- Всего пятеро, а живых четверо. То есть надеюсь, что они живы. - И принялась загибать пальцы. - Хильда, Джун, Фрэнк, Рене и Джек. Фрэнк был третьим с обоих концов, тот, что разбился на машине. Хильда Фрэнка любила ну до того сильно, как ненавидела Джун - как старшая следующую, понимаете? На той неделе она чуть с ума не сошла, когда я ей сказала, что Фрэнк разбился. И ведь за рулем-то не он сидел. Я ей сказала: вот что бывает, когда девушка бросает свою семью, как она бросила. Хочешь вернуться, ан их уже никого и нет. Так вот и со мной и моей семьей было, когда я… когда я вышла за Дотери и мы переехали жить в Калифорнию. - Она продолжала, не меняя тона: - И хорошенькую жизнь он мне устроил со своими кроликами-шиншиллами, пышечными да магазинами новинок. А сам все время лакал спиртное.
- Что произошло с другими вашими детьми?
- Джун и Рене уехали, ну, как Хильда. Джун связалась с коммивояжером, который жил в отеле "Звезда". Он нейлоновыми чулками торговал. Ходил с ними от двери к двери, а ей в отцы годился. Когда Дотери узнал, он избил ее рукояткой молотка, да разве их этим остановишь! Последний раз я про нее слышала, что она ходила с чулками от двери к двери в Комптоне. Очень мне горько стало. Я ведь всегда думала, если из них кто чего добьется, так Джун. Всегда на нее надеялась. Только выходит, что Хильда. Ну Богу оно виднее.
- А Рене?
- Рене уехала и нашла работу, чуть ей восемнадцать сравнялось. Где-то в Сан-Франциско устроилась. Официанткой. Написала мне на Рождество, только обратный адрес на конверте поставить забыла.
- А Джек?
- Он мой младшенький. Ему еще семнадцати нет. Ну и хорошо, он ведь в исправительном заведении для малолетних. Полицейские мне сказали, что, будь он постарше, они бы его в тюрьму упрятали за кражу машины, которую он украл.
Тягостный итог. Да еще сразу вслед за миссис Хейнс с ее упорным отрицанием очевидного. Я не знал, то ли мне рассмеяться в лицо миссис Дотери, то ли разрыдаться в ее кока-колу, и спросил себя, что я делаю тут, в шестидесяти милях от своего дома, копаясь в развалинах жизней, которые для меня ничего не значат. Нет, поправился я, - жизней, которые прежде для меня ничего не значили.
Прихлебывая кока-колу, совсем уже теплую, и глядя на потухшее лицо миссис Дотери, я вдруг ощутил, как необъятна Земля, вращающаяся между светом и мраком, и что это значит - давать жизнь детям в нашем мире. Что-то землетрясением всколыхнулось в таких глубинах моего сознания, о каких я и не подозревал, - безмолвная молитва за Билла Гуннарсона-младшего.
- Вы не разрешите мне позвонить, миссис Дотери?
- У нас тут телефона нет. Если очень важно, так он внизу, в магазине. - Она замялась, а потом рискнула: - Вы ведь хотели мне про Хильду рассказать.
- Да. Она внезапно исчезла при подозрительных обстоятельствах. Ее муж очень за нее тревожится. Кстати, я представляю его.
- При каких таких подозрительных?.. Так она, значит, все-таки что-то натворила?
- Не исключено. Но, возможно, что и нет. Видимо, она каким-то образом связана с человеком, которого зовут Гарри или Генри Хейнс.
- Это что же, она с ним по-прежнему путается? - Волна краски поднялась от ее шеи до самых глаз.
- Как будто так. А вы знаете Хейнса?
- Знаю? Еще бы не знать! Это он всему ее обучил.
- Чему именно?
- А всему, чего девушке не положено. Помню, как она первый раз домой пришла, а от нее разит. Пятнадцать-шестнадцать лет девочке, а она до того напилась, что еле на ногах держится. "Налакалась?" - говорю я ей, а она - нет и нет. Тут Дотери вваливается, пьяный в дымину, и накидывается на нее. Переругались они - жуть. Он бы ее до крови избил, только я сбегала за резаком и сказала, чтоб ее не трогал. "Не трогай ее, - говорю, - если тебе жизнь дорога". Он увидел, что я всерьез, ну и отвязался от нее. Да только поздно. После с ней никакого сладу не стало. Дотери на меня валил, дескать, я ее распустила. Так ведь нельзя же забить девочку до смерти. Или держать под замком. Да она все равно в окно выскочила бы, совсем без царя в голове была. Пила, носилась в машинах, крала с прилавков, кабы не хуже. И всему этому ее Гарри Хейнс обучил.
- Следовательно, они держались друг друга несколько лет?
- Я все что могла сделала, только бы положить этому конец. В школе они в одном спектакле участвовали, и он повадился в пышечную ходить. Мы тогда пышки пекли, а Хильда и Джун после школы помогали подавать их посетителям. Джун подглядела, как они лапались на кухне и пили ванильный экстракт из пинтовых бутылок. Ну, я и подстерегла его, как он пришел в следующий раз. Уж я ему выдала! А Хильду предупредила, что он для нее хуже отравы, и для нее, и для любой девушки. Знаю я таких, которые гордые рожи корчат. Воображают, будто им все позволено. Заберут у девушки что сумеют, а ее бросят с пустыми руками. - Она говорила с такой горечью, словно испытала это на собственном опыте.
- Вы Хейнса недавно не видели?
- Уже много лет не видела. А последнее, что слышала, так про то, как его в Престон спровадили, где ему самое место. Хильду тоже было забрали, видно, он на нее накапал, но потом отпустили. Уехала она сама через год-два. И пропала. Пока в прошлом месяце не заявилась сюда.
- Про Хейнса она что-нибудь говорила?
- Не при мне. Тараторила про своего богатого муженька, нефтепромышленника, да только ни Дотери, ни я ей не поверили. Ее вроде бы как заносило, понимаете, о чем я? А что он за человек?
- Судя по всему, очень неплохой и преуспевающий. Но Хейнс ей нравится больше.
- Она с самого начала в него втюрилась. Иногда мне сдается, что женщине для счастья всего две вещи нужны: топор и плаха. Положит голову на плаху и подыскивает какого-нибудь в брюках, чтобы он ее оттяпал, и довольна.
- Почему Хильда вдруг решила приехать домой?
- Похвастать тряпками, по-моему. Очень она разочарована была, что остальных тут больше нет. Девочки, они всегда друг перед другом тянулись. Сестринская ревность. Ну, и с Фрэнком хотела повидаться, я же уже говорила. Когда я ей сказала, что Фрэнк погиб, она совсем взбеленилась. Рыдала, орала, винила нас за всякое, чего мы и не делали никогда. И ведь даже не Фрэнк машину-то вел, а другой парень, Ральф Спиндл.
- У Хильды были какие-нибудь эмоциональные трудности?
- А как это - эмоциональные?
- Вы сказали, что ее заносило, что она совсем взбеленилась. Это в ней что-то новое?
- Да нет, куда там. Характер у нее всегда был бешеный, даже когда она маленькой была. Сдерживается, сдерживается, да как выдаст! Только с Фрэнком и ладила. А с девочками - никогда. Вот когда Джун на нее наябедничала тогда в пышечной, так Хильда схватила сковороду с кипящим жиром и чуть не плеснула в лицо младшей сестре. А кипящий жир знаете какой горячий! Хорошо, я там была, остановила ее. Дамочка из города сказала, что она крайне уравновешенная.
- Неуравновешена?
- Ага. Крайне неуравновешена. Объяснила, что Хильда вроде как бурю переживает, и, может, с возрастом это пройдет, а может, и не пройдет. Только вроде бы прошло, верно же? Я про то, что киноактрисе настоящая выдержка требуется. А фильмов с ней много наснимали? Как мы телик завели, в кино совсем перестали ходить.
- Я тоже никогда ее на экране не видел. Но, по-моему, она кончила сниматься после двух картин.
- С чего бы ей кончать? Молода еще, чтоб об отдыхе думать.
- А сколько лет Хильде?
- Дайте-ка сообразить. Я ее в восемнадцать родила. У меня вот тоже была буря взросления или как ее там называют. Сейчас мне сорок три. Так что ей выходит… Сейчас подсчитаю. - Она принялась загибать пальцы и сразу же сбилась.
- Двадцать пять. Она кивнула.
- Ага. Голова у вас на цифры хорошая. Вот и у Дотери неплохая, если он ей пользовался бы. С его-то мозгами он тоже мог в адвокаты выйти. Нет, вы не обижайтесь. Джим правда соображать умеет. Он потому и детей не терпел. Они все в меня дуростью пошли. Ну, Хильда вроде бы получается не дура, да только она такое вытворяла, что ум-то ее неизвестно где был. - Это отступление привело ее к исходной мысли. - А все-таки двадцать пять это не те годы, когда на покой уходят. Или ее выгнали?
- Нет. Я говорил с ее агентом. Студия будет рада снова ее взять.
- Так она, что же, и вправду хороша?
- Видимо, в ней есть то, что требуется им. Но чего требуется ей, у них нет.
- Хильда всегда была красивой, - сказала ее мать. - Вам-то ее видеть приходилось?
- Только на фотографиях.
- У меня тоже есть ее снимки. Схожу принесу.
Прежде чем я успел возразить, она поспешно вышла из комнаты, словно было еще не поздно насыпать соли на хвост мечте с рубиновой грудкой.
Из прихожей без стука вошел мужчина в спортивной рубашке. На первый взгляд он казался молодым и красивым. Затем я заметил муть в его глазах, серый пепел, подернувший волнистые золотые волосы, улыбку, которая, как рыболовный крючок, застряла в уголке губ.
- А я не знал, что у нас гости.
- Всего один. И не совсем гость. Я здесь по делу.
Последнее слово сыграло роль красной тряпки. Он сказал со сдержанной злобой:
- Зарубите себе на носу, делами в этом доме занимаюсь я. Деньгами распоряжаюсь я. Что вы старались всучить моей жене у меня за спиной?
Я встал и оказался в зоне его дыхания, такого же мерзкого, как и его характер.
- Золотые слитки, - ответил я. - Она решила взять десяток.
- Остряк, а? - Покачиваясь на каблуках, он разглядывал меня с безопасного расстояния. - Что вы тут делаете?
- Ваша жена знает, что я тут делаю. Спросите у нее.
- Где она? - Он дико огляделся по сторонам, но затем услышал, как она чем-то шуршит за стеной, и ринулся в дверь, не то как спаситель, не то как завоеватель.
Послышались приглушенные вопросы и ответы, потом его голос перешел в странное визгливое тявканье:
- Дурой родилась дурой и помрешь с чего это ты выбалтываешь семейные тайны пусть прежде заплатит за них а раз у муженька денег куры не клюют так пусть выложит наличные дура проклятая.
- Ну не подумала я.
- Думать я буду оставь думать мне а сама слушай что тебе говорят вот тогда толк будет о чем ты думаешь суешь ему снимки они за снимки деньги платят сведения продаешь столько-то за слово я в таких делах понимаю девчонка денег стоит живая или мертвая а ты чуть даром не отдала.
- Ш-ш-ш, Джим! Он тебя услышит.
- Пускай слышит пускай знает что тут ему не деревенские пентюхи я не идиот хоть ты-то идиотка дрянь безмозглая всю жизнь камнем у меня на шее висишь я бы поступил в колледж вышел бы в люди так нет заставила меня жениться и двадцать пять лет таскаю тебя как покойника на спине а сейчас когда за одну из макак вроде бы можно вернуть хоть малость из того что мы на ее образование потратили ты хочешь даром отдать чем он тебя умаслил наврал что у тебя фигура хорошая жаба ты раздутая?
- Зачем ты так говоришь? - сказала она за стеной. - Поимей гордость.
- Какая тут гордость раз уж я живу в дыре с жабой и чуть отвернусь ты мигом пускаешь на ветер счастливый случай уж конечно я должен Бога благодарить да только не мне а тебе жаба ты надо меня на коленях благодарить что я тебя терплю жаба ты.
За стеной раздался хлопок пощечины и вскрик боли. Я прошел на кухню, где они стояли друг против друга, а на табурете возле них старая картонка пучилась бумагами и фотографиями.
Миссис Дотери держалась за щеку, но зарыдал Дотери.
- Прости меня, Кэт, я не хотел!
- Ничего, ничего, мне не больно… Я знаю, тебе никогда не везет, бедненький!
Она обняла его, и он прижался головой к ее груди как ребенок. Она гладила его запыленные сединой волосы и безмятежно смотрела на меня с зачарованного берега по ту сторону горя.
- Лакал бы ты поменьше спиртного, - сказала она. - Тебе ведь вредно, Джим. А теперь ложись спать, будь умницей, а утром встанешь, как новый.
Он, пошатываясь, побрел в мою сторону. Его глаза взглянули мне в лицо с неугасимой злобой, сохранявшей его почти молодым. Но он вышел, ничего не сказав.
Она разгладила платье на груди. Случившееся не оставило на ней никакого следа, только глаза потемнели.
- Жить с Дотери не так-то просто, - сказала она. - Мое счастье, что я-то человек легкий. Живи и жить давай другим, вот мое правило. Начинаешь нажимать, а дальше что? Тут все и рассыплется, как дважды два четыре.
Я не вполне уяснил смысл последней сентенции, но она казалась очень уместной.
- Вы хотели показать мне фотографии, миссис Дотери.
- Верно.
Она извлекла из картонки пачку фотографий и начала их тасовать, как гадалка - карты. Затем с внезапной радостной улыбкой протянула мне одну.
- Догадайтесь, кто это?
Старый любительский снимок запечатлел девочку-подростка. Белое тюлевое платье обрисовывало юную грудь. В руке девочка держала за ленту широкополую белую шляпу и улыбалась солнцу.
- Ваша дочь Хильда, наверное?
- А вот и нет! Это я. Тридцать лет назад в Бостоне в день конфирмации. Конечно, не мне бы говорить, а в школьные годы я красотка была. Хильда и Джун обе в меня.
Остальные снимки подтвердили ее слова и рассеяли последние сомнения в том, что Холли Мэй была дочерью миссис Дотери. А та сказала грустно:
- Нам нравилось делать вид, будто мы сестры - мне и старшим моим девочкам, пока не начались в семье свары.
Свары в семье еще не кончились. За стеной раздался голос Дотери, дрожавший от яростной жалости к себе:
- Ты что, всю ночь колобродить будешь? Мне утром на работу вставать, не то что тебе. Ложись сейчас же, слышишь?
- Я пойду, - сказала она. - Не то он вскочит, и уж тогда только Богу известно, что начнется. А вообще-то Хильда - девочка просто залюбуешься, правда?
- Какой были и вы.
- Благодарю вас, сэр.
Дотери повысил голос:
- Ты меня слышишь? Ложись спать!
- Слышу, Джим, сейчас иду.
24
На улице я увидел телефонную будку перед закрывшейся на ночь аптекой. Я вошел в стеклянную кабинку и заказал разговор с Буэнавистой. После нескольких попыток телефонистка сказала:
- Абонент не отвечает, сэр. Позвонить позже?
Страх пронзил меня и превратился в ощущение неизбывной вины. Последние несколько недель Салли никуда по вечерам не уезжала. А в такой час вряд ли она могла задержаться у соседей. И Перри, и соседи с другой стороны вставали рано.
- Позвонить позже, сэр?
- Да-да. Я в телефонной будке. Позвоню вам через несколько минут.
Повесив трубку, я поглядел на часы. До полуночи оставалось несколько минут. Ну, конечно, Салли уже легла. А последнее время спит она очень крепко, дверь в спальню закрыта, и она не услышала звонка.
И тут я вспомнил, что миссис Уэнстайн обещала побыть с ней. В будку скользнула смерть в жуткой своей маске и остановилась позади меня справа, оставаясь чуть-чуть вне моего поля зрения. Когда я оглянулся, она отступила так, чтобы ее нельзя было увидеть.
Я еще раз попробовал дозвониться домой. Никто не подошел. Я позвонил в полицейский участок в Буэнависте, но линия была занята. Из бара напротив долетали музыка и смех. "Повремени" - твердили неоновые вспышки над дверью.
Повремени? К черту! К черту Маунтин-Гроув и чье-то разбитое прошлое, к черту дело Фергюсона! Я о нем и думать не мог. А думал только о том, чтобы обнять Салли, почувствовать, что она цела и невредима. Если гнать всю дорогу, через час я уже дома.
Я кинулся к моей машине и включил мотор. Но дело Фергюсона не желало меня отпускать. Под вой мотора мужской голос у меня за спиной скомандовал:
- Положите руки так, чтобы я их видел, Гуннарсон. На баранку. Я держу ваш затылок под прицелом.
Я оглянулся и в перемежающемся багровом свете и багровой тьме увидел его лицо. Скрытое и таинственное в этом полумраке, с влажно поблескивающими глазами и металлически поблескивающими волосами. По фотографиям я узнал Хейнса.
Он скорчился между передним и задним сиденьями, накинув на спину плед. Выпростав руку, он показал мне тяжелый револьвер:
- Если понадобится, я выстрелю. Не забывайте.
В голосе его не было подлинной угрозы, не было ни малейшего подлинного чувства. Пугала именно эта пустота. Голос обитателя космоса, никому и ничем по-человечески не обязанного. Гарри Хейнс, самозачатый из пустоты, человек без отца, с револьвером в руке тщится украсть для себя реальность.
Я ощутил на шее его дыхание. Это разъярило меня больше удара.
- Вон из моей машины! Убирайся к какой-нибудь из своих баб, Гарри-Ларри. Укроешься под ее юбкой и не будешь так дергаться.
- Чтоб тебя черт побрал! - сказал он. - Я тебя убью?
- Мамочке это не понравится.
- Ты мою мать не приплетай. У тебя не было права вламываться к ней в дом. Она добропорядочная женщина…
- Вот именно, и ей не понравится, если ты меня пристрелишь. Прямо здесь, в Маунтин-Гроуве, где ты пожинал плоды первых успехов. Вновь мальчик из нашего городка доказывает, чего он стоит.
- Во всяком случае стою я побольше вас, Гуннарсон.
Голос его обрел болезненную визгливость. Он плохо переносил нажим. Я закрутил винт еще на оборот:
- Не спорю, как грошовый гангстер ты почти неплох. У меня в бумажнике наберется долларов семь. Можешь ими воспользоваться, если уж ты настолько изголодался.
- Оставьте свои деньги себе. Как раз хватит на первый взнос за могильную плиту в рассрочку.
Жалкое подобие эсэсовца. Впрочем, оригиналы, как правило, были не менее жалки.
Я был достаточно начитан в криминологии и знал, что ночные взломщики действительно опасны. Они убивают по неведомым причинам в самое неожиданное время. Реальность, которую они крадут, в конце концов оборачивается смертью.
Быстрым кошачьим движением Гейнс перемахнул через спину переднего сиденья, скорчился на коленях рядом со мной и ткнул меня в бок револьвером:
- Езжай прямо вперед!
- Что ты сделал с моей женой?
- Ничего. Езжай, кому говорят!
- Где она?
- По городу шляется, почем я знаю? Я твою паршивую жену в глаза не видел.
- Если с ней хоть что-то сделали, ты долго не протянешь. Понял, Гейнс? Я сам тобой займусь.
Я перехватил его роль, и он занервничал.
- З-заткнись. П-поезжай, или я т-тебя п-прикончу! - До этого он не заикался.
Револьвер ткнулся мне в бок. В жесте этом было больше бравады, чем предосторожности. Я прикинул, что могу его обезоружить - пятьдесят шансов на пятьдесят. Но такое соотношение меня не устраивало. Вот девяносто на десять… Терять мне было несравненно больше, чем ему. Я надеялся. Отчаянно надеялся. И подчинился.
Шоссе уводило из городка на север через темные поля - прямое, как стрела. Я прибавил газу, и стрелка спидометра подобралась к восьмидесяти милям. Что бы ни предстояло, я хотел побыстрее с этим покончить.
- Не гоните так, - сказал он.
- Боишься? А я думал, что ты любишь гонять на пределе.
- И люб-блю. Я устраивал г-гонки на этом самом шоссе. Н-но сейчас ведите машину на шестидесяти. Патрульная машина мне на хвосте не нужна.
- Садись за руль сам.
- Так вот и сяду, а револьвер попрошу подержать вас.
- А что, держать револьвер до того уж интересно?