Пока я придерживаюсь трех положений. Первое: ключи действительно от абонентных ящиков. Второе: трехзначный номер на некоторых ключах может встретиться только на главном почтамте, где абонентных ящиков больше всего. И третье: ящики не обманут моих ожиданий. А не обнаружим их в Праге, поищем где-нибудь в другом месте. Впрочем, они, скорее всего, в Праге. Ну что ж, посмотрим.
Трепинский останавливается перед главным почтамтом. Я выхожу с чемоданчиком в руке и направляюсь в зал. Мне приходится пройти через весь зал, и наконец я останавливаюсь у окошка, где даются справки об абонентных ящиках. Я кладу около окошечка чемоданчик и, просунув голову, пробую привлечь внимание служащей, которая что-то подсчитывает, стоя у стола.
– Поставьте чемодан на пол, – говорит она, наконец подходя ко мне.
Я оставляю чемодан лежать там, где он был, и протягиваю свое удостоверение. Служащая поражена, она, видимо, не ожидала, что посетитель с потрепанным чемоданчиком окажется капитаном Госбезопасности. Когда я поворачиваю чемодан на девяносто градусов и открываю его, ее глаза широко раскрываются от удивления.
– Что это такое? – восклицает она.
– Не узнаете свои ключи от абонентных ящиков? – спрашиваю я.
Она смотрит на меня с недоверием.
– Возможно…
И тут я сам делаю интересное открытие. Она никогда прежде не видела ключей от запертых абонентных ящиков. А тут перед ней сразу целая связка из пятидесяти ключей. Служащая посылает меня в другое помещение, на улице за углом, где якобы находятся эти самые ящики.
Я закрываю чемодан, благодарю за информацию и ухожу. Выйдя на улицу, поворачиваю направо за угол и читаю вывески. Наконец вхожу в довольно старое здание, поднимаюсь на второй этаж и попадаю в большой зал. Он разделен на коридорчики, стены которых pi состоят из абонентных ящичков. Здесь их сотни. Еще не известно, сюда ли я попал со своими пятьюдесятью ключами, и это только подстегивает мое нетерпение поскорее все выяснить. Я ставлю чемодан, открываю его и ищу ключик с трехзначным номером… Ведь нигде в Праге, кроме главного почтамта, не может быть свыше семисот почтовых ящичков. А здесь я вижу даже четырехзначные номера.
Рядом со мной кто-то роется в корреспонденции, вынутой из ящика, но вдруг перестает разбирать свою почту 412 и с удивлением глядит на меня. Я со своими пятьюдесятью ключами, видимо, кажусь ему не совсем нормальным. Наконец нахожу ключик с номером 632. Народу здесь много. Коридорчик, по которому я иду, держа в одной руке ключик, а в другой чемодан, безлюден. За ящичками находится помещение, где разбирают почту. Здесь работают бесшумно и пахнет старой бумагой и деревом.
Ящичек 632 расположен внизу, у самого пола, среди длинного ряда таких же ящичков. Здесь царит какая-то торжественная тишина, и, кажется, не удивишься, обнаружив в ящичке урну из крематория. Тихо ставлю чемодан – сам не зная почему, избегаю шума, словно боюсь, что моя версия станет явью, – и сую ключик в замочную скважину. Ключик подходит. Найду я там что-нибудь или нет, но, во всяком случае, на почте должны быть сведения об абоненте этого ящика.
Открываю дверцу. В коридоре полумрак, и из ящичка, как из окошка, падает свет. Ведь у него нет задней стенки. В ящичке лежит большой светлый пакет. Я осторожно беру его, как будто меня подстерегает опасность. Толстая обертка старательно заклеена. В пакете какие-то бумаги. На нем характерным почерком синеватым карандашом написано: Главный почтамт, 632. Цирк Гумбольдт. Рекламные плакаты.
Никакой марки. Значит, пакет поступил не из почтового отделения. Кто-то сунул его сюда, открыв ящик ключиком, который сейчас у меня в руке. И почтовые служащие оставили пакет спокойно лежать здесь. И даже знай они, что я его сейчас вынул, это не привлекло бы их внимания. Поэтому можно все проделать спокойно. Осторожно разрезаю обертку ножом. Я все еще нахожусь один в коридоре. В пакете сотня тысячекронных купюр серии "C–L".
9
А у меня в связке еще сорок девять ключиков. Что ж, приходится благодарить Карличека, этого "ясновидца", ниспосланного мне судьбой.
Пятьдесят ящичков! Эта цифра, умноженная на сто тысяч крон, равняется пяти миллионам. Будинский говорил, что в обороте сейчас лишних четыре миллиона крон, значит, общая сумма достигает девяти миллионов. Возможно, еще миллион они готовятся пустить в оборот. Тогда окажется десять миллионов. Остальные десять для вида сожгли на 297-м километре. Думаю, мой подсчет верен.
Закрываю ящик. Пакет кладу в карман. Беру чемодан и иду по коридору к дверям с нелюбезной надписью: "Не входить! Дирекция!" Вхожу без стука, нарочито шумно, ударив, будто случайно, в дверь чемоданом.
– В чем дело? – строго бурчит пожилой чиновник.
За каждым ухом у него по карандашу, в руке ручка, перед ним на столе какие-то бумаги, на кончике носа очки. Черные сатиновые нарукавники и белая рубашка с пристежным крахмальным воротничком, из которого выглядывает тонкая шея; на верхней пуговице криво нацеплен галстук-бабочка. Такой музейный экспонат встретишь сегодня довольно редко. Он глядит на меня исподлобья, хотя я протягиваю ему свое удостоверение. Мерит меня взглядом из-под очков с ног до головы и раздраженно ворчит:
– Полиция? По-моему, вам здесь делать нечего. У нас все в порядке.
– Вы уверены? – говорю я.
За моей спиной виднеется дверь с надписью: "Директор". Мой музейный экспонат заявляет, что туда нельзя, но, поняв, что меня не уговоришь, сам кидается к двери и, схватившись за ручку, открывает:
– Проходите!
В комнате за письменным столом совсем несовременного вида сидит человек довольно заурядной внешности. За другим столом работает женщина лет сорока. Непонятно, почему здесь закрыты все окна.
Я все еще держу удостоверение в руке.
– Мне хотелось бы познакомиться с абонентом ящика 632, – говорю я.
Директор – человек любезный.
– Прошу садиться, – слышу я вежливое приглашение. – Дайте 632!
Секретарша роется в картотеке, а я тем временем задаю вопрос:
– Вы обычно спрашиваете у абонента паспорт?
– Разумеется. – Директор протягивает руку к секретарше, которая, стоя к нам спиной, все еще что-то ищет. – Бланк заказа требует…
Я беру плотную карточку, которая скреплена с еще двумя листками. Согласно карточке, абонентом ящика 632 является Роман Галик. Он абонировал его четырнадцатого числа этого месяца, то есть за день до смерти Йозефа Трояна. Интересный факт!
Я прошу разрешения воспользоваться телефоном. И быстро вызываю сюда двух своих сотрудников. Директор и его секретарша застывают от удивления. Директор робко спрашивает:
– Что-то произошло? Если я могу вам помочь…
Я открываю чемодан и показываю сорок девять ключиков. Секретарша слабо вскрикивает, а директор смотрит на чемодан как на мираж. Но он быстро приходит в себя и, энергично двинув кадыком, берет из чемодана пять ключиков. Положив их на стол, властным голосом приказывает секретарше:
– Пожалуйста, отметьте! Шестьдесят, пятнадцать, девяносто семь, сто три и два! И принесите дубликаты.
Секретарша, довольно подвижная для своих сорока лет, мигом проскальзывает в дверь. Директор стоит ошеломленный, уши у него пылают. Потом, опустив плечи, нетерпеливо прохаживается по комнате. Я спокойно жду. Разговаривать мне почему-то не хочется. Впрочем, секретарша отсутствует недолго. И приносит пять ключей. Директор берет их, а я внимательно слежу, чтобы они не смешались с моими.
Четыре ключа явно не похожи. Только номер 103 совпадает. Но нужно во всем убедиться самому. Мы проходим с директором к ящичкам. Чемодан я беру с собой. Вышагивая, словно журавль на своих длинных ногах, директор быстро подходит к ящику 103. Мой ключик легко открывает его. Я вынимаю пакет, сходный с найденным мной в ящике 632, только чуть потоньше. Может, в нем тоже эстрадные программки?
Остальные ящики я предоставляю открывать вызванным мною сотрудникам. А сам возвращаюсь в кабинет, где чиновник в сатиновых нарукавниках смотрит на нас с немым укором, ведь мы отрываем его от работы. Быстро Устанавливаем, что ящик 103 принадлежит Йозефу Трояну, который абонировал его тоже четырнадцатого числа, за день до своей смерти.
Мне бы хотелось обнаружить здесь имена не только покойников, но и живых, возможно, они и появятся. Ведь остается еще сорок восемь ящиков.
Прибыли два вызванных мною сотрудника. Их задаче довольно проста, но требует времени. Со всеми ключиками, которые не подойдут к здешним ящикам, придется обойти другие почтовые отделения и установить их абонентов. И всех срочно доставить на допрос, даже если в ящиках ничего не будет обнаружено.
Я обращаюсь к директору:
– Как специалист, вы могли бы нам помочь информацией о других почтовых отделениях?
– Разумеется, – охотно соглашается он. – Минутку терпения. – И бежит к дверям. – Пан Нешть, зайдите ко мне!
Чиновник Нешть не спеша– появляется. Так же не спеша выслушивает нас. И говорит, качая головой:
– Не могут пять сыщиков с одним-единственным ключом мчаться в пяти разных направлениях. Ближе всего двадцать вторая почта. Там имеется пятьдесят абонентных ящичков. Оттуда можно отправиться в тридцать первое отделение. Там двадцать ящичков. В том же направлении почта в Гроубетене. Потом надо вернуться и пойти уже в другом направлении. Словом, если хотите, я начерчу вам на бумаге весь путь.
– Вы так хорошо ориентируетесь? – удивляюсь я.
– Я люблю свою работу, – отвечает он ворчливо. – Сижу тут с тысяча девятьсот второго года, каждый ящик прирос к моему сердцу, а все ключики для меня словно дети. Выложите их на стол, я чужие сразу отличу.
Я ухожу, забрав с собой пустой чемодан.
– Иду к себе, – говорю я Трепинскому, ожидавшему меня в машине у входа. Рядом стоит еще одна машина, на ней приехали два моих сотрудника.
На работе меня ждут кое-какие новости. Да и у меня есть кое-что новенькое: свыше ста пятидесяти тысячекронных купюр серии "C–L". Перед моим кабинетом стоят несколько человек, в том числе Карличек и Будинский. Я прошу Будинского обождать. Прежде всего мне нужно побеседовать со своими сотрудниками. Карличека я тоже зову в кабинет. Он должен быть в курсе дела, ведь он наш первый помощник.
Будинский остается в приемной один. Остальные вместе с Карличеком и Трепинским входят ко мне. Я плотно закрываю обитую дверь, даже громкий разговор в приемной не будет слышен. Ведь я не знаю, с чем пришел Будинский. Но пока что он не самый важный посетитель, и о нашем совещании знать ему не обязательно.
Знакомлю всех с результатами расследования на сегодняшний день. Выкладываю на стол тысячные купюры. Карличек держится в стороне с таким видом, словно все это его не касается. Просматриваю длинный протокол, в котором отражены итоги расследования на вилле Рата. Читать его я пока что не собираюсь. Все это мне уже известно. Ничего нового тут нет.
– Что еще удалось выяснить? – спрашиваю я.
Один из моих сотрудников докладывает:
– Эрвин Абрам Рат до войны производил различные средства для химчистки, паркетную пасту, лак для мебели и тому подобное. У него работало девять человек, имелось два автомобиля – грузовик и легковая машина. В тридцать восьмом году фабричка была закрыта, но сам он с женой и тремя взрослыми детьми продолжал жить на этой вилле. Согласно имеющимся сведениям, в тридцать восьмом году там побывало гестапо. Всю семью Рата увезли, а оборудование было отправлено в неизвестном направлении. С тех пор дом стоял заброшенный. Судя по всему, Рат устроил за зеркалом тайник, но гестапо его обнаружило.
Дальше следует заключение специалистов. Они утверждают, что оборудование Галика в бульдогообразном доме не что иное, как любительское устройство для стереоскопической фотографии.
– На предмет, помещенный в центре круга, падает с противоположных сторон свет, идущий через щелевое отверстие, причем предмет снимается синхронными киноаппаратами. Экспозиция длится три секунды. Круг с камерами и источниками света двигается так, чтобы предмет входил в освещенное пространство и затем выходил из него. Снимки потом проецируются и переносятся пантографом на бумагу соответствующей толщины, вырезаются и приклеиваются друг к другу. Так получается стереоскопическая фотография.
Я прерываю:
– Достаточно, кажется, я понимаю, в чем дело. Вы прикинули стоимость оборудования?
– Это не так-то просто. Зависит от того, откуда брали материалы и кто производил или монтировал отдельные узлы устройства. Без сомнения, многое шло с черного рынка. В общем, денежные затраты здесь таковы, что Галину вряд ли хватило бы обычного заработка.
Звонит телефон.
Докладывают о вскрытых абонентных ящичках:
– Ящик семьсот двадцатый. Наниматель – Мария Троянова. Дата та же самая, четырнадцатое число. В конверте сто тысячекронных купюр. Согласно плану, будем разыскивать остальные сорок семь ящиков.
– Не докладывайте о каждом отдельном ящике, а сообщите общий результат. Звоните лишь в том случае, если можно разыскать и доставить к нам абонента ящика.
Сообщение другого сотрудника меня не радует.
Машина, оставившая следы своих шин на аллее, не "ситроен". Совсем другой отпечаток. Шины обычные, стандартный образец отечественного производства. Таких шин тысячи. Никаких отличительных признаков нет. Размер шин, их отпечатки говорят о том, что машина с низкой посадкой, возможно, черный лимузин марки "аэро-30".
Значит, описание внешнего вида машины, характерного для "ситроена", было всего лишь легкомысленной фантазией Аленки Влаховой. Возможно, я сам сбил ее с толку, нарисовав силуэт машины. Аленка услужливая девушка, она даже проявила энтузиазм в нашем деле, и память у нее хорошая, но, по-видимому, не вся ее информация заслуживает доверия. В машинах она разбирается только как пассажир. Правда, насчет цвета машины и низкой посадки она не ошиблась.
– Черных "ситроенов" у нас всего шестнадцать, – сообщает наш сотрудник. – А черных машин типа "аэро" несколько сотен. Вот это нас и задерживает.
– Привлеките побольше людей и поскорее кончайте ваше обследование.
Трепинскому я поручаю установить наблюдение за супругами Винерт, родителями Итки Шераковой. Если после работы они не пойдут домой, немедленно сообщить, куда они направятся. А перед их домом пусть ждет меня участковый. Возможно, супругам Винерт известно что-нибудь о возлюбленном Итки.
Остается, правда, еще несколько нерешенных вопросов, скажем прошлое Гомана Галика, расследование, проводимое в институте, где он работал, и тому подобное.
Наконец все, кроме Карличека, покидают мой кабинет, Я приглашаю Будинского. Мне приносят черный кофе, а Карличеку, разумеется, жидкий чай. Будинский терпеливо ждет в кресле у столика. Тысячекронных купюр серии "C–L" на столе уже нет.
На мой вопрос, чему я обязан его посещением, он спокойно говорит:
– Кажется, нам повезло.
– Вы полагаете?
Будинский вынимает из портфеля конверт, а из конверта две тысячекронные купюры. И протягивает их мне.
– Не успели мы изъять из оборота серию "C–L", как появились эти две банкноты, у которых совпадает не только серия – "С-Е", но и номер, а это весьма неприятно. Как вы сами понимаете, не может быть двух купюр с одним и тем же номером одной и той же серии. Одна из них фальшивая.
Я осматриваю купюры и не могу понять, какая же из них фальшивая.
– Так какая же? – спрашиваю я.
– Вот вам лупа, – услужливо предлагает Будинский.
Лупа большая, размером с хорошую тарелку. Но даже через нее не различишь, на какой купюре буква "Е" возникла в результате дорисовки буквы "L".
– Эта, – говорю я наконец.
Будинский смотрит на меня с восхищением.
– Как это вы разглядели?
– Я не разглядел, просто на вид она новее.
– Вы на верном пути. Серия "С-Е" почти на два года старше. Эта купюра кажется более новой. И она действительно фальшивая. Буква "Е" не дорисована, она допечатана. Удивительно точно, и краска того же цвета, которая шла для серии "C–L". Это установлено благодаря спектральному анализу и рентгену. У буквы "Е", там, где она совпадает с буквой "L", слой в две краски. Дополнительная линия буквы "Е" имеет краску в один слой, то есть как и полагается. Достать точно такую краску невозможно.
– А никто не мог использовать оставшуюся краску?
Будинский кивает.
– Возможно, мог. Практически нельзя создать краску одного и того же оттенка второй раз. Если различие не видно простым глазом, то его покажет спектральный анализ. Вот смотрите. Слабое различие в красках этих двух купюр можно увидеть и так. Никогда не удается достичь полного тождества краски даже в одной серии, ведь все время приходится добавлять свежую краску.
Да, кажется, мы напали на нужный след. И я говорю:
– Будьте любезны, узнайте как можно скорее, какая фирма давала краску для печати номеров серии. Начнем вести расследование. Правда, краска могла остаться в типографии. Но мы разберемся.
Будинский прячет купюру и ее двойника в конверт и прощается, пообещав немедленно все выяснить.
Карличек тихо как мышь сидит за журнальным столиком и только смотрит вслед Будинскому, когда за тем закрывается дверь.
– Ну, что там у вас, Карличек? – спрашиваю я.
– Меня послал к вам лейтенант Скала.
– С чем?
– Просто так.
Я подсаживаюсь к нему.
– Понятно. Мы должны вас поблагодарить. Надеюсь, наша операция идет к благополучному завершению, и вы уже сегодня можете рассчитывать на нашу признательность и награду.
На лице Карличека не заметно никакого восторга.
– Хотелось бы мне знать, – продолжает он вяло, – почему в чемодане были только ключи, а не деньги и что означает эта наглая попытка спрятать деньги в абонентные ящики. Как-то это нужно объяснить, хотя бы, скажем, тем, что в подвале купюры могли пострадать от сырости. Бумага, когда она высыхает, коробится и на ней трудно печатать. Жаль, что некому поломать над этим голову. А есть кое-что и поважнее. Почему, например, мы не обнаружили в каком-нибудь почтовом отделении абонентного ящика того человека, который так старательно устраняет своих сообщников?
– Карличек, – говорю я. – Этот тип воюет на два фронта. С нами и с теми, кого он взял себе в сообщники. Для него самое важное – не оставить после себя следов. Но при таком количестве убийств это невозможно. Я думаю, мы приближаемся к цели, а это главное. А каково ваше мнение?
– Допустим, приближаемся, – говорит Карличек. – Но как бы мы чего-нибудь не прохлопали. Надо бы повнимательнее заняться этой фабричкой Рата. Куда, скажем, девались люди, которые работали у него? И не обнаружится ли здесь следов нашего химика?
– Пожалуй, вы правы.
– Думаю, что прав. Сам Рат наверняка не был химиком. Он был предпринимателем и, возможно, начинал простым рабочим. Ходил по домам, чистил дверцы на буфетах, хозяйкам это нравилось, и они покупали у него бутылочку-другую жидкости для чистки. Так он и скопил немного денег и купил заброшенный дом с участком. А потом устроил там маленькую фабричку. Для этого ему потребовалось несколько рабочих и человек, разбиравшийся во всей этой технологии.
– Скажем, химик?