- Что я должен сделать? - в прозвучавшем вопросе послышалась некоторая покладистость.
- Интересующий нас человек никого не подпускает к информации, за исключением ограниченного круга проверенных лиц. Ты единственный, кто может войти в этот круг.
Лицо Фомина подернулось дымчатой серостью, шрам на левой щеке резко побагровел. На полковника смотрела пара злых глаз тюремного пахана.
В первый момент Монаху хотелось разбить стул об эту тупую голову комитетчика, однако, совладав с подступившим приступом бешенства, он холодно произнес, цедя каждое слово сквозь зубы, как будто выплевывая:
- Ты, начальник, меня за последнюю суку держишь? Да чтобы я, как последняя тварь, блатного мусорам сдал? Ты, видать, и впрямь пустоголовый, хоть и бугор крутой на ровном месте. Разорви меня на части, хоть расстреляй - не бывать этому никогда.
- Так я и думал, - произнес Шароев, усаживаясь в кресло, - ну что ж, жаль.
Монах не видел, нажал ли хозяин кабинета какую-то кнопку или еще каким-то образом подал сигнал, только дверь распахнулась и в кабинет вошел майор Тимошин, вопросительно уставившись на начальника.
Полковник, глядя в бумаги, лежащие перед ним, не поднимая головы, распорядился:
- Отпустите задержанных, - он имел в виду и Музыканта с Буром, томящихся в полном непонимании происходящего в соседнем кабинете.
Через десять минут черный "мерседес", в котором сидел Монах со своими подручными, пробивался сквозь пробки у Манежной площади, пытаясь вырваться на Калининский проспект.
Ни один из них не обмолвился и словом по поводу происшедшего, после того как Бур, обратившись к пахану с вопросом, чего же от них хотели в конторе, получил лаконичный ответ:
- Потом, Рома, все потом.
В динамиках стереоприемника звучала какая-то иностранная музыка, время от времени прерываемая голосом ведущей или рекламной информацией.
Путь их лежал к торговому дому, расположенному неподалеку от квартиры Фомина.
Сделав кое-какие покупки и покинув комфортный салон, Монах обратился к своим спутникам:
- Вас о чем-нибудь спрашивали?
Товарищи в ответ лишь отрицательно покачали головой, а затем Музыкант произнес:
- Вообще не въеду, какого хрена надо было нас лакшать, чтобы через час отпустить?
- Главное, так неожиданно налетели, я даже глазом моргнуть не успел, - встрял в диалог Бур.
- Самое интересное, что даже "волыны" нам отдали, - искренне удивился Музыкант.
На лице пахана появилось выражение крайнего неудовольствия:
- Что, скучаете по двести восемнадцатой? - спросил он. - Какого хера носитесь с дурами, как курва с котелком?
- Да у нас разрешение есть, - ответил за приятеля Бур.
- Разрешение, - передразнил его Монах, - мусора его тебе в очко затасуют вместе с "плеткой". Ладно, - сменил тему Фомин, - знаете, из-за чего весь кипиш?
- Откуда? - вяло отозвался Музыкант.
- Эти конторские паскуды приняли меня за последнюю суку, - глаза авторитета жестко смотрели на приятелей, словно обвиняя их в недавнем инциденте, - хотели подписать меня, как последнего кумовского, под стукачество. Будто я змей какой. Совсем они мозги свои поморозили. Хотелось бы лишь узнать, кто из авторитетов, скорей всего здесь, в Москве, связался с "дурью"? Может, кто из вас?
- Ты что, пахан, - искренне обиделся Бур, - мы если и связывались, так это у черных коробок шмали купить, на раскумар.
- Тогда кто же? - на редкость задумчиво спросил Фомин, обращаясь больше к самому себе, нежели к младшим товарищам.
Ответом ему было молчание, которое прервал Музыкант:
- Ладно, мы за кишками для пахана приехали или мозги хламом засирать? Пойдем, Валера, - обратился он к Монаху.
И тот задумчиво побрел за Музыкой, не произнеся ни слова.
ГЛАВА 4
Серебристый джип "мицубиси-паджеро" в сопровождении двух автомобилей "БМВ" третьей серии одинаково темно-синего цвета лихо затормозили у подъезда большого дома на Кутузовском проспекте.
Из серебристого внедорожника вылез представительный господин в белой сорочке и светло-бежевых брюках.
Вслед за ним поспешно спрыгнул на асфальт здоровенный детина, по стилю одежды очень напоминавший своего шефа. Детина, судя по его предупредительным жестам, а также беспрестанно бегающему взгляду, цепко выхватывающему малейшие движения окружающих, безусловно являлся телохранителем первого пассажира.
Почти у самого подъезда их обогнал еще один крепкий тип, проворно выскочивший из синего "БМВ", вплотную прижавшегося к "паджеро". Распахнув дверь подъезда, он сразу вошел в него, и лишь несколько секунд спустя в парадное проследовал господин, привычным жестом теребивший массивную золотую цепь.
Процессия остановилась у обтянутой стареньким, донельзя потертым дерматином двери четвертого этажа. С силой вдавив кнопку звонка, обладатель бежевых брюк слегка отошел назад, давая таким образом рассмотреть себя в дверной глазок.
Однако предусмотрительность оказалась излишней, трель еще не успела отзвенеть, как раздался щелчок отпираемого замка и на пороге появилась высокая фигура Бура.
Проходя мимо Романа, гость протянул тому руку для пожатия и сказал:
- Здорово, Бур. Познакомься, - он жестом указал на входящего вслед за ним громилу, - это Паша.
- Роман, - ладонь Бура утонула в огромной лапе охранника, протискивающегося в непомерно узкий для него дверной проем.
- Витек, останешься на площадке, - обратился господин ко второму своему телохранителю, с выражением полного безразличия на лице послушно застывшему у порога.
Из дальней комнаты навстречу прибывшим вышел Фомин.
На нем были темные брюки достаточно свободного покроя и светло-серая рубаха с короткими рукавами. На лице сияла улыбка.
Широко расставив руки, он принял в свои объятия гостя, похлопывая того по спине и при этом приговаривая:
- Здравствуй, Леша. Давно мы не виделись.
- Привет, пахан, - ответил он.
- Ну какой я тебе пахан? - попытался возразить Монах. - Мы ведь на "вольной", поэтому и "тереть" будем "от вольного".
- Как скажешь, - послушно согласился Леша, проходя за хозяином квартиры в комнату, где стоял роскошно накрытый стол.
Музыкант, приветливо улыбаясь вошедшим, обменялся с ними рукопожатием.
По глазам Фомина угадывалось, что он несказанно рад встрече со старым товарищем.
Когда произнесли необходимые в таких случаях слова взаимного приветствия и выпили первые тосты, за столом воцарилась домашняя обстановка.
Никто не чувствовал себя лишним или незначительным по сравнению с окружающими.
Один раз, правда, Монаху пришлось воспользоваться привилегированным правом хозяина в ответ на резкое замечание, сделанное Алексеем своему охраннику по поводу выпитой рюмки водки:
- Дюк, да тормозни ты. Чего пацана почем зря кошмаришь. - Он, улыбаясь, посмотрел на несколько сконфуженного Пашу. - Что для него эта мензурка? - Монах повертел в руке маленькую стограммовую рюмку. - Такого быка свалить - канистру чистого спирта надо. Пусть человек хоть немного отвяжется, а то небось держишь его на коротком поводке.
- Как скажешь, - вновь повторил сказанную ранее фразу Дюк, - "пахан сказал, значит, гуляй рванина!..".
Верзила не смог скрыть проступившую на устах довольную улыбку.
Когда две пол-литровые бутылки "Столичной" опустели, Дюк, обращаясь к Монаху, спросил:
- Ну, как тебе жизнь?
На лице Фомина не дрогнул ни один мускул, хотя, будь он менее сдержан, неминуемо скорчил бы похабную мину, вместо этого Монах ответил:
- Знаешь, друг, у меня такое ощущение, будто я попал в сучью зону. Вокруг столько "маромоек" и мусоров, совсем легко затеряться порядочному бродяге. Столько бардака и беспредела, что хочется обратно в лагерь. Все покупается и продается. Кругом голимое бычье. Как при этом не скурвиться, удивляюсь. Я себе думами в башке мозоль натер. Воистину говорили старые воры: что на зоне закон наш, воровской, а здесь, на воле, - мусорской. Загнобили людей, дай им волю, они бы всех подряд под шконки забили, лидеры позорные. Я не удивлюсь, если лет через пять в законники будут принимать, как раньше в партию, да требовать, чтобы исправно взносы платил.
При этих словах Дюк еле заметно вздрогнул, но быстро взят себя в руки. Вслух же он согласился с Монахом:
- Да, Валера, ты прав.
- А хуля мне не по делу базарить, - в голосе Фомина послышались нотки раздражения, - я же не биксота голимая, чтобы метлой не по делу махать, и понты колотить перед вами мне резона нет. Иногда кажется, лучше бы всю жизнь на зоне проторчать, чем в этой вольной параше говно разгребать. Думал, откинусь, поглазею на шлюх, отдохну да поживу как человек. А здесь вместо блядей "петухи" голимые, которых я в таком количестве за всю свою жизнь в лагерях да на пересылках не встречал. Тут недавно на меня какая-то задрота наехала, пытались пальцы гнуть, "бакланы". - И Фомин подробно рассказал Дюку о недавнем происшествии, связанном с расселением их коммунальной квартиры, на что тот лишь протяжно вздохнул.
- Ладно, проехали, - сказал Монах, посчитав тему исчерпанной, - лучше расскажи о себе. Чем живешь?
Собираясь ответить на вопрос, Дюк не торопясь раскурил толстую сигару.
- У меня бригада своя, - самодовольно произнес он, - дербаним потихонечку жирных клопов.
- Небось и банкиры есть? - Фомин вспомнил о недавнем разговоре со школьным товарищем и подумал: если Дюк делает "крышу" Гладышеву, вопрос можно легко уладить, призвав его людей поуважительней относиться к Валериному другу.
- Есть, - гордо ответил Леша и добавил: - Даже не один.
- Ну и как у "бобров" шкурки, не трескаются еще? - под "бобрами" блатные обычно подразумевают "сладких лохов", которых можно дерба-нить почем зря.
- Нет, мы своих финансистов как зеницу ока бережем, - произнес Дюк.
- А случаем нет среди них Гладышева? - поинтересовался Монах.
Задумавшись на несколько секунд, Дюк протянул:
- Насколько я помню, такого нет. А что, какая-то проблема? - он уставился на пахана.
- Да так, - отмахнулся авторитет.
Примерно через час общие темы были оговорены, и Дюк взял в руки принесенную с собой барсетку и достал оттуда увесистый пакет. Положив его на стол перед хозяином квартиры, пояснил:
- Здесь "грев" от братвы, прошу принять с поклоном от всех нас. Думаю, на первое время этого "воздуха" хватит. Тут ровно пятьдесят штук "зеленью".
Монах, даже не удостоив взглядом лежащие перед ним деньги, сдержанно поблагодарил:
- Передай и от меня поклон всей братве, а также от Артамона, который вместо меня остался "смотрящим", пока не подберут кого-нибудь помоложе из законников или честных фраеров.
Артамон, один из старейших воров в законе, стоял в первых рядах немногочисленной элиты преступного мира.
Услышав это имя из уст Монаха, с которым в свое время Дюку, или, как значилось в паспорте, Зеленцову Алексею Юрьевичу, довелось сидеть в одной зоне, выражение его лица приобрело еще большую почтительность.
Уже в те годы никто не сомневался в том, что Фомин станет вором в законе, чего Зеленцов никогда бы не смог достичь. Но что сам Артамон примет у него зону, чтобы Монах мог спокойно откинуться, - это вообще трудно было представить. Плюс ко всему поклон от Артамона братве, переданный через Монаха, наделял последнего чрезвычайными полномочиями.
Теперь Зеленцов смотрел на Фомина совершенно другими глазами. Старинный приятель неимоверно вырос в глазах Дюка. В какой-то момент Алексей даже подумал, не собрать ли больше денег, а то, не дай Бог, у Монаха сложится превратное впечатление о нем как о крахоборе и мелком жлобе.
Фомин же деньгам не придал никакого значения. Определить истинный эквивалент полученной суммы он затруднялся, так как раньше, двенадцать лет назад, о долларах и слыхом не слыхивали
Он мог ее охарактеризовать только одним словом - "много".
Пытаясь прочесть на непроницаемом лице Монаха хоть какую-то реакцию, Дюк оставил свою безуспешную попытку и обратился к товарищу с вопросом:
- Какие планы на будущее?
- Пока никаких, - неопределенно ответил Фомин, - есть кое-какие делишки. Вот подразберусь с ними, тогда и подумаю.
- А может, давай вместе пораскинем мозгами, - предложил Леша, - надеюсь, под солнцем места всем хватит.
- Может быть, - произнес Монах, не давая никакого определенного ответа. Он вообще не любил раздавать обещаний.
Прочувствовав серьезность возникшего диалога, Музыкант, выйдя из-за стола, многозначительно посмотрел на Бура, а затем, обращаясь к непонятливому телохранителю Дюка, сказал:
- Пойдем, друг, прогуляемся.
Тот, в свою очередь, кинув взгляд на своего босса и получив утвердительный ответ, поднявшись, последовал за свитой Монаха, дожевывая на ходу бутерброд.
Когда за ушедшими плотно затворилась дверь, Дюк спросил у собеседника:
- Валера, подумай серьезно над моим предложением. "Крышу" делать коммерсантам, конечно, неплохо, но есть дела и посерьезней.
- Что ты имеешь в виду? - равнодушно поинтересовался Фомин.
- "Белая леди", кокаин, героин, ЛСД, - одним духом выпалил Дюк.
Сначала Монах не поверил своим ушам. Переварив услышанное, он мгновенно сопоставил это с утренним разговором в кабинете на Лубянке.
Его лицо приобрело землистый оттенок. Глаза гневно смотрели на собеседника.
Цедя слова, как всегда случалось с ним в минуты крайнего раздражения, Фомин произнес:
- Леша, ты случаем сам это говно не вливаешь в себя? Или ты забыл, что разговариваешь с вором, а не с наркухой или барыганом?
- Между прочим, - возразил Зеленцов, - я такой же вор в законе, как и ты.
Тут уже удивлению Монаха не было предела, и он уже не пытался скрывать своих чувств:
- С каких это пор ты заделался законником? - Маленькие глазки авторитета злобно сверкали. - Кто же тебя "короновал"?
Дюк понял, что он забылся и не перед тем, кем надо, начал бахвалиться, но отступать было поздно, поэтому он, понизив голос, однако попытавшись сохранить на лице подобающее выражение, ответил:
- Давид, грузинский вор, Чилим из Баку и Пряха Ростовский.
- Про Давида я слышал, - медленно выговаривая слова, произнес Монах, - но дел его не знаю, может, он и авторитетный жиган. А вот об остальных впервые слышу. Кто может за них мазу потянуть? Где они сидели, какую зону держали? Кажи масть, Леша.
- Я не знаю, где они сидели, но только с ними считаются. У каждого из них фартовые бригады.
- А знаешь ли ты, Дюк, что вор в законе не может руководить бригадой? Жулик выше этого, он вне политики, а значит, не у власти в полном понимании этого слова. Его дело блюсти воровской закон, поддерживать дух воровской идеи и разводить краями рамсы.
- Знаю я все, - нетерпеливо ответил новоявленный законник, - не "шерстяной" же я и не "апельсин".
- Возможно, возможно, - задумчиво вымолвил Монах и добавил холодным тоном: - Я обязательно на первой же сходке подниму этот вопрос. Ставлю тебя в известность, пусть сходняк все решает.
- Я не против, - ответил Дюк, хотя и понимал, что от его согласия ничего не зависит.
На самом деле Зеленцов не был заинтересован в том, чтобы эту тему разгоняли среди старых воров. Свое высокое звание он приобрел за большие деньги и, по понятиям настоящих, патентованных авторитетов, какими безусловно являлись Монах и Артамон, являлся самым что ни на есть "апельсином" - вором-скороспелкой, или самозванцем, если рассматривать этот вопрос шире. Поэтому он надеялся убедить бывшего приятеля не касаться данного предмета, но как это сделать, ему пока оставалось непонятно.
Он даже чуть не предложил Фомину денег, но вовремя остановился.
А Монах продолжал задавать вопросы:
- Если тебе известен воровской закон, почему не принял у кого-нибудь из нас зону?
- Пойми, Валера, - попытался выдвинуть слабый аргумент в свою пользу Зеленцов, - ты долго отсутствовал и многого не знаешь.
- Ты так говоришь, будто я не в зоне торчал, а на Луне двенадцать лет продрушлял. Или на модном забугорном курорте… Может, я прохлопал хлеборезкой тот момент, когда законы поменялись, или не понял своим тупым кочаном, когда мне сказали, что жулику необязательно на нарах кочумать и по ШИЗ О свои почки с печенкой размазывать? Может, нам уже и менты братья родные?
Дюк, изобразив обиду, спросил:
- Зачем ты меня помоишь, как последнюю кумовскую паскуду или крысу?
- Если я в чем-то не прав, - произнес Монах, - я извинюсь. Пусть даже мне за это сходняк по ушам даст, только объясни мне, Леша, где моя ошибка? - И, не давая собеседнику ответить, продолжал: - Да, я согласен, жизнь изменилась, правда, мне пока тяжело понять, в какую сторону, но со временем я разберусь. Лишь одно я твердо знаю: если какие законы и изменились, то только мусорские, а никак не наши.
- Если я чем-то тебя обидел - извини, - примирительным тоном попытался закончить этот спор Дюк.
- Дело не во мне, - возразил Фомин, - здесь вопрос всей воровской идеи. Ладно, не будем собачиться, - закончил он, - время все расставит по местам. Только хочу сразу ответить на твое предложение. Мне небезразлично, каким путем приходят ко мне "филки", - под этим словом в криминальных кругах имеются в виду деньги. - Я никогда не возьму бабок с сутенера или педераста. Не нужно мне "лавья" и с наркоты. Тем более этим вопросом уже занялись мусора, и не простые орудовцы, а контора.
Дюк подскочил как ужаленный:
- Откуда ты знаешь?
На его лице отразился неприкрытый испуг.
- Сегодня утром меня приняли комитетчики, а потом их начальник битый час мне по ушам ездил, укатывал ссучиться, как скрипочку с бана на клык принять.
- А я тут при чем?
Фомин поморщился.
- Хотел, чтобы я под тебя ушатым примазался. Только фамилий он мне никаких не называл - это я сейчас понял, когда ты мне про весь марафет загружать стал. Так что будь на стреме, тебе уже, наверное, и хорошую хату в Лефортове со шконкой у решки выделили, чтобы по утрам балдоха в самую вывеску светила, но не грела. Секи фишку, корешок.
В комнате воцарилась абсолютная тишина.
Видя нервное состояние Дюка, явно желающего побыстрей убраться восвояси, Монах пришел ему на помощь:
- Ладно, друг. Давай еще по одной на посошок, и разбежались, а то у меня на сегодня пару "стрелок" набито.
Зеленцов пытался возразить, якобы приглашая Фомина к себе на дачу, но тот вежливо отказался, пообещав приехать в следующий раз. Так они и расстались.
За деревянным столом, уставленным запотевшими бутылками немецкого пива и небогатым ассортиментом закусок, преимущественно состоящих из соленых орешков, красной рыбы да батона финской колбасы "салями", расположилась небольшая компания.
Во главе сидел Заика, обернутый в белую простыню, выделяясь из общей массы своей тщедушной фигурой и едва наметившимся брюшком. Рядом с ним вольготно раскинулась белобрысая девица с наглой физиономией и достаточно пышными формами, то и дело налегавшая на пиво, но не забывая и о закусках.
С самого края примостился Вадим, близкий помощник и друг Ступнина, если у Заики вообще могли быть друзья. Стародубцев, прикрыв глаза, активно отдыхал, как он сам называл это состояние.