- Я знаю… - прошептала Арджуманд, и в ее голосе было столько горя и отчаяния, что сердце Гопала сжалось, а у Сати на глазах появились слезы. - Я не пойду…
Их сочувствие длилось ровно мгновение, потом Сати решительно тряхнула головой:
- Вот еще! Пойдем! Два часа после рассвета все в зенане спят. Только… принцу нужно сказать, что… ну, что-нибудь придумать. Гопал, если боишься, можешь не ходить. Мы будем осторожны…
- Не стоит, Сати, - покачала головой Арджуманд. - Это опасно не только для Гопала, но и для тебя.
Сати хотела сказать, что прежде всего для нее самой, но только вздохнула:
- А может, это любовь?
- Тем более, - нахмурилась Арджуманд.
Хуррам больше не мог ходить по рынку и отправился на берег Ямуны. Двое слуг почтительно держались в стороне.
Пятнадцатилетнего принца любили. Многие были бы не против, сделай падишах Джехангир именно Хуррама наследником престола, но пока об этом даже думать было рано.
Принц Хуррам умен, хорош собой, в меру воинствен, прекрасно держится в седле и хорошо владеет оружием, но не меньше любит книги. Пожалуй, в этом заслуга воспитывавшей его старшей королевы великого Акбара. Так повелось еще со времен величайшего завоевателя Тимура, первым отдавшего своих внуков на воспитание старшей разумной жене. Если мальчика до ухода из гарема опекает мать, велика опасность, что тот вырастет слабым и никчемным, другое дело - не родная, умудренная жизненным опытом, бабушка. Таковой для Хуррама была королева Рукия. Но о подобной воспитательнице можно было только мечтать. Старшая жена деда Хуррама великого Акбара слыла одной из лучших шахматисток Хиндустана, знала несколько языков и стреляла из лука не хуже мужчин. У Хуррама и собственная бабушка королева Джодха могла утереть нос кому угодно, но Акбар предпочел родной бабушке Рукию.
Та вырастила принца настоящим Моголом. Мальчик был под присмотром королевы Рукии до самой смерти падишаха Акбара, только став падишахом сам, его отец Джехангир освободил королеву от обязанности заботиться о принце, но и последующие два года Хуррам предпочитал советоваться по любому вопросу с королевой Рукией.
Хуррам сидел на берегу на краю поля для игры в поло, глядя на вяло текущие воды Ямуны, и вспоминал. Они с незнакомкой обменялись лишь парой фраз, но эти фразы звучали для влюбленного юноши краше соловьиной песни.
Какой у нее голос!
А глаза? В них все счастье мира!
Нежный овал лица, красивые губы…
Хурраму хотелось смотреть и смотреть, как они движутся. Принц понимал, что, если незнакомка не придет завтра, как договорились, он перевернет всю империю и найдет эти глаза и эти губы.
Кто она?
Индуска, поскольку лицо не закрыто. Но в зенане Красного Форта их много, его дед великий Акбар позволил даже выстроить небольшой храм для тех, кто не перешел в ислам. Акбар никого не принуждал к этому, он вообще мечтал объединить две религии. Но такое не под силу одному, как бы тот ни был велик и силен, если, конечно, это не пророк, но Акбар был человеком.
Его внука не волновало, что незнакомая девушка индуска, верит во множество богов и ходит с открытым лицом. Иначе как бы он увидел эти губы?
А грация, с которой красавица двигалась? Словно плыла в рыночной толпе, которая перед ней расступалась, чувствуя что-то особенное. Такие всегда выделяются из толпы.
Хуррам с рождения был окружен красивыми женщинами, иных в гареме не бывало. Выдающейся красавицей считалась и его мать Билкис Макани, тоже раджпутка, но мальчика через шесть дней после рождения отняли у юной особы и отдали бабушке Рукие. Все, что осталось в памяти от матери, - ее лихо заломленная небольшая шапочка над правой чуть вздернутой бровью, капризные пухлые губы и небольшая ямка на подбородке. Билкис и впрямь была красавицей. Была ли умной? По-своему. Она не стремилась, как другие, к власти над мужем или полной власти в гареме, да это и невозможно, ей хватало своего замкнутого мирка. К тому, что сына забрали и отдали на воспитание другой, отнеслась спокойно, как и многие жены падишахов, родив сына, вернулась к своей семье.
Билкис из рода Сингхов - одной из самых сильных и знаменитых кул (фамилий) раджпутов, Солнечных Линий. Она из Марвара, внучка знаменитого Ман Сингха. Из раджпутского Амера и родная бабушка Хуррама королева Джодха. Но его отдали на воспитание мусульманке Рукие, у которой с Джодхой всегдашнее соперничество.
Юношу мало волновало соперничество королев и даже происхождение собственной матери, сейчас все его мысли занимала лишь одна девушка - незнакомка с рынка Агры.
Хуррам - третий из четырех сыновей падишаха Джехангира. Рождались и другие, но те не выжили. Ни для кого не секрет, что он был любимым сыном. Да и как иначе?
Старшего из сыновей принца Хосрова от раджпутки Шах-Бегум Сахиб падишах Акбар прочил в свои преемники. Когда умирал Акбар, фактически создавший империю Великих Моголов (ни его отец Хумаюн, ни даже дед Бабур не сделали и половины того, что сделал Акбар), настоящим правителем уже был его единственный оставшийся в живых сын Селим, после восшествия на престол взявший имя Джехангир. Акбар, как и многие, открыто осуждал поведение сына, тот вырос на горе родителям любителем арака и опиума, а еще женщин. Не он один, два других сына Акбара умерли от пьянства, пристрастие к алкоголю и опиуму стало настоящей бедой правящих династий Востока.
Хуррам этой участи избежал, если и пил, то очень умеренно, а от опиума шарахался - королева Рукия, сама любившая покурить кальян с одуряющими добавками, сделала все, чтобы внук не последовал ее примеру.
Хуррам подумал, что, если девушка не придет на рынок завтра, он попросит бабушку Рукию помочь разыскать красавицу. Рукия поймет, она острая на язык и жесткая в обращении, но душевная. Об этом знают только самые близкие ей люди. Знали… из всех остался только Хуррам…
Просить королеву Рукию о помощи не пришлось, Арджуманд прибежала на рынок в сопровождении Гопала. Сати пришлось остаться в их комнате и объявить, что Арджуманд спит, чтобы никто не заподозрил о ее отсутствии.
Арджуманд шла с твердым намерением сказать, что они больше не увидятся, она не думала ни о чем другом, но…
Хуррам был настолько очарован и так горел желанием смотреть в темные глаза любимой, что не позволил сказать ничего. Он только сообщил, что завтра в зенане мина-базар и он постарается купить девушке какой-нибудь необычный подарок.
- Как тебя зовут?
Она не смогла солгать.
- Арджуманд.
- Какое замечательное имя. А я Хуррам.
Арджуманд только открыла рот, чтобы сказать, что больше не придет на рынок, что она сегодня же уезжает далеко-далеко, но тут…
Этот пронзительный голос хиджры - евнуха зенана, прислуживавшего Ханзаде Бегум, она узнала бы среди любого гомона толпы. Узнал его и принц, он поморщился и быстро заговорил:
- Прошу тебя быть послезавтра здесь в это же время.
Арджуманд только кивнула и постаралась затеряться в толпе. Принц тоже, но зря он надеялся, что его не заметили, у слуг евнуха были острые глаза.
Уже через час Ханзаде знала, что принц Хуррам встречался на рынке с какой-то девушкой-индуской. К счастью Арджуманд и Хуррама, Ханзаде было не до них, слишком много забот из-за подготовки мина-базара. Но о существовании незнакомки она не забыла.
Всего раз в год у женщин и девушек зенана появлялась возможность открыть свои лица и попытаться заинтересовать тех, кто понравился им самим. Сколько трагедий случалось в дни подготовки мина-базара, его проведения и некоторое время после! Для скольких бедолаг так долго ожидаемый день становился днем крушения надежд.
Все понимали, что лучше не надеяться, - но разве можно запретить это сердцу?
Предстать перед высокородными мужчинами с открытым лицом значило оставить (или не оставить) о себе память на много месяцев. Если понравится - велика вероятность удачного замужества, а если нет, то будешь лелеять мечты до следующего года. Но женская красота не вечна, с каждым годом вероятность замужества уменьшалась, вот и нервничали обитательницы зенана, те, которые вообще надеялись стать чьими-то женами.
С годами мина-базар попросту превратился в ярмарку невест и базар сводничества.
- Ну, сколько омовений можно совершать каждый день? Сколько можно лить масла и благовоний на свои тела и волосы?! - вопрошала Ханзаде, но даже она не могла справиться с обитательницами зенана. Гусль-ханы - комнаты для омовений были полны и гудели от споров.
Служанки сбивались с ног, принося воду или натирая маслами тела своих хозяек, а лекарки - выводя внезапно появившиеся прыщи или красноту, успокаивая зубную боль или устраняя расстройство желудка. Столько, как в эти дни, женщины не болели ни в какое другое время года. Они подсыпали друг дружке всякую гадость в еду, подкупали служанок, чтобы те подменили мази и притирания, подбрасывали насекомых… Ведь нужно не только выглядеть хорошо самой, но и устранить соперниц. Вот и лились вместе с благовониями чьи-то слезы…
Заговоры раскрывались, начинались взаимные обвинения, нередко переходившие в настоящие потасовки с царапинами на лице. Ханзаде расправлялась с нарушительницами спокойствия жестоко - виновные и просто присутствовавшие, но не разнявшие бунтарок, теряли право торговать на два года. Потому, стоило возникнуть какому-то спору, окружающие исчезали как по волшебству. Обычно это служило сигналом к прекращению ссоры.
Зенан готовился к мина-базару в преддверии Нового года, ведь заканчивался священный месяц зуль-хиджжа, скоро мухаррам - первый месяц следующего 1016 года хиджры. Новый год - это всегда новые надежды, даже если понимаешь, что ничего не изменится.
Но обитательницы гарема мечтали, что непременно изменится. Вот прямо во время мина-базара и изменится, например, именно их браслеты понравятся принцам Хосрову и Парвазу, а перстни привлекут самого падишаха. Принц Хуррам пока в расчет не брался, он, конечно, отцовский любимец и уже отличился в военном походе, но слишком молод - пятнадцать лет. По сравнению с сильным двадцатилетним Хосровом, которому многие и при жизни Акбара, и даже теперь прочили трон, - он мальчишка.
На красивого, мужественного Хосрова заглядывалось немало красавиц, но он сам женщин едва замечал, брал на ложе ради удовлетворения страсти, но даже имен не запоминал.
Ничего, проснется и его сердце, завоюет его какая-нибудь строптивая красотка зенана - разве мало в гареме богатых и красивых дочерей визирей? Отыграется тогда за всех… Многие хотели бы оказаться таковыми.
С принцем Парвазом проще: тот слишком большой любитель арака и вина, а также опиума. Он нерешителен и бестолков. Парваза с рождения считали никчемным, но это совсем не мешало принцу любить жизнь и проживать ее в свое удовольствие. Так куда безопасней…
Может, в этом и состояла мудрость "никчемного" Парваза - лучше считаться недостойным соперником, зато не рисковать своей шеей каждую минуту?
Глава 3
Элизабет Форсайт в том же костюме, что и на выставке, столь же элегантная и спокойная. Я невольно восхищаюсь: Форсайт держится так, словно не она несколько часов назад заслоняла собой королеву. Если она железная леди, то из стали высшей марки.
Позади министра с озабоченным видом маячит Эдвард Ричардсон.
- Спецагент Джейн Макгрегори? - Министр не обращает ни малейшего внимания на присутствующего в кабинете хозяина, будто, кроме меня, здесь никого нет.
- Да.
Как ее называть, не миссис же?
- Хочу поблагодарить вас за участие в спасении ее величества и драгоценностей короны. Официальная благодарность будет выражена позже, когда мы подготовим все документы, а сейчас выношу свою, от души.
- Спасибо, сэр. - Она сэр, значит, так и будем звать.
Хорошо хоть министр не считает, что я действовала безответственно.
- Вы просили о возвращении в строй? После церемонии открытия я намеревалась представить вас премьер-министру, но… - Форсайт сокрушенно разводит руками, словно извиняясь за налет террористов. - Не уверена, что врачи одобрили бы мое решение, точнее, уверена, что не одобрят, однако считаю, что вы можете вернуться на службу.
Она чуть наклоняется ко мне и заговорщически добавляет:
- Пока не вполне официально, но можете участвовать в расследовании этого дела в составе группы Эдварда Ричардсона. Вы будете ему весьма полезны.
Вообще-то расследование убийств или терактов непривычное дело для Ричардсона и для меня тоже. Мы крайне редко выступаем в роли сыщиков, скорее аналитиков и еще чаще агентов-уничтожителей. Но сейчас я искренне благодарна Элизабет Форсайт за предоставленную возможность.
До Джима Воспера, наконец, доходит, что дело передано управлению по особо опасным преступлениям, ведь речь об Эдварде Ричардсоне!
- Но, сэр! Это дело МИ5.
Элизабет Форсайт показывает, что умеет ставить на место кого угодно. Она холодно замечает, лишь скосив глаза в сторону хозяина кабинета:
- Позвольте мне решать, кто и чем будет заниматься!
- Но мое руководство… - не сдается Воспер.
- Здесь я - руководство, и я определяю, кто будет вести расследование. Передадите документы агентству по особо опасным преступлениям. Джейн Макгрегори привлечена к участию в расследовании пока на правах консультанта, потом оформим, как положено.
- Благодарю вас, сэр.
Я действительно благодарна ей за такое решение и такое заступничество. Министр кивает, а у двери бросает Восперу:
- Мои решения, как исполняющей обязанности премьер-министра, не оспариваются даже вашей организацией.
Хозяин кабинета окончательно поскучнел. Его можно было понять. В первой половине девяностых у МИ5 была хозяйка - Стелла Римингтон. Женщина во главе Службы безопасности, почти поголовно укомплектованной мужчинами, была их открытой раной, на которую так и норовили насыпать соли своими едкими замечаниями соседи вроде МИ6. Но женщина во главе всей нацбезопасности… А теперь еще и исполняющая обязанности премьера… И пожаловаться некому.
Эдвард машет ему рукой:
- Джим, я пришлю людей за материалами. - А потом мне: - Поехали на опознание трупов. Ты из немногих, кто видел их живыми.
- Кого?
- Заложницу и двух налетчиков.
- Она убита?
Ричард мрачно кивает.
- Да, нашли в кустах парка Букингемского дворца. Ее пристрелили, когда стала обузой, - точно в сердце, эти парни знали свое дело. Хорошо хоть не мучилась.
Когда идем к его машине, я трогаю Ричардсона за рукав:
- Спасибо, Эдвард.
- Чего уж там… Благодарила бы, отправь я тебя отдыхать, а то в морг зову.
- За последние месяцы я отдохнула на всю оставшуюся жизнь. Спасибо, что помог вернуться на службу.
Он лишь смущенно кряхтит.
Эдвард прекрасно понимает мое состояние и желание прожить отведенные безжалостной судьбой годы как человек, а не тепличное растение. Он знает, что я предпочту три сумасшедших года агента десятку осторожных в кресле-качалке или на больничной кровати.
Я люблю Ричардсона не только за то, что он стал мне вторым отцом, но и за то, что он видел и признавал во мне нормального человека, пусть и с ограниченным сроком жизни.
Сколько мне еще жить - пять лет? Десять? Конечно, есть те, кто живет с чужим сердцем и дольше, но рассчитывать на многие годы не стоит. Даже если их всего три, пусть это будут три полноценных года, а не тысяча дней - серых, бесконечно тянущихся от одного приема лекарств до другого.
- Как Энни?
- Вроде лучше. Звонила, сказала, что почти ничего не чувствует, то есть боли не чувствует. Но мне кажется, она под действием лекарств, вялая какая-то.
Я бодро киваю:
- Конечно. Такое лечение не обходится без сильнодействующих препаратов, даже если это народная медицина. Не беспокойся, все будет хорошо.
Ричардсон только вздыхает, садясь за руль и пристегивая ремень.
У Энни Ричардсон неоперабельный рак. Эдвард сделал все, чтобы спасти женщину, с которой счастливо прожил больше четверти века. У них нет детей, зато есть любовь, так бывает. Но медицина не всесильна, наступил момент, когда врачи развели руками:
- Всё.
И тогда появился добрый волшебник, который сказал Эдварду, что еще есть те, кто лечит не таблетками, а чем-то более действенным. Правда, далеко от Лондона - в Индии. Утопающий хватается за соломинку, последний шанс самый дорогой. Ричардсоны согласились, тем более что стоимость лечения оказалась не такой уж большой. Подозреваю, что это последние деньги семьи, - но если на кону жизнь, что значат деньги?
Эдварду приходилось летать из Лондона в Мумбаи, где в клинике Энн уже месяц, но он не жаловался. Ради Энни Ричардсон готов терпеть любые неудобства или трудности.
Мне жалко Эдварда - если не станет Энни, у него останется в жизни только работа, а каково это, я знаю по себе. В одном мы с Эдвардом полная противоположность - я стараюсь не вспоминать прошлое, а он заглядывать в будущее, даже ближайшее. Я его понимаю, но это понимание ничего изменить не может.
У Эдварда виден белок ниже радужной оболочки в обоих глазах, это означает, что он донельзя вымотан и испытывает сильнейший стресс, причем такой, при котором человек многое воспринимает на свой счет, даже то, к чему отношения не имеет.
Неудивительно.
Во рту у Ричардсона его любимая трубка (начал курить в молодости, как только пришел в полицию, - подражал Шерлоку Холмсу).
- Ты же бросил?!
Он действительно бросил, когда выяснилось, что Энн вреден даже запах табака, не говоря о дыме.
- Она пустая. Зато хорошо отвлекает. Ты не смогла не вмешаться?
Я понимаю, что это о Букингемском дворце.
- Эдвард, мне нужно вернуться к нормальной жизни. И лучший способ - снова оказаться в деле. Ты прекрасно знаешь, что это так.
Ричардсон качает головой:
- Ты считаешь это нормальной жизнью?
- Для нас с тобой да, - усмехаюсь я, выбираясь из машины, поскольку мы уже приехали.
И впрямь назвать нормальным посещение морга в субботний вечер можно с большой натяжкой, но кто-то в этой жизни должен заниматься и грязной работой.
Наша - из таких, нам все время приходится иметь дело с отбросами общества, пусть они и выглядят вполне респектабельно. У уголовной полиции и того хуже.
Убедив себя, что все не так плохо, я отправляюсь следом за своим начальником (снова не бывшим, а нынешним!) на вскрытие трупов.
Патологоанатомы несколько отличаются восприятием перехода людей в небытие. Большой постер с видом Тадж-Махала на стене в такой день, как сегодня, смутил бы кого угодно, но только не "моргачей", как называл работников этой службы Джон. Заметив мой взгляд, брошенный на фотографию белоснежного чуда в утренней дымке, доктор спокойно интересуется:
- Красиво, правда? Всегда мечтал посмотреть, но… - он разводит руками, словно извиняясь за необязательность в отношении собственных планов, - как-то отвлекает другое.
- А постера Букингемского дворца нет?
Патологоанатом лишь хмыкнул в ответ на мой вопрос. Но я ответа и не ждала. После сегодняшнего теракта будет, можно не сомневаться.
Сегодня в морге столичной полиции много работы, слишком много. Все столы заняты.
- Что тут у нас? - вздыхает Эдвард, надевая перед входом защитный халат.