8
- Сердце у старика твердое, - сказал Падилья в машине.
- Да. Жаль только, что лоб еще тверже. Пожалуй, я свяжусь с полицией, что бы он там ни говорил.
- Ни в коем случае.
- Но почему? Вы же не думаете всерьез, что полиция в сговоре с похитителями?
- Нет, но так нечестно. Дайте ему возможность решать по-своему. Он ведь не дурак. Пусть говорит и ведет себя по-дурацки, но голова у него на плечах есть. Без головы на плечах вы таких денег не гребете.
- Я таких денег не гребу, и точка. А откуда у него деньги?
- Из земли, так он мне сказал. Начал в Альберте, на ранчо, где нашли нефть. На полученные деньги купил другие нефтеносные участки, ну и дальше так. Вроде бы в Канаде ему больше покупать нечего, вот он и перебрался в Калифорнию.
- И купил Холли Мэй?
- По-моему, все было по-другому. Хотите знать мое мнение, так она товаром никогда не была.
- Но стала.
- Да. Жаль, что я ничем помочь не могу.
Подъездная дорога между живыми изгородями уткнулась в шоссе. Падилья свирепо рванул баранку и выехал на него.
- Куда вас отвезти?
- В город, если позволяет время.
- Времени у меня полно. В клуб я уже не вернусь. Пусть Фрэнки моет бокалы и рюмки. Может, я потом вернусь поглядеть, как полковник. Его не стоит на всю ночь бросать одного. А в городе куда?
- Пелли-стрит.
- Что вам там понадобилось? Вас могут и ограбить.
- Уж как-нибудь… А вы эту улицу хорошо знаете?
- Как свои пять пальцев. - И он оглядел эти пальцы в свете приборной доски. - Еще и четырех лет не прошло, как я забрал оттуда мать. Когда отец умер. Четыре года будет двадцать третьего ноября.
- Вы знаете Гэса Донато?
- Знаю. Фрэнки сказал, будто по радио передавали, что Гэса разыскивают по подозрению в убийстве. Старика Бродмена. Вы тоже слышали?
- Это не слух. А вы его хорошо знаете, Тони?
- Не больше, чем хотелось бы. Здороваемся на улице. Его брата Мануэля я знаю лучше. Он у них в семье работник. Мы с Мануэлем год учились в одном классе в школе Святого Сердца, но он пошел работать. Гэс всегда был камнем у него на шее. Он еще в шестнадцать лет угодил в Престон.
- За что?
- Угон автомобилей и разное другое. Он угонял машины, еще когда лбом до баранки не доставал. В Престоне, думается, его обучили штукам похитрее. Он всю жизнь только и делал, что попадал за решетку. Ну а теперь угробил себя по-настоящему.
Падилья говорил с подчеркнутым безразличием и вновь ритуальным жестом опустил стекло, чтобы сплюнуть.
- Вечером я видел его брата и жену. Она утверждает, что он не виновен.
- Жена Гэса?
- Секундина. Так ее называл деверь. Вы ведь ее знаете?
- Знаю. Когда работаешь в разных барах, узнаешь множество людей. Я их наблюдаю, как вы - мух на стенах. Но давайте уточним одно, мистер Гуннарсон, - это не те люди, с какими я поддерживаю знакомство. - Тон его стал официальным. Такой оборот разговора внес в наши отношения скрытую напряженность.
- Я знаю, Тони.
- Так почему вы меня о них расспрашиваете?
- Потому что вы знакомы с Холли Мэй и хотите ей помочь. Между тем, что случилось с ней, и убийством Бродмена, видимо, есть какая-то связь. И, очень возможно, ключ к разгадке у Гэса Донато. А из разговора с его родственниками я вынес впечатление, что он, пожалуй, думает о том, чтобы добровольно явиться в полицию. Если осторожно связаться с ним через брата или жену…
- Не люблю наступать полиции на ноги.
- Я тоже. Но у меня как адвоката есть право попытаться отыскать Донато и уговорить, его сдаться.
- Только прежде нас могут и пришить. На это есть право у всякого. - И все же Падилья был готов помочь мне. - Я знаю, где живет Мануэль.
Береговое шоссе возносилось над магистральным по путепроводу и, изгибаясь влево, выводило на него в северном направлении. Над городом низко нависали подсвеченные неоном тучи, клубясь, точно красный дым.
Магистраль наискось пересекала лабиринт железнодорожных запасных путей, мастерских и складов, сменявшихся жилыми кварталами окраины, где густонаселенные дома и дворы были втиснуты, как живая губка, между шоссе и железной дорогой. Падилья свернул на развязке и проехал под шоссе между бетонными столбами, от которых веяло такой же древностью и заброшенностью, как от арок Колизея. Где-то впереди зверем в джунглях взвыла сирена. Вой перешел в животный стон и замер.
- Черт, до чего же я ненавижу их! - сказал Падилья. - Двадцать лет чуть не каждую ночь - сирена, сирена, сирена. Собственно, я постарался выбраться отсюда в первую очередь из-за них.
Но Мануэль Донато не выбрался и жил в белом дощатом домике, который выделялся среди окружающих. Прямоугольник газона за штакетником был зеленым, ухоженным, и его обрамляла живая изгородь из олеандров, усыпанных белыми цветами. Крыльцо освещал фонарь. Падилья постучал в дверь.
В соседнем дворе припозднившиеся мальчики и девочки еще похихикивали, играя в свои игры за темной Стеной олеандров. Один из мальчиков крикнул:
- Донато дома нету.
- Он еще в городе? - спросил Падилья.
- Вроде бы. - Мальчик подошел к штакетнику. Облаченный во флюоресцирующую рубашку торс, казалось, чудесным образом висел в воздухе сам по себе, но тут я увидел белки его глаз, отражавшие свет. - А вы полиция?
- Мы друзья Мануэля Донато, - ответил Падилья.
- Может, он в участке. Недавно явился легавый, и Мануэль уехал с ним. Попался на чем-то?
- Надеюсь, что нет, - ответил Падилья.
- Я потому спросил, что он вроде бы плакал.
- И плакал, - сказала девочка из темноты. - Так плакал, что мне его жалко стало.
Дежурный сержант в участке объяснил нам причину этих слез. Гэс, брат Мануэля, лежал в морге. Его застрелил Пайк Гранада.
- Взял да и застрелил? - спросил Падилья.
Дежурный задумчиво посмотрел на него и перевел взгляд на меня.
- Вы представляете семью, мистер Гуннарсон?
Я пропустил вопрос мимо ушей.
- Когда это случилось?
- Около часа назад. Передано было не через меня, - сообщил он с сожалением. - Пайк уже сменился. И тут ему сообщили, где прячется Гэс. А он молодой и горячий.
- Кто сообщил?
- Спросите у него. Он там в общей комнате составляет предварительный рапорт. Скорее всего, он вам ничего не скажет, но пойдите спросите.
Общая комната была погружена в сумрак; только лампа на столе Гранады отбрасывала круг света. Он бил двумя пальцами по пишущей машинке, но ее стук замер, едва мы вошли. Он поднял голову - с трудом, будто она была вылита из бронзы.
- Насколько я понял, вы застрелили Гэса Донато.
- Так он же схватился за пистолет.
- Жаль, что вы заткнули ему рот. Он мог бы рассказать много полезного.
- Вот и Уиллс то же самое твердил. Совсем мне плешь проел. Так уж вы не продолжайте, мистер Гуннарсон. - Он прищурился на Падилью. - А кто ваш приятель?
- Вы меня знаете, - сказал Падилья. - Я одно время работал в баре "Розариты".
- А-а! Тони. Все еще в городе работаешь?
- В клубе "Предгорья", - произнес Падилья официальным голосом.
Между ними ощущалась какая-то натянутость.
- А где вы отыскали Донато? - спросил я.
- На заброшенном заводе, где прежде делали лед. У путей. Очень подходящее место, чтобы прятаться вместе с "пикапом". Вот я и вычислил, что он там.
- С удивительной точностью.
- Ну, мне немножко помогли. Птичка мне спела, что "пикап" видели. А я сам живу там. Порыскал немного и поймал его, когда он выгружал барахло из машины.
- Какое барахло?
- Награбленное. Камеры, меха, платья. Бродмен, видимо, хранил их у себя в подвале. Гэс его из-за них и прикончил.
- А вы прикончили Донато.
- Выбор был - я или он. (В свете лампы под зеленым абажуром лицо Гранады приняло зеленоватый оттенок, глаза стали золотыми). А вас вроде больше бы устроило, чтобы это был я. Мне медали не нужны, но я в одиночку вышел против убийцы-профессионала, когда мне положено было отдыхать.
- Его жена утверждает, что он не убийца.
- Еще бы! Она утверждала, что он ни в чем не виноват, всякий раз, когда его арестовывали, - раз пять, если не все шесть. Он никогда ничего дурного не делал, начиная с торговли наркотиками в школьном дворе и кончая вооруженным грабежом. А теперь вот он и не убивал никого.
- Не убивал и сам убит.
Гранада вздернул голову, и глаза его блеснули, как два золотых.
- Неужто вы ей верите, черт подери? Она за это время совсем изовралась.
- Кому же и знать, как не вам, - вставил Падилья.
Гранада медленно поднялся - три фута с лишним в плечах, обтянутых полотняной курткой, и выпрямился во весь свой почти семифутовый рост. Он наклонился и обеими руками ухватил край стола, словно намереваясь поднять его над головой и швырнуть в нас.
- Что это, собственно, значит? Я со многими гулял, пока не понял свою дурость и не взялся за ум.
- Но застрелили вы только ее мужа, - сказал Падилья. - Она и есть та птичка?
Гранада произнес кротко:
- Мать меня предупреждала, что таких вечеров мне не обобраться. Я жизнью рискую, чтобы взять убийцу, и что дальше? Лейтенант меня мордует, с улицы заходят всякие и делают из меня петрушку…
- Сейчас принесу полотенце, поплачьте хорошенько, - сказал Падилья.
Гранада назвал его нехорошим словом и поднял кулак. В коридоре послышались бегущие шаги и плач. В дверях с воплем возникла женщина. Гранада взглянул на стенные шкафы, точно ища, где бы укрыться.
- Кто ее впустил, черт дери!
Секундина Донато кинулась к нему, рыдая и спотыкаясь. Один чулок спустился и болтался на лодыжке.
- Убийца! Я знала, что ты его убьешь! Я его предупреждала. А теперь тебя предупреждаю. Берегись меня!
Гранада уже берегся - старательно держался так, чтобы их разделял стол.
- Успокойся, Секси! Ты угрожаешь полицейскому при исполнении служебных обязанностей. Я обязан тебя арестовать.
- Арестуй меня! Убей! Положи в морг рядом с Гэсом!
Она обрушила на Гранаду поток испанских слов, разорвала платье на груди и принялась царапать кожу ногтями с остатками карминного лака.
- Не надо, - сказал растерянно Гранада. - Перестань! Ты же только себе хуже делаешь.
Он обошел стол и схватил ее за запястья. Она впилась зубами ему в руку. Гранада отшвырнул ее, она с треском ударилась спиной о дверцу шкафа и села на пол.
Гранада посмотрел на свою прокушенную руку - ту, которой стрелял. Указательный палец, нажимавший на спусковой крючок, заливала кровь. Зажав рану другой рукой, он пошел в умывальную.
Падилья нагнулся над женщиной.
- Встань, Секундина. Давай я отвезу тебя домой, пока ты еще чего-нибудь не натворила.
Она накинула юбку себе на голову.
- Во всяком случае, птичка Гранады - не она.
- Не знаю, мистер Гуннарсон. Женщины способны делать одно, а думать совсем другое.
- Но не на этот раз. Тони, не попадайтесь на психологический крючок. А что она говорила Гранаде по-испански?
Он смерил меня холодным взглядом.
- Я испанский сильно подзабыл. Дома мы говорим только на американском. А она и вообще болтает только на bracero. Ее отец сюда тайком из Мексики пробрался.
- Ну ладно, Тони. Не валяйте дурака.
Он смущался ее присутствия и, поманив меня в дальний угол, забарабанил, точно школьник, отвечающий урок:
- Она сказала, что Гэс был очень красивый, куда красивей Гранады даже теперь, когда… даже мертвый. Сказала, что Гэс и мертвый ей дороже живого Гранады. Сказала, что Гэс не убивал Бродмена и ничего у него не крал. А взял у Бродмена только свое, и Богоматерь последит, чтобы Гэс получил на небесах все, что ему положено. Сказала, что ждет не дождется того дня, когда вместе с Гэсом полюбуется с небес, как Гранада поджаривается в аду, и они по очереди будут в него плевать. - Смущение Падильи достигло предела. - Они всегда так говорят, когда разволнуются.
Вернулся Гранада и застонал, увидев, что Секундина сидит на полу, укрыв голову и обнажив белые бедра. Он ткнул в нее забинтованным пальцем.
- Уберите ее, не то она у меня насидится.
Мне не удалось ее уговорить - я ведь адвокат, а значит, хитрее полицейских и вероломнее врачей. Падилья вежливо отодвинул меня, поднял ее на ноги, убедил не падать снова, улещивая и подталкивая, вывел в коридор, и она покорно пошла с ним сквозь строй закрытых дверей справа и слева.
- Что случилось? - спросил дежурный сержант.
- Она укусила Гранаду.
- Да неужто?
9
Дверь нашей квартиры открывается прямо в гостиную. Свернувшись в клубочек, Салли спала в углу дивана. На ней был стеганый халат - мой подарок на ее двадцатитрехлетие. В тусклом свете прикрученной лампы ее расчесанные щеткой волосы сияли, как золото.
Я стоял и смотрел на нее. Она пошевелилась во сне и причмокнула губами - как младенец, подумал я. Если бы не грушевидный живот и налитые груди, распиравшие халат, она сошла бы за двенадцатилетнюю девочку. Но мысль, что ей вдвое больше, меня ничуть не огорчила.
На цыпочках пробравшись в кухню, я зажег свет над плитой и заглянул в духовку. Газ был выключен, но дверца была еще теплой. Мой ужин стоял за ней в прозрачной кастрюле. Я поставил кастрюлю на край мойки и принялся за еду, не садясь. Фарфоровые часы глядели на меня со стены сверху вниз, укоризненно показывая двадцать минут первого.
Я услышал, как Салли в тапочках идет через гостиную.
- А, ты все-таки соизволил вернуться домой! - сказала она с порога.
- Погоди! Приговоренный к смерти имеет право в последний раз поесть перед казнью. Ну, пожалуй, не совсем юридическое право, однако традиционно за ним признаваемое. - Я сунул в рот еще кусок барашка и, начав жевать, улыбнулся ей.
Она не улыбнулась в ответ.
- Так тебе и надо, если подавишься!
- Да что ты! Редкая вкуснятина.
- Ты врун, Билл Гуннарсон. Мясо совсем пересохло. Я же слышу, как ты хрустишь, будто собака костью. А я-то так старалась с этим ужином. Честное слово, просто плакать хочется. И не плачу я только тебе назло.
- Мне очень грустно. Но все равно, необыкновенная вкуснятина. Съешь кусочек.
- Я вообще есть не способна, - произнесла она холодно. - Но не беспокойся. Я поужинала. Ждала чуть не до половины десятого. А потом не выдержала и поела одна. Пока ты там шлялся.
- Шлялся не совсем то слово.
- Найди лучше.
- Старался и надрывался. Гонялся за лишним долларом. Создавал себе блестящую репутацию.
- Пожалуйста, не пытайся острить. Смешон ты не больше костыля.
Это меня задело, и я ответил, что при столь блистательных уподоблениях ее остроумия с лихвой хватит на нас обоих. Костыль! Не разрешит ли она мне процитировать это друзьям?
Глаза у нее стали блестящими и матовыми, как циферблат фарфоровых часов на стене.
- Может быть, я не могу соперничать с киноактрисами. Я отяжелела, растолстела, стала физически отталкивающей. Неудивительно, что ты где-то шлялся, а меня бросил в беде.
- Ты не толстая и не отталкивающая. А я не шлялся. В жизни не был знаком ни с единой киноактрисой. И в беде тебя не бросал.
- А что же, по-твоему, беда? Ты ведь даже не позвонил!
- Знаю. Я несколько раз пытался, но все время что-то мешало.
- Что?
- Ну, там, люди и еще всякое, - ответил я неопределенно.
- Какие люди? С кем ты был?
- Погоди минутку, Салли. Мы ведь таких вопросов не задаем. Помнишь?
- Я всегда тебе говорю, где я была, и с кем, и вообще все.
- Если бы я тебе говорил все, то был бы паршивым адвокатом.
- Тебе не удастся всякий раз прикрываться своей профессией.
- Прикрываться?
- Вместо того чтобы прямо признать, что муж ты никакой, - сказала она назидательно. - Когда мужчина старательно избегает возвращаться домой, нетрудно понять, что это означает. Внутренне ты не женат - ты вечный холостяк. Ты не хочешь брать на себя ответственность за жену и семью. Неудивительно, что ты зафиксировался на своих клиентах. Необременительные отношения, деятельность, которая льстит твоему "эго", не накладывая никаких обязательств на твое внутреннее "я".
- О-го-го! - сказал я. - Что ты читала?
- Я вполне способна сама проанализировать свой брак и прийти к неизбежным выводам. Этот брак висит на волоске, Билл.
- Ты серьезно?
- В жизни не была серьезней. Знаешь, что ты такое, Билл Гуннарсон? Ты всего-навсего профессия, которая ходит, как человек. Когда я попыталась рассказать тебе по телефону, как доктор Тренч сказал, что я в прекрасной форме, ты все мимо ушей пропустил. Тебе даже Билл Гуннарсон-младший ни чуточки не дорог.
- Он мне очень дорог.
- Может быть, ты так думаешь, но ты ошибаешься. Тратишь дни и недели напролет, спасая преступников от тюрьмы, где им самое место. Но когда я тебе говорю, что Биллу Гуннарсону-младшему нужна своя комната, ты отделываешься от меня пустыми обещаниями.
- Не пустыми! Я сказал, что мы подыщем дом побольше, и подыщем!
- Когда? Когда ты позаботишься о всех убийцах и всех грабителях? Когда Билл Гуннарсон-младший будет стариком с длинной седой бородой?
- Черт побери, Салли! Он же еще даже не родился.
- Как ты смеешь посылать меня к черту!
Она оглядела свою кухню, точно прощаясь с ней навсегда. Ее взгляд скользнул по моим волосам, стальным гребнем расчесав их. Она величественно повернулась и вышла. Стукнувшись бедром о косяк.
Я не знал, смеяться мне или плакать. Торопливо доел ужин, однако тщательно его разжевывая. Прекрасный предлог, чтобы поскрипеть зубами.
Десять минут спустя, приняв горячий душ, но без холодного, я забрался в кровать. Салли лежала лицом к стене. Я подсунул руку под мягкую складку у нее на талии. Она притворилась мертвой.
Я продвинул руку подальше. Кожа у нее была нежная, как сливки.
- Прости! Конечно, я должен был тебе позвонить. Но меня это дело прямо-таки засосало.
- Сразу понятно, что за дело, - ответила она через некоторое время. - Я очень беспокоилась. Прочла об убийстве в газете. И подумала, что для успокоения почитаю книгу, которую мне мама прислала, - о том, как быть счастливыми в браке. Ну, и одна глава меня очень расстроила.
- О вечных холостяках? Она хмыкнула.
- Но ты же не вечный холостяк, Билл? Тебе нравится быть женатым на мне и все прочее?
- И все прочее.
Она повернулась ко мне, но не совсем.
- Конечно, последнее время всего прочего было не очень.
- Я могу и подождать.
- И тебя это не угнетает? В книге говорится, что для мужчин это тяжелое время, потому что они страстные. Для тебя это тяжелое время?
- Это чудесное время! - Я провел ладонью по ее животу. Даже в темноте она вся светилась.
- Ой! - сказала она.
- Почему "ой"?
- Вот, потрогай.
Она передвинула мою ладонь, и я почувствовал, как он брыкается. Конечно, с тем же успехом могла родиться не он, а она, однако удары, которые ощущала моя ладонь, были явно мужскими.