Лариса очень надеялась, что муж уладит дело, не допустит, чтобы Севочка оказался в колонии. Его так долго провоцировали и вызывали на бой, что странно было бы ждать чего-то другого. Михаилу Ивановичу посоветовали добиться мирового соглашения с родителями пострадавшего Дементьева. Они должны были забрать своё заявление и засвидетельствовать, что никаких претензий не имеют.
Всеволод с мачехой остались ждать главу семьи во дворе колодцем, мокром от дождя и освещённом люстрами из узких окон. Михаила Ивановича долго не было, и Сева уговаривал мачеху идти домой – ей вредно было так долго стоять на ветру. Но Лариса не слушалась, обнимала его, укоряла, жалела, плакала. В конце концов, когда уже совсем стемнело, из углового подъезда вышли двое – сам Грачёв и Лёшкина мать, косматая, как ведьма.
Она униженно благодарила Михаила Ивановича и кланялась ему в пояс. Всеволод даже не сразу понял, что конкретно произошло, но Лариса робко улыбнулась. Похоже, удалось добиться мировой, и теперь можно было спать спокойно.
– Как дела? – шёпотом спросила Лариса и взяла мужа под локоть. Они втроём отправились на бывшую Большую Посадскую, и Сева молчал, чтобы не привлекать к своей персоне внимания. – Чем ты её так улестил? Или, наоборот, припугнул?
– Двести пятьдесят рублей мамаша попросила, так супруг потом её чуть прямо при мне не убил! – расхохотался отец заразительно, как всегда. – Орёт: "Дура, чего пятьсот не взяла?" А сначала, представь себе, им ящик водки в виде компенсации потребовался! Правда, здорово? Я им доходчиво объяснил, что водка к лечению сына отношения не имеет.
Той октябрьской ночью семьдесят четвёртого года Всеволод засыпал с тем же чувством, что и сейчас. Ещё дрожали колени и руки, не прошло окончательно возбуждение, но пружина на сердце уже разжалась, и боль утихала. Хотелось, чтобы как можно скорее наступило утро. Утро новой жизни…
* * *
В семь часов позвонил Захар Горбовский и разбудил всю честную компанию. В квартире было два телефона: один в коридоре, другой – у Саши в комнате. Услышав звонок, Минц-младший накинул халат, схватил в полутьме трубку и понял, что говорить ему будет очень трудно. Челюсть распухла так, что почти не двигалась.
Тусклый зимний свет пробивался из-за портьер, и Саша нечаянно уронил на пол толстый словарь. От грохота проснулся Грачёв, приподнялся в постели и стал слушать. Минц назвал звонившего Захаром Сысоевичем, что само по себе дорогого стоило.
– Да-да, Всеволод у меня. Спит ещё. Нет, будить я его не стану – пусть отдохнёт. Ну, вы же понимаете! К десяти он будет. Я передам всё дословно. Нет, он мне ничего про коммутатор не рассказывал. Вы из дома звоните? Вас понял, приедем вместе. Насчёт пистолета я в курсе. Пожалуйста, позвольте мне лично ему всё передать. Я сумею это сделать. Всеволод вполне адекватен, не волнуйтесь.
Грачёв, понимая, что поступает непорядочно, встал и вышел в прихожую. Там он поднял трубку параллельного и стал слушать – ведь разговор шёл лично о нём.
– Саня, ты там не переусердствуй! Здоровенный мужик, хоть пни сшибай, а ты сюсюкаешь над ним, как над маленьким хлопчиком. С дулом он тут наработал – Милорадову век не расхлебать. Хотя, конечно, брат есть брат. Да и я в горе, Саня. Без Михаила очень трудно будет. Геннадий Петренко мне звонил, настегал в хвост и в гриву. Сегодня приедет на службу, с температурой и кашлем. Припомнил мне всё, душу растравил. Будто я сам не понимаю, какого оперативника лишился! Я без него, как без рук, особенно когда и Озирского нет. Да, признаю, был к нему несправедливым. Всё казалось, что Михаил нарочно на рожон прёт. А теперь – хоть в петлю, но ничего уже не воротишь.
– Чем же тут можно помочь, Захар Сысоевич? – Минц проглотил слюну. – Не вернёшь… Мы, конечно, будем стараться заменить, что вряд ли получится. Неповторимых не повторить.
– А вот братец пусть и идёт ко мне работать! – Захар заговорил громче, жёстче. – Нам сотрудник с гебистской выучкой нужен. С Милорадовым я бы утряс. Говорю вполне серьёзно, между прочим…
Грачёв не стал слушать дальше. Он осторожно положил трубку на аппарат, глубоко вздохнул и вдруг почувствовал невероятное облегчение. Как же он сам-то не сумел догадаться, самостоятельно решиться на такой шаг? Нужно закончить дело с купюрами и написать рапорт. Все знают, что Михаил Ружецкий был его братом, и поймут.
Ёжась от холода, к утру ставшего совсем невыносимым, Грачёв быстро оделся. А умыться решил попозже. Он отодвинул шторы и зажмурился от яркого белого снега, который ночью покрыл все мёрзлые колдобины и забытые с осени трубы. Потом раскрыл свой тёмно-вишнёвый кейс, достал оттуда большой блокнот с линованными листами, ручку с золотым пером. Ровно оторвал лист, положил его на кожаный переплёт, отвинтил колпачок ручки.
Молодец Захар, надоумил дурака! Или ему Петренко посоветовал? Впрочем, какая разница? Он ведь не знал, что Грачёв слышит эти слова. Значит, получит сегодня сюрприз. Конечно, не в Захаре тут дело, просто Всеволод сам мучился вопросом – как успокоить совесть? И хотя это уже отдавало шизофренией, он хотел как бы перевоплотиться в брата, сесть за его стол и возобновить все Мишкины дела с того места, где они были прерваны.
Милорадов поймёт – у него два старших брата погибли на фронте. Они пошли добровольцами, хотя оба могли получить бронь. Он-то войдёт в положение, не будет в обиде. А вот со Светкой труднее разговаривать. Деньги придётся передать через маму Лару, скорее всего. А то решит, что братец откупиться хочет, хотя средства-то совсем не его. Да что бабе в таком состоянии докажешь? Сам думал бы точно так же, и надо понять других.
Рапорт с первого раза получился кратким и убедительным. Всеволод написал его сразу, без помарок, неожиданно красивым почерком. Закончив, расписался и поставил число – 1 февраля 1991 года. Потом подумал и перевернул страницу висящего на стене календаря с картинами из лучших музеев мира. Наверное, Сашкина сестра или зять подарили к Новому году.
Всеволод помахал листком в воздухе, чтобы наверняка не размазать чернила. Потом сунул рапорт обратно в блокнот, поставил кейс на колени и уложил туда пачки Юркиных денег. Глаза защипало, в нос и в горло словно вонзился миллион крохотных иголочек. Ну, у Сашки и племянник – мировой парень! Какое же он болоно? Умница, широкая натура; не только языком работает, но и делом помогает. Таких людей Всеволод за свою почти тридцатилетнюю жизнь ещё не встречал. Не вообще хороших, а именно вот таких! Юмор Юрия Владимировича, правда, не всем понятен – отсюда непонимание и насмешки.
Из Сашкиной комнаты слышалось бормотание "Спидолы" – поздравляли с юбилеем спикера российского парламента Бориса Николаевича Ельцина. Грачёв усмехнулся, вытащил из кобуры уже прославленный свой пистолет, который вчера так и остался с одним патроном. Приложил холодную сталь к губам и посидел так немного, вспомнил, как стрелял по убегающим бандитам. А теперь придётся навсегда попрощаться с верной "волыной", которая спасла его честь…
Потом Грачёв аккуратно уложил все вещи в "дипломат", щёлкнул двумя замочками. Сделал он это вовремя, потому что Саша вышел из своей комнаты.
– Доброе утро! – вежливо поздоровался он, еле ворочая языком. – Ты давно проснулся?
– Только что, – соврал Грачёв. – Сразу оделся – невозможно терпеть. Сашок, ты прости меня за вчерашнее! Ну, понимаешь, что я имею в виду. – Он растолковал молчание Минца не совсем верно и нетерпеливо уточнил. – Так прощаешь или нет? Во, разнесло-то тебя, блин…
– Я заслужил, Сева! – горячо возразил Минц. – Провинился и получил. Теперь сам удивляюсь, как глупо, неподобающе себя вёл. Должен был у кого-нибудь раньше спросить, что случилось. Видел же, что у нас опять ЧП какое-то. А тут ты идёшь – весь в чёрном, и шарахает тебя от стены к стене. Где бы мне хоть немного мозгами поработать, я начал заливать про девочек. Сам бы себя ещё раз двинул, честное слово!
– А кто звонил-то так рано? – невинным тоном спросил Грачёв.
Саша сел на его постель и прищурился:
– Горбовский, ещё из дома. Теперь он коммутатору не доверяет. Сказал, что успел навести справки относительно Стеличека, крестника моего. Его ведь не было в Шувалове, и мы решили узнать…
– И где же он, интересно? – Грачёв украдкой посмотрел на часы.
– В Праге, у отца. С двадцать восьмого января. Он звонил тебе из "Шереметьева-2", а через полчаса прошёл пограничный контроль. Прав оказался Квежо Габлая – у него железное алиби. Разговор-то не записан на плёнку, так докажи, что он имел место!
– А тот телефон? Ну, на канале Грибоедова? Действительно связной?
– Да, там тоже формально всё чисто. Конечно, если покопаться, можно вытащить некоторые подробности. Но быть знакомым со Стеличеком – ещё не преступление, как ты понимаешь. Кстати, он, хоть и писал, и звонил, но был против радикальных мер. Предполагал, что это плохо кончится, и потому отвалил. – Минц встал с тахты, пощупал опухоль на щеке. – Ладно, проехали. Пойду, завтрак организую, чтобы папу не тревожить. – Он зябко закутался в ватный халат с атласными отворотами. – Нам уже к половине десятого надо быть в Управлении. Кстати, что на коммутаторе произошло? Ты вчера ничего не говорил об этом. А Захар прямо чуть не плачет – так расстроен.
– Да Вера Абоянцева, заслуженный наш работник, "кротом" оказалась. На Иващугу и Жислина уже давно пахала. Оперативно передала в банду, что мы с Мишкой к нему домой поехали, а не куда-то ещё. Теперь думаю – не позвони он Светлане, мы проскочили бы. Да кто же мог знать? Вся кодла нас там уже поджидала. Их люди на опознании её уличили. Теперь действительно никому верить не будешь, а в нашем деле без этого нельзя.
– Ничего себе! – Минц даже пошатнулся. – Вера обманула доверие… Извини за каламбур, тебе не до шуток. Я её знал, но не очень близко. А вот Тенгиз прямо-таки в восторге был от Верочки! Я батоно столько раз с коммутатора вытаскивал, когда он там лясы точил и пил чай с сушками или с сухарями! Казалось, женщина могла бы что-то получше приготовить, раз других угощать хочет.
– Ну, а лично ты что о ней скажешь? – заинтересовался Грачёв.
– Вообще-то, теперь мне кажется, что так и должно было закончиться. Почему-то её поведение меня раздражало, но тогда предъявить было нечего. Мало ли, у кого какой характер! – Саша помолчал немного, осмысливая услышанное. – Может, обыск у неё дома сделать? Надо начальству такую идею подкинуть – и чтобы срочно! Ты не против, если я этим займусь? Вдруг след какой-нибудь обнаружится? И где гарантия, что она у нас одна такая?
– Конечно, согласен. Ты ведь и в прокуратуре работал, так что знаешь, на какие точки нажимать. Если будет нужно, я подключусь…
– Тебя могут отстранить, – немедленно предупредил Минц. – Любой ушлый адвокат скажет, что ты – лицо заинтересованное, брат погибшего. Но я тебе обещаю, Всеволод – Абоянцева у меня сядет, причём надолго. Она не только двух человек, включая медсестру, погубила. Она всех нас запятнала, опозорила. Теперь действительно каждой дырки будешь бояться – а вдруг там "крот" сидит?
– С кротами знаешь как бороться нужно? Все их норы заткнуть, кроме одной. И в неё сунуть шланг, другим концом присоединённый к выхлопной трубе автомобиля. Эта пакостники страсть как не любят смогом дышать – сразу сбегают или дохнут. Мать с сестрой в Сочи только так и делали в своих огородах…
Всеволод пожал Александру руку в знак окончательного примирения. Потом поднялся, направился в прихожую.
– Мне домой позвонить нужно. Никого не потревожу?
– Да нет, конечно, звони! Ларисе Мстиславне?
– Да. Я её мать разбудил ночью. И она сказала, что надо утром набрать, когда они с Дарьей вернутся с Лесного.
– Ну, звони! Не буду тебе мешать. – И Минц ушёл на кухню.
Всеволод набрал номер и пропустил лишь один сигнал. Лариса тут же подскочила к телефону.
– Севочка, ты у Саши? – затараторила она. – Мне мама передала. Молодец, что позвонил ей, а то бы мы с ума сошли. Только что с Дашей на такси приехали с Лесного. И, кстати, я вскоре опять туда отправляюсь, уже одна. Света сейчас осталась у свекрови, и Богдан тоже. Он сегодня в школу не пошёл. Ты представляешь, а каком состоянии эти женщины. А сколько дел нужно сделать!
– Баба Валя сказала, что Галина Павловна очень тяжело перенесла известие. Это действительно так?
– Мало сказать "тяжело"! Она сначала упала без сознания, а потом, когда очнулась, стала бредить. Говорит, что ей надо за Мишей в детский садик бежать. Якобы ему пять лет, он маленький, заблудится. И уверяет, что они проживают в Калинине, в общежитии…
– Кошмар! – Грачёв поперхнулся. – Хорошо, если это острый психоз – тогда быстро пройдёт. А вдруг на всю жизнь заклинит? Оставлять её одну сейчас ни в коем случае нельзя. Ты сегодня в каком часу вернёшься?
– Кто его знает, Севочка! Даша тоже решила в училище не идти – мне одной не справиться. Света тоже мало чего может – большей частью сидит неподвижно и смотрит в одну точку. Остались только мы. Жалко, что раньше не общались, и только теперь познакомились!
– Мам Лара, у нас с утра совещание, а потом я постараюсь заехать. Не сегодня, так завтра ты передашь Светлане кое-что… – Грачёв поймал себя на мысли, что тоже боится говорить по телефону – даже из дома.
– А что именно?
– Деньги. Саша, Юра и Лев Бернардович очень просили принять. – Всеволод опять вспомнил Юрия с ящиком в руках.
– Деньги? Много? – удивилась Лариса.
– Тысяча семьсот пятнадцать рублей. Пусть Ружецкие не отказываются – они от чистого сердца. Я рассказал им, как всё было.
– Саша? Он же с Михаилом не ладил, кажется? – удивилась Лариса.
– Он всегда мечтал помириться, – заметил Всеволод. – Я ему поклялся, что постараюсь всё наладить, когда закончим операцию "Купюра". Не успел…
– Ну, если они так захотели, то почему бы не принять? Сейчас этой семье деньги точно не помешают, – задумчиво сказала Лариса. – Если уж Саша так решил, он от своего не отступит. Да, Севочка, нам только что позвонила какая-то женщина, с очень приятным голосом. Просила передать, что тебя ищет Лилия Николаевна. Ты понимаешь, о ком идёт речь?
– Да, разумеется. Спасибо, мама Лара, что вспомнила. – Грачёв, неожиданно для самого себя, ощутил мягкое тепло в груди. Значит, Лиля действительно звонила, и Сашка не врал.
– Сева, она уже знает, что стряслось в Шувалове. Прямо-таки плачет в трубку. Выходит, Миша тоже был с ней знаком?
– Да, мы оба знали Лилию Николаевну, – сдержанно сказал Грачёв. – Ладно, я ей перезвоню. А вы уж постарайтесь передать деньги как можно скорее. У меня куча дел. Я тут ещё одну авантюру задумал, только сглазить боюсь…
– Мало тебе других авантюр! – Мама Лара тяжело вздохнула. – Впрочем, уже то хорошо, что ты пришёл в себя. Честно говоря, я очень боялась за твою жизнь, за твой рассудок.
– К сожалению, они действительно были под угрозой, – признался Грачёв. – Но теперь это в прошлом, так что не волнуйся. Не буду больше тебя задерживать. Пока, мама Лара, и удачи тебе!
– Береги себя, Севочка, – сказала мачеха и положила трубку. От усталости и волнения она забыла, что, по правилам приличии, нужно было дождаться, пока это сделает пасынок.
– Давай-ка, позавтракаем быстренько, и едем! – Саша вышел из кухни, уже одетый и выбритый. – Захар сказал, что нужно похоронами заняться. Он говорил со всеми – с Милорадовым, с более высоким начальством. Уже известно, что хоронят четвёртого числа, на Южном кладбище, с воинскими почестями как и Михаила Ивановича. Не знают только, удастся ли их рядом положить – ведь формально они чужие друг другу.
– Так его отчим, Николай Родионович, тоже там! – вспомнил Всеволод. – Странно – жили все в северных районах, а хоронят их на Южном кладбище. Неудобно будет навещать, вот в чём дело! Ну да ладно – машина есть, справимся.
– Кроме того, – продолжал Саша, – Светлана требует отпевания. Да и Галина Павловна, скорее всего, того же мнения.
– А почему нет? Если крещёный, можно отпевать, – Всеволод вспомнил, что ему говорил вечером Юрий и даже покраснел. Да как он мог даже подумать о том, чтобы застрелиться? Без него тут мало печалей!
– Кстати, наши-то, мать с братиками, тоже на Южном, – напомнил Саша. – Я папу туда часто вожу, да и Соню тоже – когда её муж занят. Ладно, ополоснись, и быстро за стол – силы ещё понадобятся.
– Сашка, дай с новым другом поздороваться! – Юрий налетел откуда-то, как вихрь, но сразу же заметил хмурое лицо Грачёва. – Ты что, опять хандришь? Мы же договорились!
– Ну, не вприсядку же ему плясать, – строго заметил Минц. – А об остальном речи уже нет.
– Ты дедулю-то будил? – почёсывая вихрастую макушку, спросил племянник.
– Нет, пусть выспится. И так с нами вчера намучился.
– Юрка, тебе от любовницы с ребёнком так рано возвращаться нельзя! – подмигнул Грачёв Далю. – Обожди маленько. Или на работу пора?
– Я во вторую смену сегодня, а халтура подождёт, – успокоил тот. – Между прочим, передавали, что на улице здорово потеплело. Не наворачивайте на себя лишнего – взопреете. Я вас провожу, дождусь, пока дед встанет, чтобы не убегать вот так, по-английски. А вам уже на завтрак времени почти не остаётся, так что шевелитесь – в темпе вальса!
Юрий оказался прав – погода смягчила свой норов. Тучи заволокли низкое небо, и лишь изредка между ними проглядывала мутная синева. Лежащие в центре проезжей части Большого проспекта трубы засыпало снегом, и вокруг сразу стало чище, наряднее. Грачёвские "Жигули" были припаркованы на 16-ой линии, и потому Всеволод с Александром завернули на угол дома.
– Кто за рулём? – спросил Минц, когда Грачёв достал ключи из портмоне.
– Глупые вопросы задаёшь, – достаточно миролюбиво отозвался хозяин машины.
– С Юркой-то насчёт телевизора договорился?
– Конечно – когда прощались. Ты ко Льву Бернардовичу в комнату заходил, потому и не слышал. Послезавтра в одиннадцать утра подскочит к нам на Кировский. Ему раз плюнуть всё это починить…
Пока прогревался мотор, они оба в авральном порядке чистили "Жигуль" от снега и наледи. Потом, разгорячённые и довольные, забрались внутрь. Там было тепло от печки, и светился плафон под потолком. Когда Грачёв надевал зеркало и "дворники", из-за туч прорвался луч зимнего, низкого солнца. Но всё равно почему-то стало радостно. Всеволод вспомнил о своём рапорте и Лилькином звонке на Кировский.
Но в следующую секунду жгучий, самому не понятный восторг показался горьким на вкус. Может быть, теперь всё таким и будет в его жизни. Впереди маячил тяжкий разговор с Милорадовым, а после нужно было завершать формальности по операции "Купюра". А потом… О, Господи… будут хоронить брата!
И все, даже если ничего не скажут, будут помнить о том, что на его месте должен был быть Всеволод. И не подойдёшь не к каждому, не объяснишь, что Михаил элементарно провёл его, заставил жить и страдать. И всё же Юрка Даль прав. Раз за жизнь Грачёва Ружецкий отдал свою, значит, спасённый обязан принять этот дар – ради светлой памяти своего спасителя…
– Сева, мы опаздываем! – Минц взглянул на свои "командирские" часы.
– Да-да, сейчас! – И Грачёв дал задний ход.
Небо постепенно синело, но ветер переменился. Страшный, парализующий холод отступил. И показалось, что пахнуло весной – ещё такой далёкой, но пронзительно-желанной.
– Ты как хочешь выруливать? – Минц щурился, глядя на бьющее в глаза солнце.