Он с неуклюжей поспешностью повернулся и неверными ногами пошел к себе в спальню. Я последовал за ним. Комната была просторной. За одним окном земля обрывалась в голубизну моря, скудная обстановка оставляла ощущение пустоты. Голые плоскости мебели, на стенах фотографии жены и его самого. Он с костлявой лихостью позирует в форме под шляпой-блином. Он делает стойку на параллельных брусьях. На одном снимке он стоял, выпрямившись, совсем один на фоне плоской прерии под пустым небосводом.
- Что вы тут делаете, Гуннарсон?
- Вы убеждены, что звонок этот не мог быть ложным?
- Каким образом? Я же говорил с Холли.
- А не было это магнитофонной записью?
- Нет... - Он взвесил мое предположение. - Ведь она отвечала на мои вопросы.
- Почему она содействует им?
- Потому что хочет вернуться домой, естественно, - сказал он с широкой застывшей улыбкой. - А почему бы и нет? Она знает, что деньги меня не волнуют. Она знает, как я ее люблю.
- Конечно знает, - сказал Падилья с порога и движением головы поманил меня к себе.
Воздух был словно заряжен электричеством, хотя я не понимал почему. Вздрагивая, будто от ударов током, Фергюсон подошел к зеркалу на стене и начал расстегивать воротник рубашки. Пальцы плохо его слушались, и с бешеным нетерпением он рванул рубашку обеими руками. Отлетевшие пуговицы застучали по зеркалу, как крохотные пули.
Лицо Фергюсона в стекле выглядело изможденным. Он увидел в зеркале, что я слежу за ним. Наши взгляды встретились. Глаза у него были старыми и ледяными, по лбу стекал пот.
- Запомните, если вы как-то помешаете ее благополучному возвращению, я вас убью. Я уже убивал людей.
Сказал он это не обернувшись. Своему отражению и моему.
11
Я проехал под колизеевскими арками путепровода, потом - между товарной станцией и лесными складами. Пахло свежими опилками и дизельным топливом. За высокой проволочной изгородью станции на фоне глухих складских стен виднелись освещенные солнцем смуглые фигуры. Я свернул на Пелли-стрит.
Домик семьи Донато стоял среди смахивающих на курятники дощатых лачуг, которые располагались по трем сторонам пыльного квадратного двора, замыкавшего тупик. Одинокий кизиловый куст, способный расти где угодно, тянул к солнцу кисти ярко-красных ягод. В его длинной перистой тени компания ребятишек сосредоточенно играла среди пыли.
Они изображали индейцев. Многие из них, наверное, и в самом деле оказались бы индейцами, если бы удалось проследить их родословную. Старуха с лицом индианки, изборожденным морщинами, следила за ними с крылечка одной из лачуг.
Она сделала вид, будто не замечает меня. Не тот цвет кожи и приличный костюм, а приличный костюм стоит денег. А откуда берутся деньги? Из пота и крови бедняков.
- Миссис Донато здесь живет? - спросил я. - Секундина Донато?
Старуха не подняла глаз и ничего не ответила. В моей тени она окаменела, как ящерица. Дети у меня за спиной умолкли. Из открытой двери доносился женский голос, тихонько напевающий испанскую колыбельную.
- Секундина живет здесь, верно?
Старуха пожала плечами. Под порыжелой черной шалью это движение было еле заметно. В дверях появилась молодая женщина с младенцем на руках. У нее были глаза Мадонны и печальный рот - прекрасный, пока не раскрылся.
- Чего вам тут надо, мистер?
- Я ищу Секундину Донато. Вы ее знаете?
- Секундина моя сестра. Ее тут нет.
- Где она?
- Не знаю. Вы ее спросите. - Она посмотрела вниз, на безмолвную старуху.
- Она не отвечает. Или она не понимает английского?
- Понимать-то понимает, но сегодня она молчит. Одного из ее мальчиков вчера застрелили. Вы же сами знаете, мистер.
- Да. И мне надо поговорить с Секундиной о ее муже.
- Вы из полиции?
- Я адвокат. Сюда меня прислал Тони Падилья. Старуха быстро и хрипло заговорила по-испански.
Я разобрал имена Секундины и Падильи, но это было все.
- Вы друг Тони Падильи? - спросила молодая.
- Да. А что она говорит?
- Секундина в больнице.
- С нею что-нибудь случилось?
- Там в морге ее Гэс.
- А что она сказала про Тони Падилью?
- Да так. Она говорит, что лучше бы Секундине выйти за него.
- Выйти замуж за Тони?
- Так она говорит.
Старуха все еще говорила, опустив голову, уставившись на пыль между своими черными потрескавшимися башмаками.
- Что еще она говорит?
- Да так. Она говорит, что в больницу только дура пойдет. Ее-то вот никто не заставит. Больницы - это там, где умирают, говорит она. У нее сестра - medica.
Я поехал в больницу, но меня тут же остановила мысль о многом другом, что мне нужно было сделать безотлагательно. В первую очередь я обязан был подумать об Элле Баркер. Начинался ее третий день в тюрьме, а я обещал, что попытаюсь снизить сумму залога. Правда, я не надеялся чего-то добиться, но попытаться все же следовало.
Время было самое подходящее. Куранты на башенке суда показывали одиннадцать, и когда я вошел в зал, там был перерыв - объявленный, видимо, ненадолго, так как подсудимые, скованные попарно, оставались на своих местах. Они сидели неподвижно и молча под охраной вооруженного судебного пристава. Почти все они походили на мужчин, прислонявшихся к стенам и изгородям Пелли-стрит.
Из своих комнат, волоча черную мантию, вышел судья Беннет. Я перехватил его взгляд, и он кивнул. В свои шестьдесят лет судья был очень импозантен. Он напоминал мне кальвинистского Бога моей бабушки минус борода плюс чувство юмора. Но во время судебных заседаний юмор этот не давал о себе знать, и всякий раз, когда мне по дороге к судейскому креслу приходилось пересекать колодец старомодного зала с высоким потолком, меня мучило ощущение, что наступил Судный день, а грехи мои все при мне.
Судья наклонился в мою сторону боком, словно отъединяясь от величия Закона.
- Доброе утро. Как Салли?
- Все хорошо. Благодарю вас.
- Ведь уже скоро?
- Ждем со дня на день.
- Она молодец. Мне нравится, когда милые люди обзаводятся детьми. - Его умудренный жизнью взгляд остановился на моем лице. - Вас что-то тревожит, Уильям?
- Не Салли, а Баркер, медицинская сестра... - Я замялся. - Мистеру Стерлингу следует выслушать то, что я собираюсь сказать, ваша милость.
Кит Стерлинг, окружной прокурор, сидел за своим столом справа, склонив седеющую голову над бумагами. Судья подозвал его к себе и сел прямо. Я продолжал:
- Мне кажется несправедливым, что Элла Баркер в тюрьме. Я твердо убежден, что никакого отношения к кражам она не имела. Похищенные ценности она получила как подарки. Единственная ее вина - излишняя доверчивость, так за что же ее карать?
- Ее не карают, - возразил Стерлинг. - Она просто задержана до расследования всех обстоятельств.
- Но факт остается фактом: она в тюрьме.
- Я назначил залог, мистер Гуннарсон, - сказал судья.
- Но пять тысяч долларов - не слишком ли это крупная сумма?
- По нашему мнению, нисколько, - ответил Стерлинг. - Она обвинена в серьезном преступлении.
- Я сказал "крупная" в том смысле, что такой суммы ей взять неоткуда. У нее нет семьи, нет сбережений, нет собственности...
- Временем выслушивать споры я сейчас не располагаю, - перебил судья и, дернув плечом, водворил мантию на место. Секретарь, ожидавший этого сигнала, объявил заседание суда открытым. Стерлинг сказал мне вполголоса:
- Обратись с этим к Джо Ричу, Билл. По-моему, он вообще хочет с вами поговорить.
Джо был у себя в кабинете на втором этаже. Он сидел за письменным столом, заваленным бумагами и кодексами, щетинившимися закладками. Джо был рабочей лошадкой прокурора, и дело Баркер входило в десяток других, которыми он занимался в данное время.
Заставив меня потомиться минуту, он бросил на меня взгляд исподлобья, который обычно предназначал для свидетелей защиты.
- Тяжелая ночь, Билл? Вид у вас как с похмелья.
- Только не алкогольного. За это ручаюсь. От мыслей.
- Садитесь. Вы все еще кипятитесь из-за этой Баркер? Видно, она порядочно отложила на черный день.
- Я рад, что вы заговорили об этом. У нее нет ничего. Пять тысяч долларов слишком высокая сумма для одинокой девушки без состояния и доходов. Первый арест, не говоря уж о том, что она невиновна.
- Это я от вас уже слышал. Но мы расходимся во мнении. Да и вообще залог назначил судья Беннет.
- Мне кажется, он снизит сумму, если вы здесь возражать не будете.
- Но мы будем возражать. - Рич открыл ящик, извлек шоколадный батончик с миндалем, развернул его, переломил пополам и протянул мне кусок поменьше. - Возьмите. Для восстановления энергии. Мы не можем допустить, чтобы она внесла залог и сбежала, когда речь идет уже об убийстве. Послушайте моего совета и не поднимайте этого вопроса. Не то сумма залога может быть повышена.
- Это смахивает на предвзятое отношение. Рич свирепо захрустел миндалем.
- Весьма сожалею, что вы это сказали, Билл. Она ухитрилась заручиться вашими симпатиями, э? Жаль-жаль. Научитесь, наконец, не относиться к подобным вещам серьезно.
- Я ко всему отношусь серьезно. Вот почему я плохо лажу с легкомысленными людьми вроде вас.
Рич сделал обиженную мину. Легкомыслия в нем не больше, чем в Верховном суде.
- По-моему, сегодня я от вас уже достаточно натерпелся. Уберите-ка булавку и включите свое прославленное умение мыслить. Попробуйте охватить взглядом всю картину. Дружок Эллы Баркер был вдохновителем банды грабителей, а то и похуже. Но она не желает говорить о нем. Она не хочет помочь нам в розысках.
- Она сказала все, что ей известно. И кстати, как только она его раскусила, он перестал быть ее дружком.
- А почему она тогда же не пришла к нам?
- Боялась. В законе ничего не сказано о том, что люди обязаны бежать к вам, чуть что узнав. - Слушая свои слова, я вдруг заподозрил, что оправдываю не только Эллу Баркер, но и себя.
- Она бы избавила нас от больших неприятностей и избежала бы их сама.
- И потому вы ее наказываете.
- Награждать ее медалью за гражданское мужество мы действительно не собираемся.
- Я утверждаю, что это жестокое и неоправданное наказание...
- Поберегите такие рацеи для суда.
- Какого суда? Расписание забито, и раньше чем через полмесяца ее дело рассматриваться не будет. И все это время она будет гнить в тюрьме!
- А она согласится пройти проверку на детекторе лжи? Вопрос не только мой. Его задают и репортеры.
- С каких это пор вы идете на поводу у прессы?
- Не лезьте в бутылку, Билл. Дело получило большой резонанс. Оно затрагивает многих людей в городе, а не только вашу клиенточку. Вот если бы она вывела нас на Гейнса...
- Ладно. Поговорю с ней еще раз. Но я убежден, что вы ставите не на ту лошадь.
- А я ни в чем не убежден, Билл. Вы слишком полагаетесь на априорные выводы. Не стоит. Я двадцать лет играю в эти игры, и все-таки люди то и дело меня удивляют. И не только лживостью, но и правдивостью. Дайте Элле Баркер возможность удивить вас. Что вас останавливает?
- Я же сказал, что поговорю с ней сегодня еще раз. А пока забудем про нее. Наверное, на Гейнса должны быть и другие выходы. Неужели он не оставил никаких следов в квартире, которую снимал?
- Ни единого. Марсианин, да и только, из чего следует, что за ним уже что-то числится и Ларри Гейнс - временное имя. Водительские права он получил на Гейнса и не пожелал дать отпечатки пальцев.
- Какая у него машина?
- Зеленый "плимут" последней модели. Я щедро делюсь с вами информацией, а когда получу что-нибудь в обмен?
- Сию минуту. В сентябре Гейнс поступил в колледж Буэнависты. Значит, у них должна быть копия его школьного аттестата.
- Но ее нет. Уиллс побывал там утром. Гейнса приняли условно до представления копии. Он со дня на день обещал принести ее, но так и не принес, и его выгнали вон.
- А что он намеревался изучать?
- Театральное искусство, - ответил Рич. - Он актер, ничего не скажешь.
12
- Он мне рассказывал, что всегда хотел стать актером, - говорила Элла. - Вообще знаменитостью, но лучше всего - актером. По-моему, актер из него вышел бы хоть куда!
Тон ее был сардоническим. Она наращивала броню, закаляла свою личность для обитания в тюрьме. Глаза у нее были острыми, как осколки разбитой мечты.
- Почему вы так считаете?
- А посмотрите, до чего он задурил мне голову. Когда он дарил мне кольцо и часы, я не сомневалась, что он купил их для меня. Честное слово.
- Я вам верю.
- В отличие от всех здесь. Даже девочки в камере думают, что я держу язык за зубами. Расспрашивают про Ларри так, словно мы вправду были близки и я все про него знаю. Мне столько вопросов назадавали, что у меня мысли путаются. Проснусь ночью, а в ушах жужжат голоса, задают мне вопросы. Я свихнусь, если не выберусь отсюда.
- Если бы удалось арестовать Гейнса, это вам помогло бы.
- А где он?
- В том-то и вопрос. Поэтому я вам снова и надоедаю.
- Вы мне не надоедаете. Так хорошо увидеть дружеское лицо, увидеть человека, с кем я могу поговорить. Я ничего дурного про других арестованных сказать не хочу, но они мне все чужие. Слышали бы вы, как они говорят о мужчинах!
- Все это вы забудете, едва выйдете отсюда. Вы ведь медсестра. Так считайте, что заболели и надо потерпеть.
- Попытаюсь.
Я выждал, пока ее лицо не стало спокойным. За окном с решеткой башенка суда резко белела в лучах утреннего солнца. С балкончика, опоясывающего ее под курантами, двое туристов смотрели на город. Они опирались на чугунные перила - молодой человек и девушка в голубом платье и шляпке. Такие платья и шляпки носят новобрачные в свадебном путешествии.
Элла проследила мой взгляд.
- Счастливцы!
- Вы скоро будете освобождены. Ваше счастье еще впереди.
- Ну, будем надеяться. Вы со мной очень добры, мистер Гуннарсон. Не думайте, что я этого не ценю. - И она неуверенно мне улыбнулась. Ее первая улыбка.
- Вам следует улыбаться почаще. Улыбка очень вам идет.
Комплимент был не слишком тонкий, но отвечал моменту. Элла улыбнулась по-настоящему и помолодела на пять лет.
- Благодарю вас, сэр.
- Вернемся к Гейнсу, если вы стерпите. Он много говорил с вами о карьере актера?
- Нет. Раза два, не больше. Упомянул, что играл на сцене.
- Где?
- По-моему, в школьном театральном кружке.
- А где он учился в школе, он не упоминал? Постарайтесь вспомнить.
Она послушно наморщила лоб.
- Нет, - сказала она после некоторой паузы. - Про это он ничего не говорил. Он вообще о своем прошлом мне ничего не рассказывал.
- А о своих друзьях и знакомых?
- Только о Бродмене. Называл его подонком.
- А об актерах или актрисах он что-нибудь говорил?
- Нет. И даже ни разу не пригласил меня в кино. Наверное, экономил деньги для блондинки, - добавила она зло.
- Какой блондинки?
- Ну, с которой я его поймала в каньоне. Наверное, он с ней гулял все это время.
- Какое время?
- То, когда я думала, что у нас с ним серьезно и, может, мы поженимся, и вообще. А он скорее всего по-настоящему только ею интересуется.
- Откуда у вас такое впечатление?
- Из того, что она сказала.
- А я и не знал, что вы с ней разговаривали. Вы часто ее видели?
- Только один раз. Я же вам говорила. Когда она сидела там в кимоно Ларри. Я ее слова точно запомнила, потому что почувствовала себя такой ничтожной. Она засмеялась мне в лицо и сказала Ларри: "А ты, блудный котик, шашни у меня за спиной заводил?" И еще сказала: "Мне не льстит твой выбор... э... выбор замены" - ну, что-то в таком роде.
Волна краски поднялась от шеи Эллы к щекам, смягчила очертания губ, а потом выражение глаз. Она сказала неуверенным голосом, который то повышался, то понижался:
- Какой дурой я была, что попалась Гейнсу на удочку...
- Ну, у всякого есть право на одну большую ошибку. Вы могли бы заплатить куда более дорогую цену.
- Да. Если бы он и вправду женился на мне. Теперь-то я вижу. И знаете, вот вы сказали про болезнь, так это относится к нему. Он был для меня как болезнь - болезнь, которая выдавала себя совсем за другое. Все мои мечты сбываются, собравшись в один великолепный букет. Я же знала, что так быть не может, но мне хотелось верить, ужасно хотелось.
- Кроме часов и кольца, он вам что-нибудь еще дарил?
- Нет. Один раз подарил цветы. Вернее, один цветок - гардению, и сказал, что теперь это наш с ним цветок. В тот вечер он посвятил меня в план краж. Слава Богу, что я хоть на это не согласилась.
- У вас нет ничего, что принадлежало ему? Какие-нибудь предметы одежды, например, которые он у вас оставил?
- За кого вы меня принимаете? У меня в квартире он не раздевался!
- Извините, я ничего дурного в виду не имел, мисс Баркер. Я просто подумал, что, быть может, у вас есть какая-нибудь его вещь. Что-то взятое на память.
- Нет. Было только кольцо, и я его продала. Про часы я просто забыла... - Она снова наморщила лоб. - И еще про одну вещь. Только она ничего не стоит. Старый бумажник из акульей кожи.
- Бумажник Ларри?
- Да. Как-то вечером я подарила ему свою фотографию - ну, знаете, размером как раз для бумажника - и заметила, что бумажник у него совсем истрепанный. На другой день я купила ему новый, крокодилий. С налогом он мне обошелся в двадцать долларов. И подарила, когда мы в следующий раз увиделись. Бумажник ему понравился. Он переложил в него все деньги и бумаги, а старый хотел выбросить. Но я не дала.
- В бумажнике что-нибудь осталось?
- Не думаю. Нет, погодите. В заднем отделении лежала бумажка. Газетная вырезка.
- Из какой газеты?
- Не знаю. Просто заметка, вырезанная из середины страницы.
- Заметка о чем?
- О какой-то постановке. По-моему, о школьном спектакле.
- А Ларри вы про нее спрашивали?
- Нет. Он бы подумал, что с моей стороны глупо было сохранить бумажник.
- А заметка цела?
- Да. Я положила ее назад. Точно деньги или ценность какую-нибудь. Какой же дурой бываешь!
- Бумажник все еще у вас? Элла кивнула.
- Забыла выбросить. Он у меня дома.
- А где именно?
- В бюро. В верхнем ящике бюро в спальне. У меня есть шкатулка из красного дерева. Я ее называю моей сокровищницей. И бумажник я положила в нее. Миссис Клайн вас впустит... - Она покачала головой. - Даже подумать боюсь, какого она теперь обо мне мнения!
- Я уверен, что оно осталось прежним. А ключ, чтобы отпереть сокровищницу?
- Ах да! Она заперта. Но где ключ, я не знаю. Наверное, потеряла. Да вы взломайте ее. Я куплю другую.
Она подняла голову и поглядела мне прямо в лицо мягкими блестящими глазами.