– В первую очередь мы осмотрели рюкзаки друг друга. Правда, уже не с таким рвением, с каким осматривали одежду. Самородок опять не нашли.
– Не нашли, – проговорил следователь, записывая мою последнюю фразу. – А никто не жаловался, что у него пропали какие-нибудь вещи?
– У меня ничего не пропало, – ответил я, – у Попова тоже. У Вишнякова – трудно сказать. Мы ведь не знали, что у него изначально было в рюкзаке. А вот Ширшова утверждала, что у неё пропали таблетки снотворного. Правда, её жалобы никто серьёзно не воспринял. Кому нужно её снотворное? Скорее всего, она просто оставила его дома.
– Угу, – промычал майор, продолжая делать записи.
– Затем Ширшова высказалась, что неплохо было бы поужинать. Я заявил, что на охоту больше не пойду, и что если кто хочет, может сходить сам. Уже темнело, и мне, откровенно говоря, было страшно. Но добровольцев не нашлось. Потом мы забрали баклажку с берёзы, которую накануне утром повесили Вишняков и Попов, выпили всё, что в неё накапало, закрепили обратно, затем собрали хворост, развели костёр и уселись вокруг него, чтобы согреться и отпугнуть надоевшую мошкару…
– Обед! – донеслось из коридора. – Все на обед!
Николай Иванович оглянулся на дверь палаты и прервал свою писанину.
– Ладно, – произнёс он, – давай сделаем перерыв. Обед – это, всё-таки, святое.
Я улыбнулся, свесил ноги с кровати и принялся надевать тапочки…
11
Яркое пламя плясало по собранным в кучу дровам и обдавало нас приятным теплом. Поднимавшийся, благодаря установившемуся безветрию, строго вверх дым расплывался над лесными макушками, создавая некое подобие огромной белой птицы. Наполовину зашедшее солнце отсвечивалось вдоль горизонта кроваво-красной полосой. Небо становилось всё темнее и темнее. Землю постепенно поглощала ночь.
Мы молча сидели вокруг костра. Стоявшую тишину нарушало только сухое потрескивание сгораемого хвороста. Алан грустно курил, выпуская дым через ноздри. Сидевшая чуть поодаль Лиля нервно теребила своими тонкими, деликатными пальцами пуговицу куртки и время от времени бросала на него виноватые взгляды. Остальные, включая меня, смотрели на огонь и предавались своим размышлениям.
Мы испытывали неловкость как друг перед другом, так и перед самими собой. Каждый из нас, наверное, даже не предполагал, что окажется подвержен таким низменным инстинктам, как жадность и алчность. Что и говорить, мы считали себя гораздо лучшими, чем оказались на самом деле. Мы даже не думали, что золото способно навести столь страшную порчу. Воистину, проклятый металл! Он имеет какое-то невероятное дьявольское воздействие. Как ни трудно в это поверить, но мы даже были рады, что этот злополучный самородок куда-то исчез. Его пропажа словно сбросила с наших глаз шоры и позволила нам снова стать самими собой. Мы мучились угрызениями совести и были преисполнены стремлением как-то загладить друг перед другом нашу взаимную вину.
– Три дня! – горестно вздохнула Юля. – Похоже, о нас даже никто и не думает.
– Может, нам стоит попытаться самим выйти из леса? – пробормотал Ваня.
– Куда? – спросил его я. – Ты знаешь, в какой стороне находится геологическая экспедиция или хотя бы какой-нибудь населённый пункт? Не знаешь. И никто из нас не знает. Какую бы сторону мы не выбрали, мы в любом случае пойдём наугад и, чего доброго, заблудимся так, что нас потом сам чёрт не сыщет.
– Не поминай чёрта, – попросила Патрушева.
– Вы бы лучше подумали, как нам пережить эту ночь, – заметила Ширшова.
– А что тут думать? – отозвался я. – Пока мы все вместе – мы в безопасности. Если это существо снова появится, на всех на нас оно вряд ли нападёт.
– А если всё-таки нападёт?
– Значит, будем отбиваться.
– Я думаю, ночью нужно наладить дежурство, – предложила Юля, – чтобы нас не застали врасплох и чтобы было кому в случае чего поднять тревогу. Мало ли кто захочет наведаться к нам в гости. Дежурить будем по очереди, по полтора-два часа.
– Разумно, – согласилась Лиля.
– Будет неплохо ещё пространство перед дверью устлать сухими ветками, – сказал Попов.
– Это зачем? – не понял Тагеров.
– А затем, чтобы мы смогли услышать, если к двери кто-то подойдёт, – объяснил Ваня. – Сучки ведь хрустят, когда на них наступаешь.
– Идея! – восхищённо воскликнул я. – Так может, их стоит разбросать не только перед дверью, но и вокруг всего дома?
Моя мысль всем понравилась. Сухие ветки были тут же собраны и разложены по периметру вокруг избушки.
Солнце полностью скрылось за горизонтом. Воцарился мрак. Мы потушили костёр, зашли в домик и договорились об очерёдности дежурства. Начинать выпало мне. Ребята улеглись на полу, девчонки на кровати. Я же взял в руки топор, уселся возле двери и принялся внимательно вслушиваться во все звуки, которые долетали до моих ушей. Но звуков было мало. В основном они относились к сопению и ёрзанью тех, кто находился в домике. Ночь выдалась безветренной, поэтому снаружи стояла тишина.
– Дима? – раздался вдруг чей-то шёпот.
Я узнал голос Патрушевой.
– Чего? – прошептал я в ответ.
– Как ты думаешь, а не мог ли Сергей стать жертвой чего-то потустороннего?
Юля поднялась с кровати, подошла ко мне и села рядом.
– Когда я училась в школе, я как-то прочла одну книгу про всякие необъяснимые явления. И эта книга сейчас стала всплывать в моей памяти. Там, в частности, рассказывалось про древние языческие захоронения. Когда у язычников умирал какой-нибудь представитель знати, они всегда хоронили его по специальному обряду. Цель этого обряда заключалась в том, чтобы дух умершего всегда обитал рядом с телом и охранял могилу. И если могилу кто-нибудь осквернял, дух его убивал.
– Ты веришь в существование духов, охраняющих могилы? – хмыкнул я.
– Я не могу сказать, что слепо в это верю, – ответила Патрушева. – Но я думаю, что какая-то доля правды в таких легендах всё же есть. Как, например, можно объяснить тот факт, что многие археологи, которые в разное время раскапывали древние захоронения, затем вдруг загадочным образом погибали? А средневековые пираты? Общеизвестно, что когда они прятали свои сокровища на каком-нибудь острове, они часто при этом убивали кого-нибудь из своей команды. Тело принесённого в жертву помещали недалеко от тайника, чтобы его дух этот тайник охранял. Известно много случаев, когда искатели, подобравшиеся очень близко к пиратским сокровищам, вдруг умирали ни с того, ни с сего.
– Я, кажется, понял, куда ты клонишь, – прошептал я. – Ты хочешь сказать, что Вишнякова убил дух жившего здесь охотника?
– Я хочу сказать, что это вполне вероятно, и что это объяснение не нужно сбрасывать со счетов, – поправилась она. – Ведь Сергей забрал у него самородок. А духи не прощают, когда ты берёшь то, что тебе не принадлежит. Вот поэтому он и погиб. Кстати, очень может быть, что тот скелет был оставлен здесь специально для охраны. Кто его знает, может здесь где-то недалеко зарыт клад.
– После всего того, что ты рассказала, я и под дулом автомата не возьмусь его искать, – пошутил я. – Лучше уж быть бедным, но живым, чем богатым, но мёртвым.
– Слушайте, может хватит? – раздался ворчливый голос Ширшовой. – Спать мешаете. Днём, что ли, нельзя поговорить?
– Ладно, ладно, – миролюбиво произнесла Юля, сжала мою руку в своей, отчего моё дыхание заметно участилось, затем поднялась на ноги и вернулась к кровати.
Я посмотрел в окошко, которое продолжал заливать яркий лунный свет, и прислушался, не доносится ли снаружи чего-нибудь настораживающего. Но всё было тихо. После рассказа Патрушевой мне стало как-то жутковато. Когда слушаешь истории о привидениях днём, воспринимаешь их с гораздо меньшей серьёзностью. Но когда они звучат ночью, поневоле хочется в них верить. А в свете того, что нам довелось пережить в последние сутки – особенно.
"А ведь вся чертовщина происходит как раз в полнолуние", – пронеслось у меня в голове, и по моей спине ощутимо забегали мурашки.
Тут со стороны кровати, на которой лежали девчонки, до меня донеслись тихие, приглушённые всхлипывания. Похоже, это плакала Лиля. Чувствовалось, что она всячески пыталась себя сдерживать. Но, видимо, её тонкие нервы оказались не в состоянии и дальше терпеть ту натянутость, в которой они пребывали последнее время, и дали слабину.
На слёзы Лили никто не отреагировал. Даже Юля. Никто не спросил, что случилось. Никто не попытался её успокоить. Никто даже не сдвинулся с места. Все, не сговариваясь, сочли, что Лилино расстройство – это сугубо её проблемы, которые не достойны чьего-либо, даже малейшего, внимания.
Что означал этот плач? Обычное нервное истощение или горечь от крушения надежд, усиленную запоздалым раскаянием?
Я стал чувствовать, что сон наваливается на меня всё сильнее и сильнее. Моё сознание погрузилось в состояние полудрёмы и стало уплывать куда-то в сторону. Обрывки мыслей беспорядочно скакали у меня в голове и наслаивались друг на друга. Я боялся закрыть глаза. Мне казалось, что как только я их сомкну, я тут же непроизвольно погружусь в объятия Морфея. Чтобы сбросить с себя эти сонные оковы, я поднялся на ноги и принялся резко крутить головой из стороны в сторону.
Настроение было угнетённым. В меня вдруг полезла всякая философия о несправедливости жизни. Почему первенство в ней держат в основном порочные люди, а те, кто наделён положительными качествами, чаще всего бывают лишены достатка и положения? Почему в карьере главной движущей силой являются нахрапистость, пронырливость, хитрость, способность идти по головам, а компетентность и порядочность отходят не на второй, а всего лишь на третий, или даже на четвёртый план? Почему материальное благополучие в огромном количестве случаев имеет под собой полузаконную, а то и вовсе криминальную основу?
Так может, порок оправдан? Может, всё так и должно быть, и миром действительно правит жестокий прагматизм, а честность и благородство – это только для дураков? А коли так, чего комплексовать?…
Кое-как выдержав отведённые мне полтора часа, я растолкал Ваню, который должен был дежурить следующим, вручил ему "оружие", лёг возле стены, положил под голову свой рюкзак и моментально отключился.
Разбудил меня сильный толчок в бок. Мучительно не желая просыпаться, я сначала не придал ему особого значения, и даже попытался отмахнуться. Но повторный, ещё более сильный толчок всё же заставил меня открыть глаза. Моему взору предстало лицо Попова, походившее на кадр из мистического кинофильма. Освещённое лунным светом, оно представлялось каким-то неживым, плоским, бесформенным, и чем-то походило на призрак. Я даже вздрогнул. Ваня приложил палец к губам, призывая меня к молчанию, и указал глазами на дверь. Я повернул голову. Никто из ребят не спал. Все были на ногах, замерев в какой-то напряжённой изготовке. В воздухе пахло паникой. Через мгновение мне стала ясна её причина. Снаружи, возле домика, кто-то ходил. До моих ушей отчётливо донёсся треск сухих сучьев, которые мы разбросали возле двери. На моём лбу выступил холодный пот. Сердце отчаянно заколотилось. Я вскочил на ноги, лихорадочно вытаскивая из кармана перочинный нож, который в последние дни на всякий случай всегда держал под рукой, и искренне сожалея, что в моих руках нет топора. Топор находился у Тагерова. Алан стоял возле двери, крепко сжимая его в руках, и отведя в полуразмахе чуть назад, будучи готовым обрушить его на всякого, кто посмеет зайти в домик. Но в домик никто не заходил. Постепенно шум снаружи смолк, и вокруг снова воцарилась тишина, которая представлялась уже какой-то гнетущей. Я на цыпочках приблизился к окошку и осторожно выглянул наружу. Ничего подозрительного не наблюдалось.
– Кажись, пронесло, – прошептал я.
Послышались вздохи облегчения.
– Наверное, опять это чудище приходило, – подала голос Лиля.
– А может, это просто какое-то животное? – предположила Юля.
– Может и животное. Но его шаги очень напоминали те, которые мы слышали вчера, – заметил я.
– Да, что-то похожее было, – согласился Тагеров.
Мы ещё немного постояли, но так напугавшие нас звуки больше не появлялись. Затем все, кроме Алана, нёсшего дежурство, попытались вернуться в сон. Но сон этот получился каким-то беспокойным. Лично я провёл остаток ночи в тревожной дремоте. Время от времени меня будили то чей-то пронзительный стон, то напоминавший предсмертную агонию хрип. В каждом из этих случаев я поднимал голову и испуганно озирался по сторонам. Так продолжалось до самого утра.
Когда в окошке забрезжил рассвет, я, решив предпринять последнюю попытку заснуть, стал переворачиваться на другой бок, и едва не охнул, ощутив, как сильно затекла моя правая нога. Она настолько онемела, что я практически её не ощущал. Я, кряхтя, приподнялся, вытянул ногу вперёд, и принялся тщательно массировать её ладонями.
Сидевшая возле двери на дежурстве Ширшова, – её очередь была последней, – вопросительно посмотрела на меня.
– Чего ты морщишься?
Я объяснил.
– А-а-а, – понимающе протянула она. – Слушай, Дим, ты ещё будешь спать?
– А что? – поинтересовался я.
– Может, ты меня подменишь? Ей богу, с ног валюсь.
Я немного помолчал, а затем, решив, что уже вряд ли засну, благосклонно кивнул головой. На лице Лили появилась благодарная улыбка.
– Спасибо, – прошептала она, и кокетливо отвесила мне воздушный поцелуй.
Мой массаж, наконец, возымел действие. Кровоснабжение восстановилось, нога ожила, и я снова смог двигать ею свободно. Поднявшись с пола, я пододвинул рюкзак, служивший мне подушкой, вплотную к стене, чтобы он не мешался под ногами, и, чуть прихрамывая, вышел из избушки.
Снаружи было сыро и зябко. Деревья окутывал слабый утренний туман. Я поёжился, вдохнул полной грудью, развёл руки в стороны, потянулся, зевнул и бросил взгляд на стоявшее невдалеке ведро. Оно было пустое. Я с сожалением подумал о дожде. Он бы сейчас не помешал. Одним берёзовым соком жажду не утолишь.
Прислушавшись к своему организму, я нашёл свое состояние жутким до невозможности. Голова кружилась, в желудке нарастала тошнота, всё тело ломило. Конечно, это не могло не подавлять. Я явственно ощутил, как во мне нарастает раздражение. Четвёртые сутки без нормальной пищи, без воды, без привычных жизненных удобств! Когда же всё это, наконец, закончится? Думают там о чём-нибудь эти проклятые геологи, или им на нас совершенно наплевать?
Я присел на бревно. В мутную белизну тумана постепенно вползал солнечный свет. Дверь домика скрипнула. Из неё появился Тагеров. Его лицо было помятым, под глазами красовались мешки, а само оно имело какой-то мраморный оттенок.
"Как изменился Алан!" – подумалось мне. В нём мало что осталось от того бодрого уверенного в себе, аккуратно причёсанного, гладко выбритого щёголя, с которым я ехал в поезде три дня назад. Тагеров заметно осунулся, его глаза потухли, волосы на голове беспорядочно свалились в кучу, а щетина на щеках отросла уже настолько, что её вполне можно было назвать бородой.
"Джигит-вакхабит, – мысленно усмехнулся я, после чего, потрогав ладонью собственный подбородок, подумал: – А чего я, собственно, на него пеняю? Сам такой же Бармалей".
Алан широко зевнул, растянул руки в "потягушках", устроился рядом со мной и нервно закурил. Некоторое время мы сидели молча. Дым от его сигареты поднимался вверх, и нехотя рассасывался в воздухе.
– До чего же тошно на душе! – глухо пожаловался Тагеров.
Я согласно угукнул.
– Я бы сейчас не отказался чего-нибудь кольнуть или нюхнуть для бодрости, – добавил он.
Я вопросительно посмотрел на Алана. К чему он это сказал? На наркомана он никак не походил. Очевидно, просто ляпнул для красного словца.
– А ты, что, этим балуешься?
К моему удивлению, Тагеров утвердительно кивнул головой.
– Бывает, – признался он. – Но очень редко и в малых дозах, когда на душе совсем скверно. Вот как сейчас. Знаешь, как ободряет?
Что побудило его вдруг пойти со мной на такую откровенность? Ведь об этом, обычно, не распространяются. Скорее всего, ощущение одиночества. В глазах Алана ясно читалась грусть. И главной причиной этой грусти был, по всей видимости, его разрыв с Лилей. Неожиданное предательство подруги стало для него шоком. Чисто по-человечески я понимал, что ему нелегко. Ему просто необходимо было с кем-нибудь пообщаться, чтобы как-то заглушить разъедавшую его горечь. Поэтому я решил ему подыграть:
– Увы, но взять этот "ободрим" здесь негде.
– Негде, – в тон мне вздохнул он. – Тут даже компонентов для его приготовления нет. А то могли бы изготовить сами.
– А ты, что, умеешь готовить наркоту? – удивлённо произнёс я.
Тагеров подтверждающе кивнул головой.
– Между нами говоря, – понизил голос он, – на химфаке есть ребята, которые этим потихоньку занимаются. Тут ничего сложного нет. Главное достать сырьё. Берёшь мак, делаешь надрезы на головках, выдавливаешь сок. Потом этот сок растворяешь в холодной воде, обрабатываешь хлористым кальцием, затем выпариваешь. В результате образуются белые кристаллики, на которые нужно воздействовать уксусной кислотой. В итоге получается белый порошок, который научно называется хлоргидрат диацетилморфина, и который на подпольном рынке стоит сумасшедших денег.
"Как он не боится мне всё это говорить? – подумалось мне. – Ведь яснее ясного, что этими делишками на химфаке занимаются его земляки. Чужого они вряд ли бы пустили в свою компанию. При желании их можно легко вычислить. Или он до того раскис, что перестал чувствовать всякую осторожность? А может уже не верит, что мы выберемся отсюда живыми?".
– Да-а-а, – вслух протянул я, – хорошо иметь друзей-химиков.
Алан изучающе посмотрел на меня и наклонился к моему уху.
– Может, составишь компанию? – прошептал он.
Я едва сдержался, чтобы не отпрянуть.
– А у тебя, что, есть?
Тагеров заговорщически подмигнул глазом и улыбнулся. Мои брови подскочили вверх.
– Откуда?
– Помнишь, вчера, когда осматривали мои карманы, в целлофане лежал спичечный коробок?
– Это тот, который с содой? – уточнил я.
– Он не с содой, – снова понизил голос Алан. – На самом деле в нём то, что можно нюхнуть, и после этого станет хорошо-хорошо. Ну, так как?
Я хотел деликатно отказаться, но едва я раскрыл рот, как дверь избушки распахнулась, и из неё вылетела Патрушева. Продолжать разговор на столь щекотливую тему в её присутствии Тагеров не решился.
– А, вот вы где! – облегчённо выдохнула Юля.
– А ты думала, мы тайком вас покинули? – спросил Алан.
– Да я уже всё, что угодно, готова была подумать. О чём вы тут говорите?
– О том, что неплохо было бы покушать, – соврал я.
– Хорошая тема, – согласилась Патрушева. – И, самое главное, актуальная. Давайте этим и займёмся. Дим, пойдём ловить зайцев?
Я помотал головой.
– Нет. На охоту лучше идти одному.