Правда, Виктор может изменить свое поведение, открыть страницы для всех. Ну и что тогда? Тогда ему придется вернуться снова в свой облик, предстать в живом виде, чтобы разрешить конфликт.
Таким образом, книгу можно закрывать и предпринимать новые шаги, чтобы закончить эту бодягу.
За дверью Илья играл Шопена.
Кошерину его игра нравилась. Почему Роза считает, что Илья еще не готов? Может быть, потому, что они и… любовью занимаются с помощью музыки?
Музыка прервалась, дверь тихо открылась.
- Я хочу показать вам свою новую симфонию. Пока, правда, в фортепианном изложении. Мне рассказывала Розалия Алексеевна, что вы прекрасно играете, следовательно, можете грамотно судить о музыке.
- Это еще не показатель. Но мне будет интересно. Когда будем слушать? Я готов и сейчас.
- Я вас приглашаю, - сказал, широко распахивая дверь Илья.
Розы не было, и на кухне было тихо. Неужели ушла? А, может быть, она и не появлялась, а ему показалось.
- А где Розалия Алексеевна? - спросил, устраиваясь в кресле Кошерин.
- Она поехала в филармонию, там сегодня прослушивание первой части симфонии.
Илья сел за рояль и вдруг в комнату ворвался ураган звуков. Кошерин вздрогнул. Его накрыло музыкальной волной, и он едва в ней не утонул. Казалось, одновременно играли все струны рояля. Но не в насыщенности звука было дело, а в мощных гармониях, сотканных из разной высоты звуков и целых ритмических пластов, так что создавалось впечатление движение вулканической лавы. Откуда в мальчонке столько мощи!?
Кошерин оцепенел, он впитывал в себя звуки, чувствуя как растет внутри сила, как он крепнет мышцами, светлеет разумом. Словно его изнутри промывали под мощным напором, пробудив ото сна и заряжая новой энергией. Тут ничего не надо было понимать, а только слушать и слушать. Музыка провоцировала жизнь, объясняла, что эта жизнь вечна.
Кажется, Ницше сказал, что без музыки жизнь была бы ошибкой. Точно. Когда Илья закончил, Кошерин встал и подошел к музыканту.
- Вы действительно очень талантливый человек, но меня удивляет взрослость вашей музыки. Разве юноша может так чувствовать? Кажется, что в вас сидит старый мудрец.
- Музыка не знает возрастов, я так думаю, - строго сказал Илья. - Я вкладываю в звуки, может быть, и не себя даже, а то, что успевает мой чувствительный аппарат выудить из пространства. Я всего лишь передатчик и оформитель. А для музыки важна энергетика. Поэтому вам и кажется, что написал ее умудренный опытом человек.
- А на репетицию в филармонию к вам можно попасть?
- Приходите. Розалия Алексеевна проведет и устроит вас. А сейчас мне нужно проиграть еще несколько частей.
Кошерин вернулся в кабинет и сел за рукопись. Но мысли его были далеко от этой стопки теперь никому не нужной бумаги.
Он понял, откуда такая музыка у этого юноши. Илья правильно сказал, что является только передатчиком. А вот мудрость и женскую плодоносящую энергию ему, несомненно, передали Виктор и Роза.
Кошерин голову мог дать на отсечение, что Розиного даже было больше. Она влила в Илью свою материнскую силу, сказалось, что она не имела ребенка, а желание его иметь было огромно. Сколько скандалов разыгрывалось между ними в пик их любви. Роза согласна была воспитывать ребенка без отца. Но для Кошерина появление незаконнорожденного было равнозначно потери своего статуса, всего того, что ему удалось добиться на протяжении жизни. Получается, что и Кошерин причастен к этой музыке, он сохранил Розе ее материнскую силу.
Он узнал тайны мира Ильи, а больше никто эти тайны не узнает. Никто не может догадаться, что произошло, почему Илья написал вот такую симфонию.
* * *
Илья заметил, что отец стал на него в последнее время как-то странно смотреть. А вчера прямо сказал:
- Я тебя не узнаю. Ты стал чужим.
Чужим так чужим. Сейчас Илье было не до родственных разбирательств. Он был на волне успеха.
Пожалуй, впервые он чувствовал границы своего "я", свои возможности. Все удавалось. Ночью он практически не спал, а придумывал все новые и новые звуковые сочетания, захлебывался в них. Хотелось тут же все это великолепие зафиксировать на нотной бумаге, но лень было вставать, потому что фантазия гнала и гнала его дальше.
Иногда музыка ему представлялась в виде прекрасных дворцов, стоящих на заснеженных высоких горах.
Это были такие великолепные картины, что невозможно было оторвать глаз. Иногда в этих дворцах он видел Розу - совершенно голую. Она плыла по огромным залам, потом стояла на верхней площадке и смотрела вдаль. Она виделась ему во всех положениях; молодая незнакомая музыка укутывала ее в свои одежды. Илья открывал глаза, видение продолжалось. Он не мог насытиться красотой, требовал ее все больше и больше. Но когда утром садился за рояль, приходилось напрягать память, воображение, чтобы передать хоть сотую долю ночных видений.
* * *
Отец сидел в восьмом ряду, смотрел на Илью. Впервые он не слышал сочинения своего сына в домашнем исполнении, не участвовал в обсуждении с Ильей ее содержания. Илья прямо сказал отцу, чтобы он не мешал. Не побоялся, что получит по загривку. Отец иногда, войдя в свою роль, позволял и такие жесты. На сцену быстрой походкой вышел Константин Григорьевич Дражков, питерский дирижер, приехавший специально на репетицию и еще не видевший нот новой симфонии.
У Дражкова случилось несчастье, жена бросилась с девятого этажа. Говорили, что Дражков довел ее до этого, что она была вообще психически неуравновешенна. И все невольно рассматривали дирижера, как он перенес этот стресс.
Дело было даже не в факте смерти, а в том, как она произошла. Волей - неволей пятно падало на безукоризненного Дражкова, которого знали, как умного, порядочного человека. К тому же совершенного бессребреника. На иные репетиции и концерты, когда у оркестра не было средств, он приезжал за свой счет. А однажды также за свой счет привез пианиста - вундеркинда, который потряс своей игрой сначала оркестр, а затем и музыкальный Киев.
Дражков выглядел обычно - короткий ежик, болезненные мешки под глазами (ходили слухи, что он много пил), тяжелый подбородок, рассеянно - пристальные почти всегда прищуренные глаза, длинные кисти сухих рук и абсолютно ровный позвоночник; казалось, дирижирует он, откинувшись назад, и вот - вот упадет в зал.
Дражков никогда не смотрел на оркестр, а только поверх его. Илья сидел в первом ряду, встал при появлении Дражкова, подал ему руку. Дражков обернулся к оркестру, кивком поздоровался и вскинул руки, еще не глянув в партитуру.
И только затем опустил глаза в ноты. И тут же поднял их и обернулся к Илье и слегка восторженно покачал головой. Руки же его в это время уже опускались для первой атаки.
И вдруг зал треснул. Многие из завсегдатаев репетиций повскакивали с мест, таким мощным музыкальным валом накрыло затуманенное люстрами пространство. И когда наступила пауза, был слышен их тревожный звон. Илья чувствовал, он написал лучшее, что - то совершенно непривычное. Раньше он любил долго разрабатывать главную тему, а сейчас в первой части Большой симфонии говорил как бы афористично.
Почему я так счастлив, думал Илья. Зачем мне столько счастья? Это Роза, поддакивал ему кто - то, это ты о себе и о ней написал. После окончания репетиции Дражков по - юношески легко спрыгнул в зал, сел рядом с Ильей.
- Как уместно вы написали эту музыку, - сказал Дражков, полуобняв Илью. - Она мне вернула силы для жизни. Я ведь в ступоре, знаете? А вы этот ступор согнали.
Это просто замечательно. Я беру симфонию в Париж, у меня Бетховенский цикл из девяти симфоний, ваша будет продолжением. Это не похвала, не оценка, а необходимость показать, что музыка еще жива.
Дражков никогда не говорил Илье "вы", он обращался с ним, как и полагалось с композитором или солистом его возраста. И то, что он сказал… Илья не верил своим ушам. Взять еще не отделанную симфонию какого - то подростка сразу в Париж на ответственнейший концерт из Бетховенских симфоний! Это высшая похвала, о которой можно только мечтать. Дражков нашел глазами отца Ильи, ринулся к нему, волоча Илью за собой.
- Ваш сын написал симфонию, которую ждет весь мир, вы должны им гордиться, Павел Любомирович, - сказал он официальным голосом. - Но должен вас предупредить, что скоро заберу вашего гениального мальчишку на гастроли, отпустите?
Этим "отпустите" Дражков дал понять, что Илья поедет один, а отец останется дома, чего еще никогда не было.
- Почему нет. Он уже взрослый, а музыка его от меня уже далеко ушла. Я ее не понимаю.
- Это замечательно! - сказал Дражков.
Илья почувствовал холодок на спине. Голос у отца был не просто обиженный, а угрожающий.
Дражков, конечно же, не хотел обидеть, он просто жил в ином мире. Но Илья хорошо знал отца. Это был упорный и тщеславный человек, который всегда добивался того, чего хотел.
Когда-то он сказал ныне покойной матери: "я сделаю из Ильи композитора". И сделал.
Сколько отец просидел на его занятиях, записывая в специальную тетрадь замечания педагогов, а дома усердно пытался их вдолбить в голову своего упрямого сына, у которого в первых же классах стали появляться свои концепции?
Отец так и говорил: "а теперь забудем про твои концепции". Сколько труда он вложил в Илью!
И теперь вот получил. Илье стало жалко отца, но он тут же забыл обо всем, потому что снова заиграл оркестр. Теперь шла отработка его симфонии в деталях. Это было очень интересно. Роза сидела на галерке с самого начала репетиции. Она не столько слушала музыку, хотя от нее никуда уйти было нельзя, сколько наблюдала за отцом Ильи, самим Ильей и Кошериным, который спрятался за колонны и записывал музыку на портативный магнитофон.
Роза была уверена, что именно с этой симфонии начнется триумф ее ученика. Она радовалась тому, что помогла это сделать: сняла огромное внутреннее напряжение, которое возникает у юношей в этом возрасте в связи с неудовлетворенной плотской страстью; что сумела кое в чем поправить саму музыку, которая в первом варианте была чрезмерно агрессивной.
Ее беспокоил отец Ильи. Рано или поздно он все узнает о своем сыне, и тогда… Не хотелось даже думать, что будет тогда. Но именно эти мысли лезли сейчас в голову.
Ведь она отобрала у этого человека сына.
Впрочем, Илья уже давно принадлежал себе. И даже не ей. Скорее наоборот, она принадлежала ему.
Смешная штука все - таки жизнь.
Мысли ее медленно передвигались в пространстве, пока она не почувствовала толчок. Она увидела следователя Смирнова, с которым ее недавно познакомил Кошерин.
Она была уверена, что этот следователь в конце концов доберется и до нее, ведь она была не только знакомой Виктора.
Смирнов увидел Розу, направился к ней.
- Я видела, как вы испугались Кошерина, - спокойно сказала Роза, будто продолжила давно начатый разговор.
- Я его не испугался, - шепотом сказал Смирнов, тем самым сразу установив близкую дистанцию. - Они уже играли? - кивнул в сторону сцены Смирнов.
- Была только читка с листа.
- Это как? - не понял Смирнов.
- Как в первый раз книгу читают. Открывают и читают незнакомый текст. Дирижер еще не видел нот и играл с листа.
- Мне это трудно понять, я не специалист, но интересно.
- Дражков всемирно известный дирижер, можно сказать, даже гениальный. Он вам самое сложное произведение с листа прочитает и уверенно при этом. А симфония Ильи очень сложна по музыке.
- Боюсь, что слишком сложную музыку я не пойму.
- Музыка не физика, ее надо чувствовать.
- Это вы правду говорите.
Роза усмехнулась. Есть такие мужики, которые разыгрывают из себя дурачков. А то он не знает, что надо просто уметь слушать, а точнее, иметь в своем внутреннем устройстве небольшой орган, который воспринимает звуки и перерабатывает их в чувства? Бывают совершенно не воспитанные и необразованные музыкально люди, которые такой орган имеют и глубоко чувствуют гармонии.
- Мне с вами давно пора поговорить, - сказал Смирнов.
- С этого бы и начали, - улыбчивым голосом сказала Роза. - А то сразу про музыку.
- С этого нельзя было сразу начинать, вы ведь не на допросе, а в филармонии. А в филармониях я не допрашиваю своих клиентов.
- Значит, я у вас клиент? - рассмеялась Роза.
Ей стало весело. Этот следователь нашел правильный тон в разговоре с ней, и ей было даже интересно, насколько информирован, что он знает о ней?
Ей вдруг показалось, что он знает все. У него был запас мощности в голосе. Никаких упрашивающих интонаций, он явно знал больше, чем ему полагалось знать для первого знакомства, и голос его в этом выдавал. Роза была хорошей "слухачкой". Она с первого раза узнавала "личностные" голоса. Голос нес столько информации, что по его оттенкам можно было рассказать о жизни человека, нарисовать его психологический портрет.
Оркестр начал играть, и Роза почувствовала, как завибрировал балкон. Смирнов удивленно поднял голову к потолку, он смотрел на зазвеневшие люстры. Еще играя симфонию дома, Роза представляла, как она будет звучать в зале в исполнении увеличенного состава симфонического оркестра: восемь контрабасов, двойная медная и ударная группы. Но то, что она услышала, повергло ее в ужас.
Музыка расколола мир, он рассыпался на ее глазах. Илья усилил звучание инструментов тем, что давал их в разных регистрах. Самые низкие - басовые - самые высокие - флейты, скрипки и трубы. В картинах это называется объемом, когда лесной пейзаж заканчивается маленькой фигуркой идущей по тропинке девочки. Сразу вырастает перспектива и появляется объем. То же произошло сейчас и с оркестром. Он удвоил объем звучания, которое, похоже, попало на одну волну, отчего интенсивность звука еще более усилилась.
Сразу мелькнула паническая мысль, как бы не обвалился потолок. Все - таки филармония очень старое здание, а перекрытия деревянные. Похоже, Смирнова интересовал тот же вопрос. Только после того, как буря утихла, он перевел взгляд с дрожащих, словно в ознобе, люстр на сцену.
- Может, мы выйдем в парк? - дотронулся до локтя Розы Смирнов. - Вы эту симфонию хорошо знаете, а мне достаточно и того, что я услышал и увидел.
- Хорошо, идемте.
Они вышли, тихо прикрыв двери, словно оставляли покойника, и молча пошли по лестнице, устланной красным бархатным с белыми полосками ковром.
Солнце ударило по глазам, Роза зажмурилась. Смирнов поморщился и прикрыл рукой глаза.
- Такое впечатление, что мы выплыли из глубины океана на поверхность.
- Это от музыки. Она подавляет сознание, чтобы потом оно выпрямилось и начинало расти.
- Вы, музыканты, очень интересные люди.
- И вы, следователи, тоже очень интересные люди. Все мы интересные, если интересные.
- Браво! - сказал Смирнов, ища глазами скамейку, на которую можно было бы присесть.
Скамейки все были заняты, пришлось идти на летнюю эстраду, а там тоже было немало народа (удивительно, подумала Роза, сколько людей ничего не делает в разгар рабочего дня и не знает, что вот за этими стенами играют такую музыку).
Место они нашли только на самом верху.
- Мы снова очутились на галерке, - сказала Роза.
- Такова "се ля ви". Мы галерочные люди.
- В том смысле, что рабы?
- Глубоко копаете, Розалия Алексеевна. Мне приятно с вами разговаривать, вы умеете к себе располагать. Сразу чувствуется, что хороший педагог.
- А вы хороший милиционер.
- Я не милиционер, а следователь.
- Вы стыдитесь, что вас так называют?
- Во всем нужна точность. Мы страдаем именно потому, что неточны. Следователь - это человек, который идет по следу.
- Точно сказано. Я видела, как вы шли по следу Кошерина.
- А мы, - не смутился Смирнов, - видели, как вы видели.
- Так вы следили и за мной?
- Мы следим за теми, кто представляет для нас интерес. Вы представляете.
- И потому вы так долго меня не трогали?
- Мы вас не трогали, потому что в этом не было нужды. А теперь нужда появилась, потому что дело странным образом стало перемещаться в вашу сторону.
- Это каким же образом? Я не укрываю Виктора, я всего лишь…
Роза запнулась и посмотрела на капитана. Он сидел в полуобороте, облокотившись локтями о колени и поглаживая указательным пальцем правой руки ухо.
Она хотела сказать откровенно - любовница Кошерина, но теперь она так говорить не могла.
- Вы всего лишь учительница Ильи Измайлова. И не только, как я понимаю, в игре на фортепьяно.
Роза покраснела. Она больше всего боялась, что капитан сейчас посмотрит на нее, но он оказался деликатным и воспитанным человеком.
- Вы не почувствовали в поведении вашего ученика каких - либо серьезных изменений? - сухо спросил Смирнов.
И Роза поняла, что с этих слов и начался допрос. А все, что было до того, называлась проработкой…
- Почувствовала: он изменился в лучшую сторону. Впрочем, вы музыку ведь слышали. Это гениальная музыка, она будет иметь успех в мире, а Илья станет знаменитым.
- И вы вместе с ним. А как быть с отцом? Если он узнает о ваших отношениях, вам не поздоровится. Мужик он мстительный, физически крепкий?
- А тут вы уже должны помочь, ваша прямая обязанность. Мы все должны помогать гениям. Я, как правильно вы сказали, всего лишь учительница. А то, что вы имеете в виду, обычный жизненный процесс.
Если позволительно сказать, раньше в таком возрасте сыновей водили к девкам, чтобы из них сделать мужчину и чтобы они не получали на этой почве губительных стрессов.
К тому же, я люблю этого юношу… материнской любовью, если хотите.
- Да, ничего я не хочу, - зло сказал Смирнов. - Это ваше дело, хотя попахивает растлением малолетних, а это по закону…
- Знаете, - встала Роза. Все ее внутренние органы дрожали, она едва сдерживалась, чтобы не впасть в бабью скандальную риторику. - Если вы считаете, это развратом, то ваше преследование я считаю нарушением прав человека. Илья уже совершеннолетний, ему давно 16, так что больше не будем на эту тему.
А мне интересно было бы знать, откуда у вас такие сведения? Вы везде понаставили своих жучков? Мы что, живем в тоталитарной стране? Меня никто не ставит в известность, что я подследственная, и ведут за мной несанкционированное наблюдение.
С Розой частенько такое бывало, особенно в государственных чиновничьих конторах, когда ее доставали каким - то ненужными бумагами и претензиями, желая получить взятку. Она, дрожа от волнения и негодования, начинала вдруг говорить намеренно спокойно и языком хорошо знающего свои права и обязанности гражданина. И часто это помогало.
- Садитесь, Розалия Алексеевна. Мы так хорошо начали: послушали музыку, а потом, как мне показалось, друг друга слушали с интересом и уважением. И тут вы такое затеяли. Разве я дал вам повод так разговаривать со мной?