- С клиентами я так не поступаю. Даже с бывшими. А кроме того, - добавил он с кривой улыбкой, проводя ладонью по макушке, - что мне с этого перепадет?
Глаза у него были рыбьи, и я без всяких угрызений вываживал его, как рыбу.
- Она ведь связана с вами контрактом? Если будет работать?
- А зачем ей работать, когда она за развод отхватит куш?
- Если на развод подаст он, никакого куша ей не видать. И уж тем более если брак признают недействительным.
В нем вновь взыграло тайное злорадство. И он ощутил родство наших душ.
- Ах, вот что! Как, вы сказали, ваше имя? Билл?
- Билл.
- Зовите меня Майклом, Билл. - Он обошел письменный стол и плюхнулся во вращающееся кресло. - Так какие сведения тебе требуются?
- Да все, что вам известно. Ее семья, интересы, характер, привычки, мужчины в ее жизни.
- Черт! - сказал он. - Такой свиньи я ей подложить не могу. Своим клиентам я верен. С другой стороны, ей же лучше, если она снова начнет сниматься. Такой девочке вредно ломать свою карьеру. Черт, я окажу ей услугу, и кино тоже. Но если она узнает, тогда что?
- Не узнает. Даже Фергюсон от меня ничего не услышит. Все это строго для общего ориентирования.
- Будем надеяться, Билл. Я же искренне к девочке привязан. И не хотел бы, чтобы между нами пробежала черная кошка. Ты понимаешь?
- Понимаю. Отлично понимаю, Майкл.
- Вот и хорошо. Мы друг друга понимаем. Если ты на меня сошлешься, я буду все отрицать. (Но сведения, которыми он жаждал поделиться, уже пузырились на его губах.) Для целей развода, полагаю, тебе всего интереснее узнать, спала ли она с кем ни попадя.
- Не только. Но это тоже. Так как же?
- Ничего сенсационного. Мужчины ей нравились. Большинство ее друзей были люди в возрасте.
- Назвать какие-нибудь имена вы можете?
- А зачем они - если это для общего ориентирования?
- Вы же сказали, что должны были оберегать ее от беды?
- Естественно. Одна из моих обязанностей по отношению ко всем клиентам. Я, Билл, стараюсь быть им вторым отцом. А у Холли нет отца, который мог бы давать ей советы.
- Так от какой беды вы ее уберегли?
- Она совсем не умеет обращаться с деньгами. В неделю получала всего четыре сотни. А разные фантазии при маленьком жалованье сильно подрывают кредит. Вот у нее и были всякие неприятности с кредитом.
- Долги? Он кивнул.
- На что она тратила деньги?
- Больше всего на одежду и побрякушки.
- И наркотики?
Он прищурился на меня:
- Билл, ты не любитель валять дурака, а?
- Нет, Майкл. Так она употребляет какие-нибудь наркотики?
- Сомневаюсь. Хотя категорически утверждать не могу. Их ведь употребляют люди, про которых такого никак не подумаешь. А у тебя есть причины подозревать наркотики?
- Ничего определенного. Просто пришло в голову.
- А почему, можно спросить?
- Ну, во-первых, это основание для расторжения брака. Нет, в суд мы обращаться не намерены. Нам просто нужен какой-нибудь рычаг.
- Понятно, понятно. - Он вновь ощутил во мне родственную душу. - Вот только на наркотики лучше не рассчитывай. Я ведь за этим слежу. И работать с наркоманом не буду, это против моей профессиональной этики. Разве что он… или она уже… - Он запнулся в поисках нужного слова.
- Уже добились успеха?
- Во-во, уже утвердились. Тогда ответственность лежит не на мне.
- А когда вы взяли Холли, она уже утвердилась?
- Черт! Нет, конечно. Ноль без палочки. Вот что меня бесит. Ни одной приличной роли ни разу не получила. А имущество - только одежда, что на ней. Но я разглядел в ней что-то. У меня на талант глаз особый. Я распознал что-то свое, единственное, и взращивал, как цветок. - Голос его обрел напевную лиричность. - Я научил ее говорить. Я ее пигмалионизировал.
- Что-что?
- Пигмалионизировал ее. Это литературная иллюзия. Из одной пьесы. Ну, будто ты Бог, понимаешь? Я ей даже имя дал. И биографию.
- А своей у нее разве не было?
- У кого же ее нет? Только свою она утаивала. Ни словечка, кто ее родители или откуда она. Если у нее есть близкие, она их стыдится. А может, опасалась, что они ей помешают. Когда я попробовал ее расспросить, она заперла роток на замок. - Он помолчал, рассеянно листая лежавший перед ним номер "Голливуд вераити". - А может, боялась их. Вела она себя так, словно чего-то опасалась.
- И вы о них совсем ничего не знаете?
- Ровным счетом ничего, Билл. Насколько мне известно, ни от каких родственников известий она не получала и не желала получать. Все документы она подписывала Холли Мэй.
- А ее настоящая фамилия?
- Дай-ка вспомнить! - Он сморщил физиономию, как шимпанзе. - Фамилия нечастая, но для серьезных ролей абсолютно неподходящая. Холли Мэй я подобрал в масть образу, который творил для нее. - Он умолк.
- Дотти… - сказал он затем. - Дотери. Д-о-т-е-р-и. - И увидел, как я переменился в лице. - Говорит о чем-нибудь?
- Не исключено, - ответил я любезно. (Дотери - одна из фамилий в списке миссис Уэнстайн!) - Вы сказали, что большинство друзей Холли, ее друзей-мужчин, были много старше нее?
- Совершенно верно. Ей нравилось отцовское внимание. У многих актрис так, не знаю почему.
- А молодых людей в ее жизни не было?
- Были, конечно. Электрой ее не назовешь. Время от времени я встречал ее и с куда более молодым эскортом. Некоторое время она очень интересовалась одним мальчиком. Мне она не докладывала, но я не слепой.
- Когда это было?
- Вместе я их видел прошлой весной и летом в клубах. Терлись коленями под столиком, ну и прочее в том же духе. Сколько времени это продолжалось, не знаю.
- А его фамилия?
- Не помню. Она нас познакомила, когда я столкнулся с ними в Лас-Вегасе. Но я не обратил на него внимания. Так, еще один бездельник. Сторож на автостоянке со смазливой рожей.
- Имя Ларри Гейнс вам слышать не случалось? Или Гарри Хейнс?
- Точно не скажу. Может быть. - Он тщательно выбирал слова.
Я достал фотографию Ларри Гейнса, встал и положил ее на "Вераити".
- Вы его узнаете?
Спир вгляделся в снимок.
- Это он.
- Что они делали в Лас-Вегасе?
- Занимались музыкой.
- Вы это точно знаете?
- Логический вывод. Я сидел с Холли за рюмкой у нее в номере. Вваливается красавчик - у него был свой ключ. Уже собрался мне врезать, но тут Холли объяснила, кто я. - Он ухмыльнулся. - Ее персональный евнух.
- Очень интересно.
- Почему? Или это еще продолжается? Они по-прежнему занимаются музыкой?
- На такой вопрос мне лучше не отвечать.
- Ну и хорошо, Билл. Всегда восхищался людьми, которые умеют молчать. И полагаюсь на тебя. Если из этого разговора что-то воспоследует, так его никогда не было. Мы друг друга в жизни не видели.
Меня это вполне устраивало.
19
Машины на Уилтшире и Сан-Висенте то рвались вперед, то еле ползли. До своей конторы я добрался только в начале шестого. Белла Уэнстайн ждала за своим столом. Она улыбнулась мне довольно криво.
- Мне очень жаль, мистер Гуннарсон, но с вашим списком я ничего не выяснила. Телефонная компания выставила меня за дверь ровно в пять.
Отказаться от своей идеи мне было невыносимо. Вероятно, я подсознательно искал оправдания тому, что скрываю от Уиллса существенные сведения.
Миссис Уэнстайн посмотрела на мое лицо и сочувственно сморщила свое.
- Если это действительно так важно, то, пожалуй, я знаю, где могу найти нужные книги. У Вельмы Копли в справочной есть полный набор.
- Обратитесь к ней, хорошо? Это правда очень важно. Говоря между нами, это первое по-настоящему важное дело в моей жизни.
- Ну так я сейчас и попробую. - Она встала и взяла со стола свою сумочку. - Да, совсем забыла! Вам звонил какой-то доктор Саймон. Просил передать, если вы хотите с ним поговорить, то он едет домой обедать, а потом вернется в больницу.
- А что он установил, не сказал?
- Нет. Это доктор миссис Гуннарсон?
- Господи! Нет, конечно! - При одной мысли об этом у меня мороз по коже прошел. - Ее ведет Тренч.
- Я так и думала.
- Доктор Саймон - патологоанатом и производит вскрытия для полиции. Я пообедаю, поговорю с ним и встречусь с вами здесь.
Салли сидела в гостиной под торшером с голубым вязаньем на коленях. Она считала петли и не подняла глаз. В мягком свете она выглядела собственным портретом кисти какого-нибудь прерафаэлита. Я стоял и смотрел на нее, пока она не кончила считать.
- Никогда мне не выучиться вязать по-настоящему, - сказала она. - Nimmer und nimmermehr. А от тебя помощи никакой. Нависаешь надо мной и хихикаешь.
- И не нависаю и не хихикаю. - Нагнувшись, я поцеловал ее. - А просто думал, какой я счастливец, что у меня есть ты и я иду домой к тебе. И как только мне удалось заманить тебя в ловушку брака!
- Ха! - ответила она со своей изумительной медленной улыбкой. - На хитрости пускалась и капканы расставляла я. Ты даже понятия не имеешь. Но все равно, ничего чудеснее ты мне сказать не мог. Наверное, день у тебя был хороший.
- День был на редкость паршивый, если сказать правду. Самый путаный и сумасшедший день в моей жизни. И хорошо мне сейчас по контрасту.
- Так и сыплем пышными комплиментами! - Она одарила меня долгим всепроникающим взглядом. - Ты здоров, Уильям?
- Совершенно здоров.
- Нет, я серьезно. Ты какой-то осунувшийся и сосредоточенный.
- Сосредоточен я на тебе.
Но прозвучало это фальшиво. Я снова поискал ее губы, но она отстранила меня и принялась изучать. Чувствовать на себе эти серьезные ясные глаза было удивительно приятно, но я занервничал. По-моему, я испугался, что в моих глазах она прочтет много лишнего. Мысль о Спире ударила мне в голову, как скверный запах.
- Что случилось сегодня, Билл?
- Много всякой всячины. Всей ночи не хватит рассказать.
- Так у нас же есть вся ночь… - Тон был чуть вопросительный.
- Боюсь, что нет, радость моя. Мне надо будет уехать, как только мы пообедаем.
Она сдержала рвущийся протест и заморозила его у себя на лице.
- О!.. Ну… Обед в духовке, можем сесть за стол хоть сию минуту.
- Я вовсе не так тороплюсь, - ответил я и тем не менее посмотрел на часы.
- А куда тебе надо?
- Будет лучше, если я не отвечу.
- Во что ты впутался, Билл?
- Ни во что. Обычное дело.
- Не верю. С тобой что-то случилось. С самим тобой.
- Только косвенно. Я столкнулся с парой необычных ситуаций, с необычными людьми. Ну, и в тот момент они меня встревожили. Но все прошло.
- Ты уверен?
- Не трать на меня материнских забот!
Я думал сказать это шутливо, а вышло резко. В воздухе стояли губительные миазмы, они просачивались внутрь и жгли глаза, как невидимый смог. Я не хотел, чтобы он коснулся Салли, я не хотел, чтобы она даже подумала о нем.
Но она заморгала, словно ее глаза ощутили его едкость.
- Избави меня Бог окружать тебя материнскими заботами! Ты уже большой мальчик. А я большая девочка, правда? Большая, большая, большая!
Она отодвинула вязанье резким движением, которое меня напугало. До меня начало доходить, что мои нервы перенапряжены. Как и ее.
- Дай-ка мне руку, - сказала она. - Матерь Гуннарсон хочет встать. Нет, это не землетрясение, друзья и соседи, это просто Матерь-Земля Гуннарсон возносится из кресла. Алле-оп!
Она ухватилась за мою руку и с улыбкой встала, но весело не было ни ей, ни мне. Она тяжело побрела на кухню. Моя удача взлетела у меня в мыслях, как золотая монета, и с пронзительной ясностью я увидел ее оборотную сторону: в Салли и под ее сердцем сосредоточивалось все, что было мне дорого в мире. Мой мир висел на тоненькой пленке.
Я пошел в ванную умыться. Я мыл руки и лицо, словно совершая ритуал, и не смотрел на себя в зеркале над раковиной. Салли крикнула из кухни:
- Суп на столе! То есть будет, когда ты доберешься до стола, копуша.
Я пошел на кухню.
- Сядь. Дай я за тобой поухаживаю. Тебе пора поберечь себя.
Она сверкнула улыбкой через плечо.
- Не трать на меня отцовских забот. Доктор Тренч сказал, чтобы я двигалась и хлопотала столько, сколько мне хочется. Так вот: мне хочется. Я люблю тебя кормить.
Она пронесла мимо меня две тарелки с дымящимся супом.
- Лапшу я сама сделала, - продолжала она, когда мы сели за стол. - Весь день сушила ее на решетке холодильника. Не спорю, получилась она толстоватой, но выяснилось, что нужна гигантская сила, чтобы раскатать лапшу тоненько. На вкус ничего?
- Отлично. Я люблю лапшу потолще.
- Во всяком случае суп не из банки, - заявила она горячо. - Доедай. А потом будет жаркое по-испански.
- Ты становишься великой кулинаркой.
- Ага. Смешно, правда? Я же терпеть не могла готовить. А теперь у меня от всяких идей отбою нет. Пусть даже я не умею вязать.
- Погоди, пока не обзаведешься пятью или шестью. К тому времени ты будешь вязать, как художница.
- Ни пятью, ни шестью я обзаводиться не собираюсь. Мой предел - трое. Трое уже орда. И в любом случае, слишком уж это окольный способ учиться вязать. Как у Чарлза.
- Кого-кого?
- Чарлз Лэм об изобретении жареной свинины. Всякий раз, когда им хотелось жареной свинины, они сжигали хлев. Будет дешевле и проще брать уроки вязания. Подумай только, какая экономия на докторских счетах, не говоря уж о нагрузках на мой костяк.
- Ешь суп, - сказал я. - Твой костяк надо укреплять. Я съел все до последней капли, а ты ни ложки не съела.
Она виновато покосилась на полную тарелку.
- Знаешь, Билл, я эту лапшу есть не могу. Я так долго ее готовила, что у меня к ней какое-то материнское чувство. Может быть, испанское жаркое во мне таких личных эмоций не пробудит. С тех пор, как я прочла "По ком звонит колокол", Испания у меня особого восторга не вызывает. - Она было приподнялась, но снова села. - Ты не достанешь кастрюлю из духовки? Я что-то скисла немножко.
- Я знаю. Ты всегда много говоришь, когда скисаешь. - Я снова посмотрел ей в глаза и заметил, какие они огромные и темные, даже кожа вокруг поголубела. - Сегодня что-то случилось, Салли?
Она закусила пухлую нижнюю губу.
- Я не хотела тебе говорить. У тебя и так тревог хватает.
- Но что произошло?
- Да ничего. Днем кто-то позвонил. Ну и я слегка расстроилась.
- Что он сказал?
- Я даже не знаю твердо, что звонил "он". Он только дышал мне в ухо. Я слышала одно пыхтенье, и ни единого слова. Точно какое-то животное.
- А что ты сделала?
- Ничего. Повесила трубку. А надо было что-то сделать?
- Не обязательно. Но если это повторится или кто-то захочет войти - любой незнакомый или малознакомый человек, - тут же звони в полицию. Спроси лейтенанта Уиллса. А если его не будет на месте, попроси, чтобы к тебе прислали кого-нибудь, кроме…
Я замялся. Кроме сержанта Гранады, хотел я сказать. И не смог. А уж тем более не смог предупредить Салли, чтобы она сказала так. Между людьми существует особая солидарность, нерушимая даже при подобных обстоятельствах, - символ веры, от которого нельзя отречься. Предписание закона, что человек невиновен до тех пор, пока его вина не доказана, стало такой же неотъемлемой частью моей души, как и любовь к Салли.
- Кроме кого?
- Без всяких исключений. Вызывай полицию, если кто-нибудь тебя потревожит. И лучше держи дверь запертой.
- Кто-то охотится на нас?
- У меня на руках уголовное дело. И были угрозы…
- Тебе?
- Нескольким людям.
- А телефонный звонок вчера ночью тоже был угрозой?
- Да.
- Так почему ты мне не сказал?
- Мне не хотелось тебя пугать.
- Я не боюсь. Ну, честно. Поезжай, занимайся своей работой, а о себе я сумею позаботиться. Не надо из-за меня тревожиться.
- Ты замечательная женщина.
- Самая что ни на есть обыкновенная. Просто, Билл, ты еще очень мало знаешь о женщинах. Я не слабонервная викторианская дама, хлопающаяся в обморок при малейшем поводе. У меня в спальне твой армейский пистолет, и если кто-нибудь покусится на Билла Гуннарсона-младшего, я буду драться как тигрица с очень крепкими нервами.
Говорила она почти спокойно, но глаза у нее сверкали, а лицо раскраснелось.
- Не кипятись, Салли. Ничего случиться не может.
Я обошел стол и прижал ее голову к своей груди. Бесценное золотое руно у меня между ладонями. Смерть прищурилась на нее сквозь пленку, точно громила в резиновой маске. Но я смутно чувствовал, что, сидя дома, уберечь ее не смогу. Сохранить то, что у тебя есть, можно лишь им рискуя.
- А знаешь, - сказала она из моих ладоней, - у меня разыгрался аппетит. Не спрашивай, по ком в духовке томится кастрюля, ибо томится она по мне.
20
Доктора Саймона я нашел в секционной. Он раскладывал режущие инструменты на столе из нержавеющей стали. Свет плафона лился на его чистый белый халат, как люминисцентная краска. Под затянутыми в резиновую перчатку пальцами блестели хромированные инструменты - ножи и пилы. На втором столе у стены, почти замаскированный его тенью, под простыней лежал труп.
- Входите, входите, - сказал он радушно. - Боюсь, утром вы из-за меня пережили неприятную минуту. Во всех нас одни и те же органы, та же матушка-кровь и кишки, но напоминания об этом нам не нравятся. Предпочитаем воображать, будто мы - оболочка из кожи, наполненная гелием или другой столь же эфирной субстанцией.
- Я был захвачен врасплох.
- Естественно. Шок осознания собственной смертности. Не принимайте близко к сердцу. Я пережил жуткую неделю на первом курсе, когда мы начали вскрывать кадавры.
Против воли я покосился на труп у него за спиной. Из-под простыни высовывалась ступня. Ногти были в крови.
- Я обещал связаться с вами, - говорил Саймон, - когда обследую Бродмена полностью. Кончил я с ним еще днем, но вас трудно поймать.
- Пришлось поехать в Беверли-Хиллз. Я очень вам благодарен и прошу прощения, что так вас затруднил.
- Нисколько. Собственно говоря, я у вас в долгу. Вы спасли меня от ошибки. Нет, при обычных обстоятельствах я бы ее не допустил. И все равно обнаружил бы, когда добрался бы до анализа крови. Но ушло бы лишнее время.
- Отчего умер Бродмен?
- Задохнулся.
- Его задушили?
Саймон покачал головой.
- Никаких признаков удушения я не обнаружил. Мышцы шеи не повреждены. И вообще внешних следов насилия, кроме как на затылке, нет нигде. Однако все внутренние показатели удушья налицо: отек легких, некоторое расширение правого предсердия и желудочка, точечные кровоизлияния в плевре. Бродмен, безусловно, умер от недостатка кислорода.
- Но как это произошло?
- Трудно сказать. Не исключен несчастный случай, если Бродмен потерял сознание и проглотил язык, как говорится. Но вероятность этого крайне мала. Когда он попал ко мне, язык, кстати, был в нормальном положении. Я бы сказал, что его лишили воздуха.
- Каким образом?