженных курсантов политических училищ и спортсменов в сатиновых трусах; подретушированная красотка, лишний повод для отчаянной мастурбации и нежных поллюций; подретушированная красотка – Троянский конь масскульта, внедренный в непорочно-социалистический лагерь. Подретушированная красотка, но все равно – красотка.
Я перевернула открытку и прочла надпись.
Буквы поплыли передо мной, но я заставила их сложиться в слова и произнесла их вслух:
– "КЛЮЧИ ОТ КЕНИГСБЕРГА", в роли Шурочки – Т. Александрова".
Т. Александрова. Вот и надгробный камень, вот и эпитафия.
Я точно помнила, что этой фотографии не было здесь в ночь убийства. Не было никаких фотографий и в сумочке Александровой. Кто оставил ее здесь и почему?
Кто и почему? Или это циничная шутка Андрея Юрьевича, который хотя бы таким образом решил застолбить место убийства? Ни о ком другом я думать не хотела. Ни о ком другом, у кого могла сохраниться эта фотография – слишком редкая, слишком забытая, слишком не нужная никому теперь.
– Долго еще будем здесь торчать? – Голос Митяя вернул меня к действительности.
– Уже уходим, – срывающимся шепотом сказала я. Фотография жгла мне руки, я по-настоящему испугалась ее, испугалась настолько, что не решилась взять ее с собой. Водрузив ее на место, я почти бежала из гримерки. Сердце мое колотилось, оно выбивало ритм, понятный только мне: все не закончится так просто, все не закончится так просто, все не закончится так просто…