Гимнаст подскочил:
– Что?.. Вы думаете, что... что я ее убил?
Его удивленное движение передалось окружающим. Лицо клоуна под экстравагантным макияжем скривилось в гримасе, ничего доброго мне не обещающей.
– Но, Господи Боже мой! – пожаловался Марио. – Зачем бы я это сделал?
– Жакье, – подсказал я.
– Что?
– Он спал с ней. Когда ты это заметил, в Лондоне или в другом месте, тебе это не понравилось. Ты убил Жакье. Сегодня утром ты обманул меня. Но Пэрль хотела мне что-то сообщить. И без твоего присутствия. Она практически назначила мне здесь тайное свидание. Ты заставил ее замолчать.
– Ох! Довольно, – прервал меня Гюстав. – Что означает вся эта история? Жакье... это имя мне знакомо, но я не понимаю...
Я просветил его. У акробата вырвалось удивленное восклицание, потом он уточнил:
– Так вы разыскиваете Жакье?
– Тогда ищите в другом месте и не приставайте к хорошим людям, у которых хватает неприятностей без вас. Это верно, в прошлом ноябре этот Жакье вертелся вокруг Мисс Пэрль, писал ей и т. д. Он даже выразил намерение последовать за нами. Но он не последовал.
– Марио не далее сегодняшнего утра сказал мне обратное.
– Марио?
– Послушайте, парни, – вставил тот. – Я дурак и сволочь. Все получилось из-за этих грязных денег. Черт возьми, если бы я знал! Я не убивал Пэрль, ребята... – Он встал покачиваясь. – Она была против... Не хотела, чтобы я вступал в сделку... Я не послушал ее... Поэтому она нервничала... а из-за того, что нервничала... плохо владела собой, понимаете?.. Она допустила промах и разбилась... Из-за этих мерзких денег...
– Каких денег?
– Тех, что я получил.
– Когда?
– Утром. Пакет. Сто тысяч. Из них-то я и уплатил долги... Можете спросить, правда или нет... если я не заплатил долги... во всяком случае, некоторые...
– Знаю.
– А? Хорошо. Потом был звонок.
– Какой звонок?
– Некто сообщил мне, что нужно сделать, чтобы заслужить деньги, оставленные в "Ла Пист" в пакете на мое имя.
– Понятно. Отвечать, если вдруг спросят о Жакье, что он поехал с вами за границу и там вы потеряли его из вида?
– Да, так.
– И вы согласились!
– Черт! Сто штук. Это не золотые копи, но на ближайшие четверть часа мне вполне хватало.
– Дурак! Если вас просили солгать, это значит, с Жакье приключилась неприятность. Следовало сохранить деньги, но не входить в сделку.
– Понятно, – протянул Марио. – Теперь я уже могу во всем признаться, так? Мне пообещали еще, если я точно выполню инструкции. Что же до возможных неприятностей, случившихся с Жакье, я подумал об этом, но мне было наплевать. Потому что ему удалось переспать с Пэрль, уж если вам угодно все знать. Теперь убирайтесь. Я вам все рассказал.
– Кроме того, кто звонил.
– Но я не знаю этого человека!
– Это был мужчина?
– С голосом грузчика.
Я вернулся домой на такси. Все время, пока ехал, и дома, собираясь ложиться спать, я размышлял. Я позвонил Элен.
– Как добрались?
– Спасибо, нормально.
– Не очень потрясены?
– Еще есть немного. Это было ужасно.
– Бывает хуже.
– Сомневаюсь.
– Я – нет. Спокойной ночи, дорогая. Ах! Завтра суббота. До понедельника.
– Да, до понедельника. Спокойной ночи, шеф.
– Я не усну. Мне нужно подумать о многих вещах.
И действительно, спал я мало. Моя бедная голова сногсшибательного детектива буквально раскалилась. Я сомкнул глаза только в пять часов утра. Как я позже узнал, в это же время закрыла глаза и Мисс Пэрль. Только вот она их больше никогда не открыла снова.
Глава тринадцатая
Псих и хитрецы
Я встал в девять часов с жуткой головной болью, как с похмелья. И немедленно позвонил госпоже Жакье.
– Я еще не видел газет сегодня утром, – сказал я. – Не знаю, пишут ли они об этом, но ночью в цирке произошел несчастный случай.
– Да. Мисс Пэрль. А...
– Мне удалось связаться с акробатами до несчастья. Вашего мужа больше нет с ней. Он последовал за ней в Лондон, Брюссель, потом опять в Лондон в прошлом ноябре и, похоже, остался в Англии. Кажется, он влюбился в наездницу.
– Определенно.
– Да. Я пошлю телеграмму моему лондонскому сотруднику (как же!)... и сообщу вам результат.
После чего я проверил, на месте ли фотография Жакье. ("Простите меня за наездницу, но живые есть хотят".)
Долго смотрел на снимок Мисс Пэрль, прежде чем спрятать в ящик, и отправился на улицу Перль, (Ничего себе совпадение!) Мне требовалось задать кое-какие вопросы рабочим литейной мастерской Ларшо.
Их силуэты все так же вырисовывались на все том же пылающем фоне работающих печей, 1700 °! Как сказал тогда рабочий, не стоит опускать туда руку. Мужчина, снимающий пену длинной ложкой с кипящего в тигле дьявольского супа, напомнил мне Дьявола, к которому, при условии, что он вас пригласит, следует являться как раз с ложкой на длинном черенке.
Без проблем мне удалось заполучить фамилию и адрес несчастного сошедшего с ума в прошлом ноябре (Шарль Себастьян, улица Меслай), а также кое-какие подробности относительно его болезни и ее проявлений. Похоже, он боялся огня. Что, очевидно, сильно осложнило жизнь литейщика. Естественно, при данной профессии лучше быть пироманом, чем пирофобом.
Я отправился на улицу Меслай.
* * *
Пожилая женщина, открывшая мне дверь, походила на прислугу госпожи Жакье. Она и была ее сестрой.
– Господин Шарль Себастьян дома? – спросил я.
– Боже мой!.. Да, он здесь... но...
Я напустил на себя вид, соответствующий обстоятельствам.
– Не вполне будучи здесь... Знаю. Можно войти? Проникнув внутрь, я преподнес ей сочиненную на ходу историю, после чего у нее не осталось ни малейшего сомнения в моем праве расспрашивать о душевнобольном и осмотреть самого душевнобольного. Я узнал, что Себастьян три месяца провел в лечебнице, потом буйный период прошел, и его вернули в семью. То есть, к матери и тетке.
– Скажите, вы ведь не заберете его снова? – взволновалась последняя. – Знаете, он себя хорошо ведет... Это не жизнь, когда кто-то из родных в психушке... Мы из кожи вон лезем, чтобы только его оставили с нами...
Я ее успокоил и попросил разрешения взглянуть на больного.
– Сюда... – она открыла какую-то дверь, – К тебе пришли, Шарль, мой малыш.
Следом за ней я прошел в роскошную комнату, неплохо обставленную. Не без удивления я заметил телевизор. Старушка должно быть обратила внимание на удивление, с каким я осматривал комнату.
– Видите ли, сударь, мы беднее, чем кажется. Моей сестре, в ее-то годы, пришлось пойти в услужение к бывшей хозяйке Шарля. Очень славная женщина. Может, она, конечно, слегка с приветом...
Она спохватилась, прижав руку к беззубому рту.
– Хм-м... Короче, все, что вы здесь видите, телевизор и прочее, еще с тех пор, когда он работал.
– Он был хорошим рабочим?
– Великолепным.
– И, разумеется, неплохо зарабатывал?
– Он много работал сверхурочно. Часто работал по ночам...
– Да, да, конечно!
Чертов Себастьян! Сверхурочно! Больше тебе не поработать! И все же я не мог смотреть на него без невыразимого болезненного ощущения в сердце. Сидя в кожаном кресле перед телевизором, он уткнулся остановившимся взглядом в серый экран. Он был хорошо сложенным мужчиной, едва ли 35 лет, но седым, как глубокий старик.
– Смотрите, как он хорошо себя ведет, – прошептала бедная добрая женщина.
– Как картинка...
Я вынул из кармана фотографию и подошел к психу. Тронул его за руку:
– Я хочу с вами поговорить, Себастьян.
Он молча смотрел на меня. Я резким движением сунул снимок ему под нос.
– Жакье, – объявил я.
Он заворчал. Как поросенок. Совсем маленький поросенок.
– Какое имя вы произнесли? – спросила старушка.
– Жакье. Фамилия его хозяйки. Или мужа хозяйки. Она печально покачала головой:
– Не надо, сударь, он не любит этой фамилии. Между тем, госпожа всегда была такой доброй к нему.
– У душевнобольных свой мир... Ну что ж, я думаю, мне пора идти. Вид у него спокойный...
– О! Он спокоен, сударь... Он спокоен! Не правда ли, Шарль, ты славный, мой малыш, ты всегда такой славный?
Воркуя над ним, она повернулась ко мне спиной. Я сунул в рот трубку и чиркнул спичкой.
– Боже мой! – вскрикнула старушка, оборачиваясь.
– Так значит, вы не знали? Огонь... огонь...
Больной судорожно дернулся в кресле, как от электрического разряда. На его лице отразился безумный страх. Потом скрюченными руками он взъерошил свои седые волосы и зашелся в смертном вопле.
* * *
Когда тем же вечером я около 9 часов явился на улицу Ториньи, дверь мне открыла не жалостная мать Шарля Себастьяна. Я вздохнул свободнее. После утренней сцены я вовсе не жаждал оказаться в обществе кого бы то ни было из членов этой семьи. Итак, на мой звонок отозвалась не госпожа Себастьян, а обыкновенная горничная, которую я уже видел во время первого визита. Я напомнил свое имя, добавив, что у меня свидание с мадемуазель Одетт, но, если госпожа Жакье принимает, я засвидетельствую мое почтение. Сам господин Жан Марёй не сказал бы лучше.
– Госпожи нет дома, – ответила горничная. (Подразумевалось: Как удачно!) Что до мадемуазель, она в своей комнате. (Тоже как удачно.)
– Больна?
– Нет, сударь. Следуйте за мной, сударь.
Я последовал за ней. Довольно красивые ноги в немного слишком тонких чулках для такой службы. Она явно собиралась на танцы, на улицу Добродетелей или в другое место. Дойдя до спальни Одетт, она постучала в дверь.
– Она теперь запирается? – заметил я.
– Да, сударь.
– Самое время.
Она чуть не фыркнула. Потом приблизила губы к двери и сказала несколько слов. Одетт появилась в дверном проеме.
– Прошу вас, заходите.
На ней был халат, надетый поверх бледно-зеленого шелкового неглиже. Выглядела она усталой, еще не оправившейся после всех встрясок.
– Садитесь. Могу я вам что-нибудь предложить?
– Нет, спасибо. Я сел.
– Вы маленькая лгунья, – сказал я.
Она побледнела:
– Я?
– К кому еще я тут могу обращаться? Да, вы. Его зовут не Жан. Я слышал его имя, но позабыл. Во всяком случае, не Жан. Вы знаете хотя бы, о ком я говорю?
– Но о... не о господине Марей, конечно.
– Нет, не о Марей. Я говорю о Латюи. Так как, хотя я и позабыл его имя, фамилию помню. Латюи, по прозвищу Жеманница, сбежавший из тюрьмы, убийца Кабироля, бисексуальный педик, при случае не пропускающий такого лакомого кусочка, как вы...
– Как вы можете...
– Догадаться?
– Я не спрашиваю, о чем вы догадались или нет, – закричала она. – Я вас спрашиваю, как вы смеете обвинять меня?!
– Но я вас и не обвиняю, малышка. Я констатирую факт. Только и всего. Я констатирую, что вы – жертва и рискуете наделать таких опрометчивых поступков, что не останется ни малейшего шанса вас вытащить. Послушайте...
Я встал, подошел к ней вплотную и тихо спросил:
– Он здесь?
– Мы одни, – запротестовала девушка.
– Я все же предпочел бы разговаривать тише. Послушайте...
Я привлек ее к себе и почувствовал, что ее трясет. Я зашептал ей на ухо:
– Он был вашим любовником до того, как отправиться в тюрьму. Вы познакомились с ним в окружении Кабироля. Вы бывали у того, как дочь своего отца, приятеля ростовщика; он бывал там, как бывают друг у друга мошенники и укрыватели краденого. В тот роковой день он находился на улице Фран-Буржуа, когда вы зашли к ростовщику. Я не думаю, что вы присутствовали при убийстве. Но он-то оказался свидетелем ваших пререканий с Кабиролем. Он убил его отчасти из-за денег, отчасти из ревности. Оба чувства составили взрывчатую смесь. А теперь он шантажирует вас, угрожая раскрыть ваше присутствие там. Убежав, он спрятался в развалинах башни Изабеллы Баварской, ожидая, пока все устаканится. К несчастью, Баду выбил его с позиции. И Баду умер. Тогда он пришел к вам искать убежище. Не скажу, что в таких домах, как ваш, полно тайников и скрытых лестниц, но зато множество уголков, где можно спрятаться, особенно если ваш сообщник запирается на ключ. Он потребовал, чтобы вы его приняли. И даже кое-что еще...
Внезапно она обмякла в моих руках. Я понял, что она плачет. Я встряхнул ее, не переставая нашептывать ей на ухо:
– Отвечайте, ради Бога! Время поджимает! Признайтесь... ну, признайтесь же, что я правильно догадался.
Одетт отстранила свое лицо от моего и прямо взглянула на меня. Ее мокрые глаза блестели новым пылом. Она пробормотала:
– Я не знаю... я не знаю...
– Я, я знаю. Если Латюи здесь, значит, я догадался верно. Он здесь?
– Да, – выдохнула она после минутного колебания.
Я взял руками ее голову и снова повернул ухом к моим губам:
– Нужно покончить с таким существованием. Вы не можете волочить его за собой, как каторжник ядро. Он убийца... Кабироля, Баду. Следует избавиться от него. Хотите?
Она не отвечала. Я отпустил ее и отступил на шаг.
– Идите за ним, – громко потребовал я. – Мне нужно сказать ему пару слов.
– Я здесь, сударь, – послышался гнусавый, распутный и липкий голос. – Повернитесь чуть-чуть, пожалуйста.
Я повиновался. Первое, что я увидел, был снабженный глушителем крупнокалиберный пистолет, направленный прямо на меня.
Но он, со своей стороны, увидел точно тоже самое, как в зеркале, за тем исключением, что мое лицо намного приятнее. Руки у меня на месте, и, выполняя его приказание, я успел вытащить свою пушку. Так что она теперь целилась в него.
– Мы на равных, – рассмеялся я. – Прекратим комедию и спрячем игрушки.
– Ну нет, я свою не уберу, – заявил он. Единственное, что в нем было не потасканным, это костюм. Хотя по идее, должен бы быть. У Изабеллы Баварской сильно не хватало современного комфорта. Но молодой Латюи, по всей видимости, прекрасно знал, как важно суметь себя подать (если можно так сказать), и позаботился о костюме. За сим исключением, у него было потасканное лицо, потасканный нос, потасканные глаза и потасканный рот. Он выглядел воплощением бесцветного проходимца, порочного насквозь, каким мы его себе представляем, никогда не встречая в жизни. Но я коллекционирую редкостные экземпляры.
– Как хочешь, – согласился я. – Но ты тупица. Мы же не станем здесь открывать стрельбу, а? Для этого нужно быть совсем уж набитыми дураками...
Я сунул свою пушку в карман.
– Я пришел поговорить, Латюи. Можно сесть? Разговор рискует затянуться.
Мы сели все втроем. Маленькое дружеское сборище. Одетт нервно перекручивала пальцы.
– Для начала, как вы узнали, что я здесь, суд'рь? – спросил Латюи с этим своим невыносимым "суд'рь".
– Я сопоставил факты. Когда я понял, что смерть Баду выгнала тебя из укрытия, я решил, что вскоре ты будешь готов. Но событие все откладывалось, и мне пришло в голову, что ты нашел новое теплое местечко. И не у приятелей, не в каком-нибудь притоне, так как и приятелей, и подобные заведения ты избегал с самого начала. Ко всему, и можно сказать в то же время, Марёй застает Одетт с неким типом, похожим на проходимца. Я сразу же подумал о тюрьме. Почему? Потому что многие из безделушек, на которых специализируется Марёй, делаются заключенными. Даже скажу тебе больше, Латюи. Марёй, часто посещавший тюрьму, принося и унося поделки, вполне способен разглядеть там больше положенного и тоже сопоставить факты. Возможно, он тебя там видел и после вспомнил. Ладно. Итак, я подумал о тюрьме и задал себе вопрос: а что, если тип, похожий на проходимца, застигнутый у Одетт Ларшо, и есть Латюи? И если это он, так здесь его новое убежище.
– А дальше?
– Я пришел проверить мои умозаключения. И они подтвердились.
Он кивнул:
– Круто.
– Как всегда.
– А о чем вы тут пели малышке, суд'рь?
– Любовный роман. Ее любовный роман. Ты тоже хочешь послушать?
– Пожалуйста, суд'рь.
Я повторил все рассказанное Одетт. За исключением двух-трех последних фраз. Когда я закончил, он пожал плечами:
– Ладно. А дальше? Вы хотели поговорить со мной, суд'рь?
– О! Заткнись со своим суд'рем. Прекрати, или я стану называть тебя мадемуазель.
– Плевать я хотел. Итак? Что вы собирались мне сказать?
Без суд'ря. Прогресс.
– Вот что: ты думал, что делать дальше? Оставаться тут навеки? Ты не сможешь. А потом, какой смысл? Жить в таких условиях все равно, что в тюрьме.
– У вас есть другой выход, суд'рь?
– Тебе понадобится немало денег, чтобы скрыться подальше от полицейских, которые разыскивают тебя за убийство Кабироля, не забывай об этом!
Он пожал плечами:
– Не говорите ерунды.
– Это ты говоришь ерунду. Ты завалил свое дело, ты напуган, ты не думаешь...
– О чем, черт возьми, думать? Тот очкарик, которого я видел два или три раза у Кабироля... Теперь я могу признаться, Кабироль прятал меня после побега. Как только тот тип меня увидел в этом чертовом замке, он заговорил о полиции...
– И тогда ты его убил.
– Извините, суд'рь. Просто мы повздорили. Он падает... несчастный случай, и все!
– Еще бы! У меня впечатление, что ты устроил ему несчастный случай вместо памятного сувенира.
– Думайте, что хотите. Мне плевать. Что же до заваленного дела, я что-то не возьму в толк, какое, собственно, дело я завалил?
– Дурень, тот парень искал клад. Этот клад существует. Полиция в него не верит. Никто не верит. Полицейские и все прочие предпочитают верить в летающие тарелки и марсиан, а не в то, что двести или триста лет назад тогдашние богачи зарыли в землю свои богатства.
– А вы в такое верите, суд'рь?
– Еще как! Потому что давно интересуюсь этим вопросом. Но я не могу работать один. Итак, я сказал себе: если я в самом деле найду Латюи там, где, думаю, он скрывается, то спрошу у него сведений поточнее. Вот. Я пришел к тебе за подсказкой.
– Какой подсказкой?
– Ты знал Кабироля. Ты знал Баду. Возможно, ты слышал какие-то их споры. С другой стороны, ты видел, как Баду пробрался в старый замок королевы Изабеллы. Он ведь должен был пойти в то или иное место...
– Я не могу ничего подсказать вам, суд'рь. Кабироль никогда мне ни о чем таком не говорил. Я ничего не знаю. И, кроме того, мне все это кажется подвохом.
– Как хочешь. Если бы я знал, предложил бы тебе путешествие на Марс. Может быть, ты бы легче согласился. У тебя башка так устроена.
– Нет. У меня башка устроена так, чтобы не соглашаться, вот и все.
– Ты вообще ни на что не годен. Ладно. Что ж, это все, что я имел тебе сказать. Сеанс закрыт.
Я поднялся. Одетт осталась сидеть, но Латюи последовал моему примеру. По-прежнему с пистолетом в руке.