* * *
Как выяснилось, Кота вызывал сам начальник колонии полковник Ефимов. Переступив порог, Костян застал в кабинете все высокое начальство. За столом пыхал сигаретой сам хозяин. За столиком для посетителей пристроился Чугур. Кот, никогда не бывавший в этом крыле административного здания, с любопытством зыркал по сторонам. Обстановочка так себе, бедная: крашеные стены, горшки с цветами на подоконниках, старенький телек. Паркет выщерблен, как будто по нему прокатился гусеничный трактор. Вслед за Котом в комнату вошли двое дюжих контролеров, встали у двери, как почетный караул.
Первым взял слово хозяин. Сообщив, что согласно закону об амнистии, заключенные, не совершившие тяжких преступлений и преступлений против личности, выходят на свободу, он сделал многозначительную паузу. И добавил, что свобода – это что-то вроде аванса. И этот подарок судьбы, этот аванс еще предстоит отработать, доказав всем, и прежде всего самому себе, что ты вышел на волю не только с чистой совестью, но и с правильными мыслями. А мысли такие: никогда больше не ступать на скользкую дорожку преступности. Жить честно и воровские замашки забыть навсегда. Администрация колонии надеется, что встреча по эту строну колючей проволоки окажется последней, а пребывание на зоне стало хорошим уроком для бывшего заключенного.
Штампованные фразы, гладкие и скользкие, как обмылки, в них нет ни капли смысла и человеческого чувства. Этими банальностями хозяин по долгу службы напутствовал большинство зэков, выходящих на волю по амнистии. Но для Кота пустые слова звучали как самая прекрасная, трогающая душу музыка, какой за всю прожитую жизнь еще не доводилось слышать. Он впал в состояние эйфории и плохо слышал, о чем вещает полковник.
Чугур, сидя за столом, вертел перед собой какую-то бумажку, кажется, портянку об освобождении. Пока хозяин говорил, физиономия кума оставалась напряженной. Брови нахмурены, на скулах играют желваки. Снизу вверх он пристально смотрел на Кота, словно старался угадать, о чем тот думает. Похоже, все в порядке, Кот улыбался, как идиот, и кивал головой.
Когда Ефимов выговорился, Чугур поднялся со своего места, приказал Коту подойти ближе. Неожиданно кум наклонился, выудил из-под стола початую бутылку водки и пару стаканов. Себе плеснул на донышко, Коту накатил целый аршин.
– А теперь, Костя, прими неформальные поздравления, – Кум поднял стакан. – Ну, что стоишь? Угощайся.
Кот вопросительно глянул на Ефимова, тот кивнул, мол, дают – бери. Кот поднял стакан, пригубил водку.
– Извини, я неправильно тебя назвал Костей.
– Все правильно, гражданин начальник, – отозвался Кот. – Меня зовут Константином.
– Вот и ошибаешься, – кум, не притронувшись к водке, поставил стакан на стол, придвинул ближе к Коту бумажку. – Вот, читай. Теперь у тебя другое имя. Ты Николай Сергеевич Шубин. Вот так правильнее будет.
Музыка сфер, звучавшая в душе Кота, оборвалась. Лопнула скрипичная струна, смолкли фанфары. В следующую секунду он выплеснул водку в лицо кума. Резко отфутболил ногой стол, разделявший его и Чугура. Рванул вперед, чтобы размазать ему физиономию в кровавый блин. И задергался в руках подскочивших сзади прапорщиков.
Один из них борцовским приемом провел подножку. Второй с разворота врезал ему по затылку колотушкой, продолговатой свинцовой гирькой в кожаном чехле. Коту заломили руки и ткнули мордой в паркет. Когда он оказался на полу, ему еще несколько раз навернули по шее и по затылку. Нацепили браслеты, выволокли в коридор и потащили вниз по лестнице к подвалу.
* * *
Оставшись в кабинете вдвоем с хозяином, кум, вытащив платок, вытер лицо. Реакция Огородникова ему не понравилась. Кажется, он кентовался с покойным Колькой? Но так случилось, что пареньку выпала плохая карта. Конечно, Кот, отсидев пару суток в кандее, остынет, придет в себя. Но выпускать этого неуправляемого сукина сына на волю нельзя. То есть, выпускать придется в любом случае, но вот в живых оставлять нельзя.
– Твое мнение? – хозяин встал из-за стола, прошелся по комнате и, остановившись у окна, долго разглядывал пустой плац.
– Он себя не контролирует, – ответил Чугур. – Совсем без тормозов. А в жопе детство играет. Сами все видели.
– М-да, ему дают свободу, а эта тварь вырабатывает номера.
– И еще одна загвоздка: пальчики Кота есть во всех милицейских картотеках. А ведь он не остановится, когда выйдет на свободу. Не тот человек, чтобы остановиться. Грохнет кого-нибудь, оставит отпечатки. И встанет вопрос: каким это макаром зэк, скончавшийся на зоне от пневмонии, вдруг оказался живым. И продолжает беспределить? Он что, из гроба поднялся? Конечно – это гипотетический вариант. На уровне "может быть". Но все же...
– Вот и я о том же, – вздохнул хозяин.
– Вообще-то я этот вариант предусмотрел, – сказал Чугур. – Заранее предвидел. И появилась тут одна светлая мыслишка.
– Хорошо, Сережа, – хозяин поморщился, он не хотел знать всех подробностей этого дела, наверняка, грязного и кровавого. – Ты уж все сам реши. Чтобы мы с тобой в дерьме по уши не оказались.
– Решу, – пообещал Чугур. – Огородников пару дней в кандее посидит. Оттуда его и выпишем. Пусть погуляет. Немного.
– Вот именно, немного, – хозяин многозначительно поднял вверх палец. – Мы, как говорится, свои обязательства выполнили. Деньги отработали. А за несчастный случай, который произойдет с Огородниковым уже на воле, преднамеренное убийство или что другое, ответственности не несем.
* * *
Время близилось к вечеру, солнце медленно опускалось за дальний лес, когда Чугур по подвесному мосту перебрался через реку, делившую поселок на две половины. Он поднялся вверх по пыльной улице, поздоровавшись с полуслепой старухой, торчавшей у почты. Прошагав еще сотню метров, свернул в проулок между огородами и вышел к двухэтажному дому из круглого леса.
В прежние времена строение состояло на балансе министерства путей сообщения, когда-то здесь селили одиноких путейцев или работников железнодорожного депо. Но теперь от прежних хозяев даже воспоминаний не осталось. Депо давно закрыли, путейцы разъехались. Дом заселен в основном стариками и зэками, вышедшими из колонии, но не покинувшими этих мест, потому что податься было не к кому и некуда. Бывшие уголовники работали на лесопилке или на упаковочной фабрике. Жизнь конечно не сахар, но на выпивку хватало.
Во дворе дома разрослись старые вязы и тополя, с правой стороны несколько ржавых гаражей, слева – здоровенная голубятня.
Чугуру не пришлось подниматься наверх, искать человека, к которому пришел. Вячеслав Мамаев, он же Бешеный, он же Резак, сидел на лавочке у врытого в землю стола и раздвигал меха гармони-трехрядки, которую пытался довести до ума, проверяя, хорош ли звук. Получалось неважно. На верхних нотах гармонь давала петуха, а на басах натужно хрипела. По желтой траве Чугур зашагал к столу напрямки. При его появлении Резак резко поднялся, сбросил с плеча ремень, положил гармонь на стол и сорвал с головы засаленную кепочку. Лагерные правила он усвоил, как дважды два, казалось, они вошли у него в плоть и кровь, как дурная болезнь. И побороть эту хворь не было сил.
– Доброго здоровья, гражданин начальник.
Резак не протянул руку, ожидая, когда кум удостоит его этой чести. Чугур сжал и тряхнул ладонь старого знакомого. Лапа Резака была твердой и холодной, как у суточного трупа. Он с первого взгляда производил хорошее впечатление: русский мужик с русыми волосами, серо-голубыми глазами. Крепкого сложения, загорелый. Если бы не след от ножа на верхней губе и дурные наколки по всему телу, сошел за преподавателя техникума или передовика производства, наставника и любимца молодежи.
– Какой я теперь тебе начальник, – махнул рукой Чугур и доброжелательно улыбнулся. – Начальник – это в прошлом. Ты когда освободился, что-то я запамятовал...
– А я вот все помню, – со значением сказал Резак. – Один год, семь месяцев и двадцать ден. Такая вот высшая математика.
– Ну вот, а меня все начальником называешь. Пора бы уж забыть. Теперь твой начальник – бригадир с фабрики.
– Я оттуда ушел, – ответил Резак. – Очень надо ишачить за эти копейки... Нет, это не для меня. Такие бабки я тут одной левой заработаю. Вот гармонь починяю. Или по хозяйству кому помочь.
– Может, оно и правильно, что ушел.
Чугур знал, что Резака за бесконечные прогулы и оскорбления начальства турнули с места еще в конце весны. С той поры его старый знакомый наделал долгов и чем теперь живет – не совсем понятно. Ясно, не по хозяйству бабам помогает. Куму было также известно, что у Резака есть кое-какие сбережения на книжке, но это деньги на черный день или, если он все-таки решится осуществить свою давнюю мечту, на покупку хорошего дома.
Усевшись на скамью, Чугур снял с головы фуражку. На лбу осталась красноватая полоса, будто он перевязал голову ленточкой. Эту фуражку он подобрал на складе взамен той, что испортил краской Колька Шубин, земля ему пухом. Оказалось, носить новый головной убор – сплошное мученье. Фуражка тесновата, кожа под ней совсем не дышит, и матерчатый верх плохо натянут, провисает.
Резак молчал, прикидывая про себя, за каким хреном припылил Чугур. Ясно как божий день: его гость без дела людей не беспокоит. Но что это за дело? Не пересилив любопытства, задал вопрос:
– Вы по делу или как? – Резак сел рядом, вытянул из пачки папироску и задымил. – Просто поговорить? Если по делу, пойдемте в дом.
Чугур отрицательно помотал головой. Он плевать хотел с высокой колокольни на разговоры людей, которые могут увидеть его в кампании этого страшного человека. За Резаком тянулся хвост его прошлых подвигов, поэтому его боялась вся округа. Даже многие зэки, в свое время отбывшие сроки по серьезным статьям, сторонились этого хмурого, нелюдимого мужика, от которого не знаешь, чего ждать.
О Славе Мамаеве ходили такие слухи, услышав которые человек с устойчивой психикой больным может сделаться. Говорили, будто он убивал женщин и старух, грабил квартиры, уродуя их хозяев до неузнаваемости. Что он брал на гоп, принимал и выполнял заказы на мокрые дела, и прочая, и прочая в том же духе.
Резака пред последней посадкой взяли в постели в чужой квартире, где он ночевал второй раз подряд. Рядом с ним на широкой кровати легко уместился обнаженный труп хозяйки дома. Лежавшая под боком покойница не мешала спокойным снам Резака.
Но Чугур к этим рассказам относился разборчиво. Он полагал так: что было на самом деле, то в суде доказано. А недоказанные эпизоды – это так, пустой треп и художественный свист. Раз прокурорские не доказали, значит, не было ничего.
Конечно, Резак уже не тот, что был когда-то. Но он по-прежнему горячий, памятливый на обиды, чуть чего хватается за нож или пускает в дело литые кулаки. Он застоялся в этой глуши, заждался большого дела. Но на горизонте ни фига не маячит.
Судя по слухам, которыми жил поселок, два-три раза за последний год Резак исчезал неизвестно куда, через пару недель возвращался с большими деньжищами. Впрочем, здесь, в этой богом забытой дыре большие деньжищи – это когда хватает на пару бутылок водки и кое-какую закуску.
– В дом не пойду, – ответил Чугур. Ему не хотелось подниматься на второй этаж, в душную, как гроб, комнатенку Резака, где из мебели только облупившийся сервант, железная койка и ящик пустых бутылок. Под потолком пыльный матерчатый абажур, а на стенах вырезки из непотребных журналов. – Тут на воздухе как-то приятней. Дышится легко.
– Да мне-то без разницы. Просто народ скоро со смены пойдет, – помялся Резак. – Ну, с фабрики. Увидят. Чтобы вони лишней не было...
– А чего нам прятаться по углам? – урезонил его Чугур. – Ты мне не любовница, а я тебе не залетный хахаль. Имеет право заместитель начальника колонии поинтересоваться жизнью и бытом своих бывших подопечных, а?
– Имеет, – пожал плечами Резак. – Если боле нечем интересоваться.
– Просто обязан проявлять бдительность, – сказал Чугур. – Святое дело для чекиста: знать, чем дышит контингент. Ну, это я так, к слову. А пришел я по делу. Моя Ирина собирается дом продавать. Сам знаешь, дом – лучший в поселке.
– У Антонова не хуже, – возразил Резак, еще не понимая, куда клонит собеседник.
– Антонов всю жизнь в Москве воровал, на овощной базе отирался, – ответил Чугур. – На склоне лет к детям переехал. А что такое овощная база, сам знаешь. Это все равно что золотая жила. Короче, не нам с Антоновым равняться. Он тебе дом не продаст. А у Ирины пятистенок – просто хоромы. Крыша из оцинкованного железа чего стоит. А ты сколько уж времени все скитаешься по чужим углам. Старость не за горами. Подумай о завтрашнем дне. Хорошо подумай.
– Добрый дом, – облизнулся Резак. – Но думать тут нечего. Я не потяну. Ищи другого покупателя.
– Не прибедняйся, мы не в собесе, – сказал кум. – А тебе выйдет большая скидка. Скажем, вдвое сброшу с цены, если одного человека того... Ты понимаешь. И еще немного наличманом отслюню. Прямо сейчас. На будущие расходы.
Кум не любил договаривать до конца, полагая, что у собеседника мозги работают, тут все и без слов ясно.
– Только не спрашивай, почему и за что?
– Я никогда не спрашивал, – Резак навострил уши.
– Он откидывается через два дня, – объяснил кум. – В полдень выйдет через вахту. Встречать его никто не будет. Конечно, можно все кончить одним махом, прямо здесь. Можно, но не нужно. Твердо запомни: тут его трогать нельзя. Ни в поселке, ни на станции, ни в поезде. Будешь пасти его до самой Москвы. Там он должен встретиться со своим кентом, неким Димоном Пашпариным. Ты им не мешай, пусть потолкуют. А когда твой клиент один останется, действуй. Выбери удобное место и время. Кого взять в помощь, решай сам.
– Есть у меня один человек в Москве, – начал Резак.
Кум не дослушал, только рукой махнул.
– Когда все закончишь, заберешь у клиента все бумажки с записями и документы. Короче, все, что найдешь в карманах. Деньги оставь себе, все остальное надо уничтожить. И, прежде всего, справку об освобождении. В пакете найдешь бумажку с адресом Кота и его дружбана. Это так, на всякий случай. Потому что адреса тебе вряд ли пригодятся. Москву ты хорошо знаешь. Это тоже пригодится. Твоя тачка на ходу?
– В порядке, – кивнул Резак.
– Ты все понимаешь не хуже меня. И знаешь, что делать. Ученого учить – только портить.
Чугур расстегнул портфель, передал Резаку сверток в полиэтиленовом пакете. Положил на стол две фотографии Кота.
– Вот этот хрен мне портит жизнь, – сказал он. – Константин Огородников, кличка Кот. Судим за убийство.
– А чего такое погоняло? – усмехнулся Резак. – По бабам что ли большой специал?
– На зоне, как ты, может быть, догадываешься, с бабами у него практики не было, – сухо ответил кум, не любивший лирических отступлений. – Кликуха она и есть кликуха. Ты ведь свою получил?
– Только потому, что когда-то работал забойщиком скота, – продолжил Резак. – В жизни все пригодилось. И те навыки, что в молодые годы наработал, они не лишние оказались по жизни.
– Мне этого знать не надо, – сказал кум.
Резак не посмел спросить напрямик, с чего бы это зазноба Чугура дом продает, хотя ему было бы интересно узнать. Вроде как она тут при работе. Не иначе как проворовалась баба в своем магазине. И съехать хочет, не дожидаясь ревизии и прокурора. Он поставил вопрос по-другому.
– Зачем хороший дом – и продавать? Что финансовые проблемы?
– Ты обещал ни о чем не спрашивать, – нахмурился Чугур. – Любопытный какой... Продает, значит, так надо. А финансовых проблем у нее нет и быть не может. При таком мужике, как я.
Резак запустил руку в пакет, развернув тряпку, нащупал пистолет Макарова, отдельно, в бумажном пакетике, глушитель и две снаряженных обоймы.
– Вы же знаете, я привык ножом работать, – сказал он, – или бритвой. А лучше топором. Мне ствол не нужен. Одна морока с ним и лишний риск.
– Ствол пригодится, – ответил кум. – Мало ли что. И не станешь же ты по московским улицам за человеком с топором гоняться?
Кум даже улыбнулся, живо представив себе сцену: по Красной площади чешет детина с огромным топором, а Кот делает ноги и прячется в елках у кремлевской стены. Чугур вытащил из внутреннего кармана кителя деньги, аккуратно завернутые в бумажный листок, передал их Резаку. Тот, быстро пересчитав бумажки, одобрительно кивнул. Морщины у него на лбу разгладились, а в глазах заплясали веселые огоньки. Он сунул деньги под рубаху, вежливо попрощался и, повесив гармонь на плечо, побрел к дому.
Чугур, глядя ему вслед, почему-то вспомнил Иркиного попугая. Может, поднанять Мамаева, чтобы замочил мерзкую птицу в особо садистской форме? Шутки шутками, а достал его этот хренов Борхес своим лексиконом по самое некуда. Но, по размышлении зрелом, кум отказался от этой мысли. Нет, это удовольствие он отложит на десерт, когда придет время уезжать из Карамышина, он все сделает сам, своими руками. Причем ничуть не хуже, чем если бы этим занялся Резак.
Часть третья
Точка расчета
Глава первая
Кот вышел через вахту на улицу и зажмурился от яркого солнечного света. В лицо пахнуло горячим ветром, послышался женский смех. Без малого двое суток он просидел в темном сыром подвале, в одиночке, где не было даже крошечного окошка, днем и ночью светила тусклая лампочка над дверью. С потолка капала вода, а из темных углов тянуло холодом. Все эти мелкие неудобства не испортили ему настроения: Кот знал, что выходит на волю и, потеряв сон, прислушивался к шагам, доносившимся из коридора.
Два часа назад прапор и двое солдат-срочников чисто формально, кое-как обыскали Кота, вывели на свежий воздух. Вдоль ограждения из колючки протопали мимо административного корпуса к вахте. Проходя под окнами кабинета начальника оперчасти, Кот поднял голову. Ему показалось, что сверху за ним наблюдает Чугур. В окне дрогнула занавеска, абрис человеческой фигуры исчез в темноте комнаты, растворился за стеклом, будто его и не было. Или это только показалось?
В тесной комнатенке при КПП Кота оставили одного, приказав скинуть с себя все казенное. Прапор бросил на лавку джутовый мешок с цивильным барахлом. Щелкнул замок, и наступила тишина. Кот первым делом разорвал подкладку куртки, достал письмо Кольки Шубина сестре Даше и затертую фотографию, вытащил из шва две крупные купюры, которые еще месяц назад с оказией передал Димон.
Потом вытряхнул вещи из мешка и переоделся. Голубая сорочка была настолько заношена, что на манжетах повисла бахрома из ниток. Темно-синий костюм вызвал у него скептическую улыбку. Такие клифты носили лет десять назад. Пиджак тесноват в плечах, штаны, напротив, широки в поясе, болтаются на заднице, а вот стоптанные ботинки как раз по ноге. Одежда мятая, пропахла хлоркой, зато дырок на видных местах вроде бы нет. Он рассовал деньги и фотографии по внутренним карманам пиджака. И принялся отсчитывать секунды...