Они окончательно приучили меня называть "Просветом" родной проспект Просвещения. Около "Шавермы" постоянно кого-то винтили, гасили, кому-то вмазывали. Там я впервые попробовала компот, от которого у меня начались глюки. Дыры на венах моих новых знакомых всегда шли дорогой. Во время облав я, как несовершеннолетняя, частенько прятала в карманы своей куртки листы с таблетками, баяны и струны.
Потом стала сама носить ринг на голове, и совершенно отвязалась. Оттягивалась тем, что стебалась над родственниками и соседями. Выставляла себя ещё более порочной, чем была на самом деле. Хотя, конечно, каждый день выслушивала жалобы приятелей на то, что у них пропала стэнда после того, как пришлось ненадолго слезть.
Конечно, не все у нас были маргиналами. Встречались дети научных сотрудников, даже чиновников районной администрации. Как говорил в таких случаях Лев Львович, мой куратор от Госаркоконтроля – "Диапазон от Баха до Оффенбаха". А мы даже не знали тогда, кто это такие. "Поколение нулевых" лишними знаниями себя не отягощало. Нам больше нравилось гонять ночью на мотоциклах по спящим улицам, изображать из себя настоящих байкеров. Своей "машины" у меня, конечно, не было. И тут помог ещё один завсегдатай наших тусовок.
Паша со знаменитой фамилией Грибоедов, для нас просто гриб, недавно "откинулся от хозяина" – то есть вернулся зоны. Сидел как раз за ДТП с человеческими жертвами, совершённое аккурат на мотоцикле. Сам он рассекал на модном в те годы "Судзуки-600"., а мне отдал свой старый мотоцикл. Вернее, я могла брать его в любой момент – покататься. Я, конечно, не уверена, что точно помню марку "машины" Гриба. Может, на таком он гонял несколько позже – не суть.
Нельзя сказать, что нас не жаловались жильцы. Заявы сыпались в ментовку, как сухие клопы с потолка. Ябед мы вычисляли и безжалостно им мстили. Нет, не били, и, тем более, не убивали! Никому не хотелось "чалиться" из-за вредных старух. Мы просто оставляли у их дверей кучки какашек под газетками. И бабки сослепу непременно на них наступали.
Кроме того, мы заливали строительной пеной замочные скважины. Подсовывали камешки под двери – чтобы те не открывались. Бывало, связывали ручки дверей, расположенных напротив. Разом туда звонили и покатывались от хохота.
Меня и других девчонок, входивших в банду, называли "пьяными бантиками". Выражение пошло с выпускного праздника "Алые паруса". Если по справедливости, то всё так и было. Мы квасили прямо во дворе, обещая мочкануть тех, кто позовёт ментов. Но, как я уже говорила, дальше слов дело не шло, и мы оставались на свободе.
А вот после я едва не загремела всерьёз. Спас только юный возраст. Самая старшая из нас. Леся Москаленко, поехала в детскую колонию. Нас с Ветой Сияниной и Сонькой Мороз отдали на поруки. Девчонок – их шнуркам, меня – дяде Севе. Мы, конечно, немного побздели, но зато потом очень гордились. Про нас тогда даже в газетах написали.
Суть в том, что Леськин крендель, Ромка Летуар, изменил ей с латышкой Ротой Паздере. Он вообще всегда задавался и хвастался своим французским происхождением. Леська на это велась и – ведь гламур! Хай лайф, сладкая жизнь! Прощала Ромке всё – даже побои. А тут у Леськи просто поехала крыша.
Она махала "пером" и на весь двор орала, что порежет латышку в лапшу. Правда, Рота жила в Риге, вернее, в предместье, в особняке. У нас она вообще не появлялась. Летуары тоже обитали в коттедже у Суздальских озёр и были ровней латышам. А Леська просто места своего не знала. Конечно, это я теперь так думаю, а тогда загорелась ей помочь.
Леська сказала, что у них на Украине пользуются верным приворотом. Но для колдовства требуются кости некрещеного младенца. Она якобы знает могилу на Северном кладбище, где похоронен новорождённый мальчик. Его бабушка якобы горевала, что внука не успели окрестить. Ну, взяли мы лопаты в сарае у Соньки Мороз – она там недалеко жила. Мы дома сказали, что будем у Соньки ночевать. Никто ничего и не заподозрил.
Драйв, конечно, получился клёвый. Ветка с Сонькой боялись, зато я и Леська оторвались по полной программе. Настоящая готика – ночь, могилы, замирание сердца. В основном, мы с Леськой и копали, а Ветка с Сонькой стояли на стрёме. Младенец оказался в маленьком гробу, который мы не успели открыть. Леська хотела добыть кости позвоночника, чтобы сжечь их в Шуваловском парке.
Нас поймал сторож, привлечённый вознёй, хихиканьем и шорохом лопат. Мы с Леськой убежали бы, а эти тюхи попались, всё рассказали. Нас тоже приперли – пришлось колоться. Вообще-то кололась Леська – совершенно в наглую. И не раскаялась нисколько. Я заявила, что просто хотела помочь подруге. Ветку и Соньку сперва выдрали, а потом потащили отчитывать в церковь. Ребёнка снова закопали, как положено.
Меня не били, даже особенно не ругали. Понимали, что уже поздно пить боржоми. Я осталась без подружек, которые боялись теперь пукнуть лишний раз. И потому решила наконец-то стать женщиной. Помог мне в этом Маамун Абдул Халид аль-Мехбади.
Я уже вспоминала про павильон "Шаверма" на "Просвете". Сначала это был просто ларёк. Со временем палестинцы расширили бизнес. Сперва там заправлял толстяк по имени Салех. Потом пригласил к себе родственника. Маамуна как раз отчислили за неуспеваемость из какого-то российского ВУЗа. А раньше он был боксёром. Это оказалось весьма кстати. В "Шаверму" часто наведывались "нацики" и затевали драки. После появления в заведении Маамуна стало заметно тише, хоть нацело порядок не восстановился.
Однажды, в марте месяце, мы тусовались на "Просвете". В павильоне выла и гремела восточная музыка. Салех отмечал свой "полтос". Он позвал в гости местных – чтобы подлизаться. Потом на улицу вышел Маамун, огляделся по сторонам. И вдруг направился прямо к нашей компании.
– Заходите, пожалуйста! Хозяин вас приглашает на день рождения. Не обижайте его – покушайте с нами…
Выглядел Маамун примерно как Николай Валуев – только поменьше и посмуглее.
В первый момент я хотела сказать: "Ступай себе боком!" Но потом вспомнила, что идти мне особенно некуда. Здесь, на "Просвете", семья брата. На "Лесной" – больная бабушка Галя. В "Шаверме", конечно, будет веселее, даже если подерутся.
Я поправила свой белый, невинный берет с помпоном, который мне связала ещё мама. Одёрнула "дутую" курточку сизого цвета. И храбро шагнула навстречу неведомому. Внешне я выглядела очень самоуверенной и развязной, пахла табаком.
В "Шаверме" вперемешку с арабскими мелодиями крутили Розенбаума и Мафика, песни воли и неволи, а также дэнс-блатняк. Кстати, песни групп "Стрелки" и "Блестящие" оглашали окрестности даже днём, не говоря уже о вечернем времени наплыва посетителей.
Мы подпевали на караоке "Воровайкам". Потом пошли в пляс под "Хоп, мусорок, не шей мне срок!" А в итоге разревелись пьяными слезами, слушая военный шансон. Его потребовали ввалившиеся в зал бывшие десантники. Они как раз отмечали годовщину какой-то своей трагедии в Чечне.
Маамун решил с ними не ссориться. Он крутил "Голубые береты" до тех пор, пока ребята не ушли, а я не заснула в подсобке. Отъезжая под исполняемую уже в третий раз песню "Две "вертушки" на Моздок", я лениво думала о завтрашнем дне. Надо бы успеть домой за рюкзаком и "сменкой", и при этом не столкнуть с Кристиной.
Учебники и тетрадки я оставила на столе. Абсолютно честно собиралась делать уроки. Но невестка не оценила мой героический порыв и опять начала трендеть, какая я шняга. Пришлось молча встать, одеться и хлопнуть дверью. Конечно, я направилась к метро, ещё не зная, как там всё обернётся.
Конечно, мы не только хавали, но и болтали. Маамун рассказывал о своей родине. Там такие чудесные пляжи, и круглый год тепло! От вина с коньяком я стала очень доверчивой. Решила, что будет улётно надолго свалить из России. После смерти матери я стремительно повзрослела и решила взять судьбу за глотку. Перспектива оказаться на Средиземном море с каждой минутой становилась всё более реальной.
Что было дальше, вполне понятно. Я, правда, вырубилась ещё до кульминации. Утром забежала за рюкзаком и направилась прямо в школу. Конечно, ничего не выучила и получила сразу две "двойки"– по физике и по геометрии. Сама удивилась, насколько равнодушно отнеслась к этому.
Что там мне какие-то "пары"? Теперь я – женщина! И мой парень – не какой-то сявка-школьник, а боксёр и бизнесмен. Он отвезёт меня к тёплому морю, оденет в шелка, увешает "брюликами". Зачем мне учиться? Всё, что нужно для красивой жизни, я имею и так. Мне всего четырнадцать? Не проблема! Маамун сказал, что в этом возрасте уже можно выйти замуж. Не вечно же мне ездить только в Сочи и в деревню под Лугу!
Недолго думая, я взяла быка за рога. Любой ценой женить на себе Маамуна! Это стало моей главной целью. И вовсе не потому, чтобы считаться "честной". Просто иначе мне было не вырваться за границу – а очень хотелось. Жизнь "норки" тогда казалась мне недостижимым идеалом.
Ночами я выходила на лоджию, смотрела на полную Луну, крестила свой рот и говорила: "Сон про меня, сон для тебя, для Божьего раба Маамуна. Аминь".
Делать это нужно было три раза в месяц. Девчонки, с которыми мы вместе занимались гробокопательством, шёпотом предупредили, что на мусульманина заговор может и не подействовать. Для верности я тайком подливала Маамуну из своего бокала пива или вина. И приговаривала при этом про себя: "Пей, допивай, люби, не забывай!"
Кстати, помогло, хоть он и не крещёный. Я дико боялась, что Маамун смоется. С другими девчонками именно так и бывало. Конечно, дома ничего не знали. Делилась я своими любовными проблемами только в школе, с двумя подружками. Была в них уверена на все сто. Сидя в "тубзике", мы шёпотом обсуждали, как быть. Стоит сказать Маамуну о моей беременности или лучше скрывать до последнего?
Я доверилась интуиции и решила сказать. Арабы ведь к таким делам относятся иначе, чем русские. Даже если Маамун меня не любит, но своего ребёнка просто так не бросит. А что залетела я от него, Маамун ни на миг не сомневался. Но, пока не состоялась свадьба, этот вопрос был в нашей семье, как шишка в заднице.
Месяца три я развлекалась тем, что ходила по салонам для новобрачных и выбирала себе подвенечное платье. Скажу сразу, что купить наряд не получилось – взяли напрокат. Платье было очень красивое – из итальянского атласа. Корсет и юбка декорированы французским кружевом "шантильи", плечи открыты.
Маамун тогда был либерален и больше всего хотел, чтобы все видели его красавицу жену. На обручальных кольцах мы выгравировали свои имена – по-русски и по-арабски. Но до тех пор ещё много чего случилось…
Белой летней ночью я возвращалась домой с огромным букетом кремовых роз "Мускат". Их как раз продавали по сниженным ценам, и Маамун расщедрился. Как назло, меня в окна увидели старухи-соседки. И. натурально, доложили всё жене брата. Они, оказывается, давно выследили нас в "Шаверме", но ничего не могли доказать.
После истории с математиком им поверили не сразу, но на сей раз всё оказалось правдой. Я реально залетела и была уже на четвёртом месяце.
Дело очень быстро дошло до дяди, который припомнил мне всё. От него я узнала, что стала жертвой метода Кристеллера. При родах меня буквально выдавливали полотенцем из живота матери. Много времени спустя выяснилось, что у меня, скорее всего, изменён определённый ген; потому я такая распущенная. Я даже записала его название на бумажке. У мужиков тоже есть такой ген, только называется иначе. Так что я ни в чём не виновата – просто больной человек.
Конечно, в школе мне устроили моббинг. Другие гуляют – и ничего, а меня разбирали перед всем классом. Это было уже в сентябре. Могли бы перевести в вечернюю школу потихоньку, но нарочно решили поиздеваться. Всем девчонкам запретили со мной разговаривать, потому что спуталась с "черножопым". Маамун же поклялся зарезать любого, кто потащит меня на аборт. Какой там аборт – живот уже лез на нос!
– Вразумляй до трёх раз, а после отрекайся! – сказал дядя Сева, подведя итог многодневным дебатам. – Это уже второй твой крупный проступок. Совершишь третий – и я тебя не знаю. Живи тогда, как хочешь. А пока, если хочешь рожать, перейдёшь в вечернюю школу. Среднее образование надо получать железно, а там сама решишь.
Потом я долго привыкала к ребёнку в приюте "Маленькая мама". Это получилось не сразу – слишком я была молода. Сын казался живой куклой, и она быстро надоела. Со мной там жили девчонки-нищенки, которые на самом деле не бедствовали. Честно говорили, что у них просто такая работа. Дети им, конечно, пригодятся – с маленькими больше подают.
Очень скоро меня потянуло на волю. Хотелось развлекаться, танцевать и крутить любовь, но приехал Маамун-старший. Сказал, что на Востоке ничего этого не будет. И точка! Там женщина должна ублажать только своего мужа.
От такой перспективы я приуныла и раздумала выходить замуж. Но дядя заявил, что у мальчика должен быть отец. Мы сыграли аж две свадьбы – в России и в Израиле. Как и следовало ожидать, надолго меня не хватило. Под именем Мариам я прожила у мужа меньше года и вернулась в Питер. Маамун отпустил меня при условии, что я никогда не стану претендовать на ребёнка.
В дальнейшем я признавала, что взбрыкнула тогда зря. Семья Маамуна была богатая. Все имели израильское гражданство. Мой свёкор, известный и уважаемый геммолог, радовался появлению невестки. Непутёвый сынок вернулся домой с юной супругой и прекрасным сынишкой. А, значит, гарантированно возьмётся за ум. И перестанет, как паршивая овца, портить всё стадо.
Вскоре я уже умела различать тринадцать видов бриллиантов – от А до Н. И знала, что самые барахловые "брюлики" поставляют из ЮАР. Жила семья аль-Мехбади в Восточном Иерусалиме. Их дом был больше поход на дворец.
Я, которая в детстве вырезала корону из фольги и обматывалась для красоты ёлочными гирляндами, теперь существовала в мире золота и драгоценных камней первоклассного качества. На моём перстне красовался очень дорогой, элитный турмалин неповторимого оттенка. Стоил он, на минуточку, семьсот тысяч баксов.
Когда-то свёкор поклялся Аллахом, что преподнесёт этот перстень женщине, которая сумеет взнуздать его наследника, привести к семейному очагу. Перстень сразу же внесли в контракт. При разводе я имела право взять его с собой. Кроме того, после заключения брака мне выплатили десять тысяч долларов. Детская мечта стала явью. Я чувствовала себя Золушкой, для которой никогда не наступит полночь.
Как всем грешницам, мне безумно везло. Муж-араб привёз меня не в хижину с земляным полом. И не в тесный дом, где живёт ещё двадцать человек родни – вперемешку с козами и овцами. Сама того не понимая, я дорого продала свою невинность. После этого Маамун был просто обязан жениться.
То, что у нас лицемерно порицается, на Востоке является скучной нормой. Ни о какой любви перед свадьбой даже не говорят. Арабы вообще не воспринимают такую постановку вопроса. Человек сватается, только если уверен, что сможет содержать жену – не хуже, чем её отец. А поскольку в родительском доме я буквально выла от скуки и нищеты, то превзойти мой прежний уровень оказалось просто. Все мои шкурные выкладки, от которых морщилась Кристина, и мрачнел лицом Богдан, в доме Маамуна прошли на "ура".
На первых порах, обсуждая материальные вопросы, я дико стеснялась. Но свёкор с улыбкой сказал мне: "Если женщина выходит замуж без контракта и ничего не требует, значит, она себя не ценит. Тогда за что же её станут ценить муж и его родня?"
В первые месяцы я буквально визжала от щенячьего восторга, постигая восточную жизнь. У меня были свои большие деньги, которые следовало тратить только на себя – даже не на ребёнка. Я ничего не привезла из дома, и зарплату тоже не получала. Но вполне довольствовалась тем, что давал муж.
Содержать детей должен мужчина. Но он же потом и забирает их в случае развода. Тут нет вопросов. Отец Маамуна вполне мог воспользоваться моей серостью, оставить меня без наследства вообще. Ведь никакого раздела имущества там нет. Получаешь только то, что закреплено за тобой в контракте.
Местные женщины часто прописывают условие, что бывший супруг содержит их до заключения следующего брака. Я не стала этого делать и уехала домой. Кстати, именно от арабов я узнала цену старшему брату. Это всегда защитник, опора, надежда. А уж дядя – вообще наипервейший человек – после отца! Я очень порадовалась, что на свете есть Богдан, не говоря уже о Всеволоде Михайловиче.
Правда, в ту пору мы с братом были в неважных отношениях. А с дядей вообще расплевались. Пришлось мне первой идти на мировую. Восточные люди уважают женщин, имеющих большую родню, и я это учла.
В доме мужа меня звали Мариам, но веру я не меняла. Либерал-свёкор любезно объяснил мне, что это вовсе не обязательно. По законам шариата жена должна верить в Единого Бога – то есть быть хоть христианкой, хоть иудейкой. Это сильно облегчило мне жизнь – не пришлось совершать намазы по пять раз на дню, учить Коран и выполнять местные обычаи. Они, на мой взгляд, часто оказывались просто дикими.
Первые полгода мы жили как в раю. Я называла мужа "хабиби" – любимый. Он меня – "малышка", по-русски. Разрешал носить купальник с сеточкой – то ли бикини, то ли сплошной. Потом я выпросила право надеть более вызывающий – ярких цветов, с бусинками и ракушками. Мы объездили Израиль, Египет и прочие библейские места. И везде делали то, что сейчас называют "селфи". У меня до сих пор хранятся эти фотки. На них я в хитоне, в сандалиях с кожаными перемычками. Или в роскошной тунике и серебряных вьетнамках на платформе.
Мы часто бывали на Мёртвом море, где можно было буквально лежать или даже сидеть на исключительно плотной воде. Когда я после купания обсыхала под жарким солнцем, на коже выступали соли. И Маамун, почти не дыша, слизывал их, кончая даже без секса. Я тоже блаженствовала, не скрывая этого. Думала, дура, что муж меня любит без памяти.
Я успела немного выучиться арабскому языку. Узнала, что он не един. Есть пять групп диалектов. Приучилась называть Каир эль-Кахирой. Это значит – победительница. С интересом слушала рассказы мужа о молитве в Джуме – Пятничной мечети, находящейся в Мекке. Мне нравилось узнавать новое, сказочно-прекрасное.
Я будто оказалась на далёкой планете, откуда вовсе не собиралась возвращаться. Легендарная Александрия, набережная, тянущаяся вдоль Средиземного моря на десятки километров! Лучшие пляжи Монтаза и Маамура! У мужа нашлись друзья в египетской Ривьере – городке Мерса-Матрух.
Там я вдоволь наплавалась в естественных купальнях с необычайно синей, чистой водой. Под гигантскими пальмами с толстенными волосатыми стволами я пила кроваво-алый чай из гибискуса. А звёзды в чёрном небе – не шучу! – были размером с электрическую лампочку. И скажи мне кто-нибудь, что совсем скоро я буду спасаться отсюда бегством, ни за что не поверила бы! Беда всегда приходит внезапно. А перед этим чувствуешь себя особенно, до боли, счастливой…
Из Александрии мы поехали в деревню Мит Рахина. Там раньше находился древний город Мемфис. Весёлые и щедрые друзьями Маамуна учили меня отличать американский жест "о'кей" от очень похожего на него арабского. Тот, правда, символизировал прямую угрозу жизни. Мужчины боялись, что я ненароком навлеку на себя чей-нибудь гнев. И в этот момент зазвонил мобильный телефон мужа. Младший брат Ибрагим плача сообщил ему, что скоропостижно скончался отец. И потому нужно срочно вернуться.