Глава двенадцатая
НА БЕРЕГУ СРЕДИЗЕМНОГО МОРЯ
56. Счастье рыбака
В Монпелье остановились в отеле "Меркур", переночевали на сей раз в одном номере.
После завтрака гуляли по новому кварталу Антигона, построенному, как сказано в проспекте, в греческом стиле. Мне трудно представить себе, какими были улицы в древних Афинах, но то, что там не было автомобильного движения, мы поняли сразу. Уж на что Кики проворно разбирается в мудреных парижских дорожных знаках, но здесь она дважды заезжала на тротуар, один раз оказалась на горке, откуда не было спуска, пришлось ехать задом, два раза заезжала на трамвайные линии. И каждый раз местные жители сохраняли полное спокойствие, пассажиры остановившихся из-за нас трамваев не только бесстрастно ждали, но и улыбались. И я не удивлялся. Олимпийское спокойствие – это очень по-древнегречески.
Придя в номер, Кики плюхнулась на кровать:
– Всё. Сегодня ни в какой Сет я не поеду.
– И не надо. Сегодня понедельник. Рестораны могут быть закрыты. Сегодня у нас семейный день.
– Семейный день – это прекрасно. В древней Греции в гостиницах вряд ли были автоматы по продаже воды, поэтому ты спустишься вниз, найдешь магазин и купишь пару бутылок виттеля.
К счастью, автомат по продаже оказался около регистрации.
Остаток дня мы провели в Монпелье, а на следующий день утром отправились в Сет, где я должен был встретиться с Мишелем.
Добрались до Сета за час. Быстро нашли набережную и поразились десятком, если не больше, рыбных ресторанчиков.
Мы вошли в первый с нехитрым названием "Terre et mer", что означало "Земля и море".
Я спросил, будет ли сегодня Мишель.
– Будет. Часа через два.
– А где он сейчас?
Официант долго не размышлял:
– Ищите в "Le bonheur du pêcheur".
– "Le Pêcheur" с шапкой над "е"?
Ибо по-французски "Pêcheur" – это рыбак, а "Pécheur" – грешник. Поэтому без знака над "e" название ресторана можно истолковать и как "Счастье рыбака", и как "Счастье грешника".
– Какая разница! У них в прошлом году был повар по фамилии Смит. Говорил, что француз, но "Merlan en colère" (мерлан в гневе) делал так, что мерлану было от чего прийти в гнев.
В "Счастье рыбака" мы действительно нашли Мишеля. Сначала услышали, потом увидели. Он сидел на стуле с гитарой в руках и пел "Hécatombe" Брассенса.
* * *
Мишеля я знал лет двадцать. Род его занятий определить было трудно: он то продавал что-то, то устраивал выставки, то организовывал путешествия. У него было одно неоспоримое и крайне ценное для нас достоинство. Он знал "весь Париж". Во время войны он был в сопротивлении, какое-то время состоял в компартии. После венгерских событий из компартии вышел. С нами работал охотно, я бы даже сказал, с увлечением. "Очень уж я не люблю богатых", – объяснял он свою помощь нам.
Последние годы мы использовали его для продажи ценностей, в основном необработанных камней. Иногда золота. Но наркотики – никогда. Зелье он сам не употреблял и боялся всего, что связано с ним.
Увидав меня, он подмигнул. Я подождал, пока он закончит песню. Подошел.
– Еще две песни – и я буду свободен.
Пел он Брассенса. Да и что еще можно петь в Сете, в городе, где жил и похоронен Жорж Брассенс, где воздух пропитан его песнями и морем. Мишель постригся под Брассенса, отпустил усы, держал гитару как Брассенс. Должен признаться, пел он здорово.
Мы с Кики сели за маленький столик. Закончив петь, Мишель подошел к нам.
– Ну как?
– Просто здорово, – я говорил искренне. – Ты давно здесь?
– Почти полтора года.
– Давно не видел Топалова?
– Давно. И не сожалею.
– А как давно?
– Да года полтора, не меньше. Как сюда перебрался, его не встречал. И это прекрасно.
– Почему?
– Понимаешь, Эжен, он в последние годы, по-моему, связался с наркотиками. Ты знаешь, я с дурью никогда не связывался. Наркотики – это и вредно, и опасно. Прекрасная мадмуазель со мной согласна? – взглянул он на Кики.
Кики согласилась, а он продолжил:
– Но наркотики меня однажды спасли. Да-да! Один субъект написал на меня донос, будто я не очень честно принимаю ставки на скачки – это в принципе было правдой – и что я помогаю некоторым дамам скрывать секреты от их мужей, что тоже не ложь. Но он еще написал, будто я сбываю наркотики. Это его погубило. Комиссар семнадцатого округа Луи-Жак Эммануэль – представляешь, с такой фамилией живет всю жизнь с одной женой! – сказал: "Мишеля я знаю уже десять лет, он никогда не будет заниматься наркотиками, а посему это пасквиль, и рассматривать его я не буду".
– Что ты знаешь про Топалова?
– Я тебе сказал, что последние полтора года его не видел. Ну, а в прошлом… Не волнуйся, Эжен, не расскажу даже под пыткой.
– Как твое мнение, если Топалову надо будет продать необработанные камни, к кому он обратится?
– Ах, вот в чем дело! Я не знаю. Раз он связался с наркотиками, у него должны быть новые приятели. Вычеркни его из своих друзей, Эжен. А если он камни взял и деньги не отдал, спиши в убыток.
Наверное, он прав.
– Еще есть вопросы?
Больше вопросов у меня не было.
– Тебе правда понравилось, как я пою Брассенса?
– Правда.
– А ведь я хорошо знал Жоржа. Подумать только, его уже нет почти десять лет! Как летит время! После войны мы дружили. Именно Жорж подсказал мне идею с отгадыванием пола младенцев. Я на этом прилично заработал. Мы жили на эти деньги почти год.
– Что за идея? – вежливо поинтересовался я.
– Я предсказывал пол младенцев за восемь месяцев до рождения. Тогда еще медицина не доросла до того, чтобы узнавать пол ребенка до появления на свет. Мой метод был прост. Я раздавал родителям анкету. Те должны были указать дату зачатия, ответить на вопросы антропологического, медицинского и интимного характера, вложить в конверт всего десять франков и послать в клинику. Условия честные. Если пол отгадан – деньги наши. Если нет – деньги возвращаются.
– Ну и в чем секрет? – удивился я.
– Я всем без исключения писал: у вас родится мальчик. По статистике мальчиков и девочек рождается приблизительно поровну. Таким образом, в пятидесяти процентах правильный ответ обеспечен.
– А как же с другими?
– Они на радостях или забывали про меня, или стеснялись требовать назад такую мизерную сумму. Ну, а если просили, я посылал мамаше розу, поздравлял отца с рождением очень красивой девочки, будущей матери, и спрашивал, в какой банк перевести деньги. После этого только порядочная свинья требовала вернуть десять франков назад.
– Я бы точно не потребовала, – вздохнула Кики.
– И как все кончилось?
– Не как, а где. В полиции. Я им объяснял, что моя идея приводит к повышению рождаемости в нашей стране, что это важная государственная задача…
– И в результате?
– Отсидел год. Кстати. Один из моих, если так можно выразиться, клиентов содержит отличный ресторан недалеко отсюда. Я ему предсказал троих мальчиков. Троих мальчиков! Рекомендую заглянуть. "Дикая утка". Буйабес у него лучше, чем в Марселе на Бельгийской набережной.
Всё. Больше ничего я не узнаю. Можно ехать в Марсель, послать депешу из генконсульства и потом за деньгами в Браззавиль.
А Мишель продолжал:
– Знаешь, кого я вчера видел в этом ресторане?
– Кого?
– Вадима.
Я насторожился:
– Какого Вадима?
– Из вашего ЦК.
– Кузякина?
– Я просто удивляюсь, как человек может жить с такой труднопроизносимой фамилией.
– Где этот ресторан?
– На полпути отсюда до Монпелье. Мне сказали, он там бывает каждый вечер. С какими-то типами. И дамы при них.
– Ты их знаешь?
– Я знаю весь Париж. Знаю Лазурный берег. Этих я не знаю.
Он повернулся к Кики:
– Вы пьете кленовый сироп?
– Нет, – удивилась она.
– А вам и не надо. У вас замечательная фигура, а тебе, Эжен, пора начать. Ты не пьешь кленовый сироп, потому что не знаешь метода канадского профессора Джуделя-Джонсона. Он доказал, что кленовый сироп сжимает скелет человека. Многие женщины стесняются широких плеч, больших ступней, высокого роста. Если пить кленовый сироп, то женщины смогут стать более миниатюрными, более женственными. Я продавал этот сироп…
– И чем все кончилось на этот раз?
– Не чем, а где. В полиции. Сначала представитель канадской компании, с которой я заключил договор о распространении кленового сиропа во Франции, сообщил мне, что расторгает договор и порекомендовал двадцать пять лет не появляться в Канаде.
– Почему двадцать пять?
– Это срок давности за подобного рода нарушения в Канаде. Ну, а во Франции…
– Что во Франции?
– Отсидел год. Ты никогда не пробовал петь, Эжен?
– Нет.
– Ты с твоей прелестной спутницей мог бы петь под Стон и Шарден. У меня есть знакомый в Нанте, он все устроит.
Я обещал подумать. Потом мы попрощались и ушли.
– "L'avventura, c'est la vie que je mène avec toi (Вся жизнь с тобой – сплошная авантюра), – по дороге к машине пела Кики припев известной песни Стон и Шарден. А потом сказала: – И точно с тобой сплошные авантюры.
Сели в машину. Кики включила зажигание:
– Ты знаешь, что скажет американка, когда ее познакомят с такими людьми, как Мишель? Она объявит, что это очень деловой человек и у него есть чему поучиться. Немка сразу побежит в полицию. А итальянка обрадуется: надо выдать за него двоюродную тетку Джильду, она тоже очень веселая, через год она выйдет из тюрьмы, тогда и познакомим.
– А француженка?
– Скажет матери: ты знаешь, мама, меня, наверное, скоро посадят.
57. "Дикая утка"
Поворот Кики не прозевала. Машина нырнула в зелень кустов и оказалась на извилистой дороге, бегущей вдоль моря. Кики затормозила у двухэтажного дома с горящей рекламой "Дикая утка".
– Нам столик с видом на море.
Метр, широкоплечий атлет – такие бывают на обложках мужских журналов – развел руками:
– Очень жаль, мадемуазель, что вы не позвонили заранее. Сегодня у нас много посетителей.
И показал на столик в центре зала:
– Могу вам предложить этот.
Кики повернулась к мне:
– Как?
Я хотел уже сказать "да", но в этот момент обратил внимание на шумную компанию у окна. В центре восседал субъект с огромными усами. А рядом с ним – не кто иной, как Кузякин, собственной персоной.
– Женька! Какими судьбами?
Кузякин выскочил из-за стола, подбежал ко мне, расцеловал:
– Как я рад тебя видеть! Я тебя так люблю, старина! Садись к нам. Вместе с дамой. Это мой лучший друг Женька!
– Я тоже рад тебя видеть, Вадим.
Кузякин подозвал метра:
– Еще два стула.
Меня и Кики усадили между Кузякиным и человеком с усами. Кузякин схватил бутылку виски:
– Давайте выпьем! За Женьку. За его даму.
Я тем временем рассматривал компанию: восемь человек – кроме Кузякина и человека с усами еще трое мужчин и три женщины. Мужчины – в годах, с сединой, при галстуках, женщины – молодые и на удивление одинаковые, светлые от яркой блондинки до каштановой, с одной и той же прической "маленький паж": челка и прямые волосы, подровненные по линейке у плеч. "Явно на один вкус", – подумал я.
В разговор вступила одна из "маленьких пажей", она начала рассказывать, как собиралась в этом году поехать на две недели в Москву, но передумала.
Кузякин перешел на русский:
– Пойдем свежим воздухом подышим.
Вышли на террасу.
– Красотища-то какая! – Кузякин взял меня за пуговицу. – Баба у тебя, скажу я, класс. Завидую, старикашка, и радуюсь. Молодчина. Как зовут?
– Кики.
– Отличная девка. Бедра – предел совершенства. А губы, губы! Сам-то как?
– Нормально.
– Как дела?
– Не очень.
– Как прошлый раз съездил? Хотя знаю. Наш шеф просил вашего шефа тебя отблагодарить.
– До меня это не дошло, – огрызнулся я.
– Понял.
– А я не понял. Я ничего не понял! Не понял, зачем ездил. Не понял, какому американцу предназначался этот Гоголь!
Кузякин смотрел на меня широко открытыми глазами:
– При чем тут американец? Какой американец?
– Американский журналист, который интересуется Гоголем.
– Ты открывал статуэтку?
– Да.
– Ну?
– Нашел там записки.
– Чьи?
– Немца.
– Какого?
– Того, кто передал эту статуэтку Пичугину.
– Первый раз слышу. Там должны были лежать пакеты с порошками.
– Но немец…
– Брось ты этого немца. Не бери в голову. Все это – вчерашний день, старина. Паст перфектум, давно забытое прошлое. Товара у него больше нет.
– Какого товара?
Видя, что я ничего не понимаю, Кузякин обнял меня.
– Видишь ли, Женя, немец этот – нацист страшный, петля по нему плачет. Сидит себе в Намибии. Как его наши нашли, не знаю. Знаю только, что он в каком-то концлагере санитаром был. А там изобрели особый наркотик. Назвали "Мефистофель". Понюхаешь этого порошка – и все выложишь как на духу. Ты скажешь, что вам он нужен больше, чем нам. И ошибешься. Ко всему прочему это наркотик. И не простой. Я по наркоте не большой специалист, но, говорят, этот особенный, сильнее героина. И главное, его легко синтезировать. Понимаешь, наркотик сильнее героина, и его легко синтезировать. Тот, кто научится его производить, закроет все каналы героина. Пользоваться будут только им. Ты представляешь, какие деньжищи?! Ну и мои шефы решили его заполучить. Маленький образец у них есть, они захотели побольше.
– А почему не через нас?
– Ну да, обычно через вас. Но вы теперь совсем не те. Даже кейсы теряете. Мои начальники решили, что все сделают сами. Знаешь, почему? Не хотят делиться с вашими. И попали в лужу. Нельзя в одиночку. Надо было вместе. Но ты ведь ничего не знал! Наркотик упустили. И теперь надо его искать. Вот эти ребята, с кем я сижу, – мерзавцы. Бандиты. Они обещали меня вывести на человека, который забрал у тебя наркотики. Ведь забрал?
– Не отказываюсь.
– Знаешь, как немцы назвали свой наркотик? "Фельдмаршал".
Его слова про кейс задели меня. Он тоже знает про кейс. Это уже не утечка информации, это слив.
– Что ты знаешь про кейс?
– То, что его увели. А кто увел, выяснить должен ты. Понимаешь, старик, твой кейс и мой "фельдмаршал" повязаны между собой. Ты найдешь кейс, найдешь и "фельдмаршала". Я найду "фельдмаршала", найду и кейс.
Интересно, знает ли он, что Топалова убили? Знает ли он про Плеко? Но спрашивать не буду. Все равно правду не скажет, только дам лишнюю информацию.
– Ты думаешь выйти на "фельдмаршала" через типов, с которыми ужинаешь?
– Надеюсь.
Он хлопнул меня по плечу:
– Когда назад?
– Через неделю.
– Не торопишься?
– Начальство велит.
– Честно скажу, в вашем ведомстве верю одному тебе. Мы с тобой, старик, столько на своих плечах перетаскали – и всё на вторых ролях. Всё – мальчики.
– Что верно, то верно, – согласился я.
– Слушай, – он посмотрел мне в глаза, – а что если тебе… Прости – прощай, и рвануть. Раньше тех, кто не возвращался, называли "невозвращенец", а теперь, тех, кто возвращается, называют "извращенец".
– Легко сказать! А на что жить? Статейки писать и на трамвае ездить?
– Правильно рассуждаешь. Правильно. Потому что в курсе дела. Местные, они поболтают, а красивой жизни не создадут. А красивая жизнь – это самое главное. Здесь я тебе, старикашка, помогу. Как другу. Я тебя люблю.
– Надо подумать. Сразу как-то трудно.
А он продолжал свое:
– Сейчас важно не проморгать. И плотно держаться стаей. Стаей, старикашка, стаей. Только решай скорее. А не то тебя опять кто-нибудь пошлет за Гоголем.
Глава тринадцатая
ПАРИЖ ОСТАНЕТСЯ ПАРИЖЕМ
58. Снова Париж
– Знаешь такого Плеко? – спросил я за ужином Кики.
– Слышала о нем.
– Как его найти?
– Спроси у Мотнекки, как найти Капулетти. В жисть не скажут. Я знала Вальтера. Очень порядочный был парень. А он с Плеко был не в друзьях. Так что и я с Плеко не в друзьях.
– А как найти Лиду?
– Очень легко. Ее сейчас бесплатно кормят.
– И сколько лет ее будут бесплатно кормить?
– Три года. За сбыт наркотиков меньше не получится.
Мне был нужен Плеко. Это мой последний шанс.
– Куда теперь? – спросила Кики.
– Завтра утром в Париж.
– За день доедем?
– Если будем меняться.
* * *
В Париж въехали поздно вечером.
– Куда теперь? – спросила Кики.
– Отель "Опал", слышала про такой?
– Нет, их в Париже тысячи.
– Улица Тронше. Где это?
– Где-то около Мадлен.
Отель нашли быстро, с парковкой повезло. На улице Кастеллан рядом с "Опалом" как будто нас ждало свободное место. Кики шустро втиснула свою "Регату" между двумя "Пежо", и мы пешком отправились в отель.
– У нас ремонт. Но номер на втором этаже предложить можем. Он без ванной, но с душем.
Поднялись в номер.
– Я должна завтра уезжать, ты знаешь. Завтра днем показ.
– Знаю.
Кики выложила квитанции за бензин, за отель.
– Возмести.
– Наличными можно?
– Когда американке предлагают наличные, она понимает, что он боится, как бы жена не обнаружила ее имя в его чековой книжке. Когда предлагают наличные немке, она требует добавку в пять процентов. Итальянка уверена, что это фальшивые деньги и утром посылает младшего брата к зеленщику: проверить, возьмет ли он их.
– А француженка?
– Француженка смиренно берет.