– Шифу – это мастер, наставник цюань-шу, китайской разновидности кэмпо. Вот он меня лет пяток, как щенка, натаскивал… – И резко переменил тему: – Хочешь научиться? Угадал? Тогда переодевайся в спортивную форму.
Так Костя, совершенно неожиданно для себя, с головой окунулся в нелегкие премудрости китайского боевого искусства. И, к удивлению даже видавшего виды Каурова, преуспел.
Гибкий, физически очень сильный, с отменной реакцией, закаленный ранним трудом и житейскими невзгодами, Костя казалось, самой природой был создан бойцом цюань-шу.
Он мог сотни раз без устали отжиматься на пальцах, кулаках и запястьях от пола, мог по несколько часов молотить тяжеленный мешок с песком, прыгать, как обезьяна, по земле, опираясь только на пальцы рук и носки, крутить многочисленные сальто и кульбиты.
Кауров учил его искусству сверхбыстрого бега и ходьбы на длинные дистанции, учил скалолазанию, плаванию, всевозможным способам маскировки, умению видеть в темноте и драться "вслепую", с завязанными глазами.
К концу второго года обучения цюань-шу Костя уже знал пять основных его стилей: "Дракона", "Тигра", "Леопарда", "Змеи" и "Журавля". Успехи Кости радовали и восхищали Каурова. Он теперь с увлечением посвящал юноше все свое свободное время. Но если по части физического совершенствования Кости у Каурова не было проблем, то в области образования он терпел явное фиаско.
Началось все с того, что Костя наотрез отказался ходить в школу.
В общем-то, Кауров был с ним согласен – Костя перерос своих сверстников, не говоря уже о тех пацанах, с которыми ему пришлось бы сидеть за одной партой, так как он пропустил не один учебный год. Но Костя отказался посещать и вечернюю школу. Пришлось довольствоваться самоподготовкой по школьной программе. Тут Костя возражений не имел и занимался с удивительным прилежанием.
Правда, и здесь случилась совершенно нежелательная для Каурова накладка – после полного выздоровления Костя опять пошел работать грузчиком на станцию. Никакие доводы и уговоры не помогали. Костя хмуро отмалчивался, укладываясь вечером на свою раскладушку, а утром старался незаметно исчезнуть, по своему обыкновению отправляясь на работу кружным путем быстрым бегом.
После работы он приходил усталым, полчаса отдыхал, затем садился за учебники. А вечером гонял себя часами на тренировке до седьмого пота, словно и не было тяжелого трудового дня.
Кауров понимал, что такие огромные нагрузки для еще неокрепшего молодого организма чреваты нежелательными последствиями, но переупрямить Костю не мог. Он понимал истоки этой настойчивости – Костя просто не желал быть обузой, хотел зарабатывать сам, а не сидеть на положении иждивенца. Но от этого Каурову все равно было не легче. И однажды он решительно заявил:
– Костик, я не собираюсь навязывать тебе свое мнение, но у меня есть одно предложение. Я договорился с начальником экспериментального цеха номерного предприятия. Тебя примут учеником слесаря-лекальщика. Отличная профессия, доложу я тебе, денежная. Ну, как?
– Я не возражаю… Но справлюсь ли?
– Почему нет? У нас там ребята хорошие, дружные, отменные специалисты. Помогут, научат. Главное, не дрейфь.
– Но мне хотелось бы… – Костя замялся. – Я хочу быть радиомонтажником.
Конечно же, Костя был прав.
Под руководством Каурова он за короткое время научился разбираться в самых сложных радиосхемах и, пожалуй, вполне мог бы стать отличным монтажником. Но была единственная загвоздка – не вышел Костя годами для работы в радиомонтажном цехе. И тут уж ничего нельзя было поделать – в этом вопросе на предприятии исключений не существовало. Кауров объяснил Косте, как смог, ситуацию, и юноша, скрепив сердце, согласился учиться на лекальщика.
В цехе к Косте относились очень хорошо. Все считали его младшим братом Каурова, которого уважали и ценили, как отличного специалиста и честного, порядочного человека.
Наставник Кости, уже пенсионного возраста лекальщик дядя Миша, человек горячий и заводной, нередко покрикивал на него, а то и отпускал подзатыльники, когда он в очередной раз загонял в брак какую-нибудь деталь пресс-формы или штампа. Но Костя не обижался на старика, – будучи по натуре человеком очень добрым и сердечным, дядя Миша скрывал свою истинную сущность под маской напускной строгости и ворчливости.
Вскоре Косте стали поручать и более сложные работы, в том числе изготовление, подгонку и доводку замков различных систем и назначений, устанавливавшихся на разнообразные сейфы, заводской ширпотреб.
И все-таки произошло то, чего Костя так боялся, хотя и ждал с необъяснимым душевным трепетом.
Как-то вечером в разговоре Кауров намекнул на возможность длительной командировки. Это было сказано в обычной для него шутливой манере, но Костя вдруг, неожиданно для себя, почувствовал нечто похожее на укол прямо в сердце. Он тут же замкнулся, разговор был скомкан, и оба легли спать с тяжелым чувством.
А еще месяц спустя Кауров, почему-то робко и даже смущаясь, заявил:
– Понимаешь, браток, в общем, кгм!.. – Он прокашлялся. – В общем, мне пора. Послезавтра в путь…
Костя молча опустил голову.
– Работа такая… – попытался объяснить Кауров.
Но затем с обреченным видом махнул рукой и лег на постель лицом к стене…
Поезд уходил глубокой ночью.
Каурова провожали Костя и какой-то незнакомец, неразговорчивый и равнодушный. Кауров крепко обнял Костю своими могучими руками, неумело ткнулся ему в щеку – поцеловал.
– Держись, браток… Жди, я обязательно вернусь…
Он посмотрел в глаза Кости долгим и, как показалось юноше, тоскливым взглядом, а затем, резко отвернувшись, запрыгнул на подножку вагона – поезд уже набирал ход.
Молчаливый незнакомец ушел. А Костя еще долго стоял на опустевшем перроне, вглядываясь в темень, где растаял последний огонек поезда, умчавшего в неизвестность Сашу Каурова – друга, ставшего ему старшим братом.
Глава 11. ПРАКТИКАНТ СНЕГИРЕВ
Мишка Снегирев, невысокий коренастый паренек, конопатый и шустрый, в своем кургузом пиджачке смахивал на школьника. И уж вовсе он не был похож на студента юрфака, будущую "звезду" криминалистики, как его прозывали, посмеиваясь, сокурсники. Правда, по адресу Мишки Снегирева институтские острословы проезжались довольно редко и уж вовсе не в дни сессии.
Когда в коридорах института бушевали экзаменационные страсти и ошалевшие от бессонницы и неимоверных доз кофе студенты торопливо глотали таблетки успокоительного перед тем, как протянуть дрожащую руку за билетом, когда заядлые преферансисты, привыкшие к ночным бдениям за бесконечными "пульками", без устали строчили "шпоры" разнообразных калибров – от "бомб" величиной с тетрадный листок до "блошек" размером со спичечный коробок (на них институтские умельцы ухитрялись вместить весь "Уголовно-процессуальный кодекс"), Мишка Снегирев блаженствовал.
Это была пора его триумфа.
Помахивая видавшим виды "дипломатом", куда помещалось ровно десять бутылок крепленого вина, он расхаживал в скромном институтском сквере, с невозмутимым видом поглощая в неимоверных количествах свой любимый пломбир, услужливо предлагаемый ему будущими несчастными служителями Фемиды в виде гонорара за консультации по правовым вопросам.
Разъяснив менторским тоном очередному коллеге какой-нибудь каверзный вопросик, Мишка фамильярно хлопал его по плечу – мол, держись, не унывай, сессия – явление преходящее, и обращал свой взор к следующему горемыке, который от нетерпения мычал над ухом, с ужасом поглядывая на стремительно, как ему казалось, вращающиеся стрелки наручных часов. Оказавшись в роли практиканта, Снегирев неожиданно сам попал в незавидное положение почемучки.
Уже на исходе второй недели практики Мишка с ужасом признался самому себе, что его блестящая теоретическая подготовка – нуль без палочки. На самом деле все оказалось не так, как он себе мыслил, и как описывался в книгах труд оперативного работника.
Ворох разнообразных дел, обильно и каждодневно пополнявшийся неустанными трудами местной братвы, вовсе не способствовал неторопливым глубокомысленным рассуждениям у камина с трубкой в руках в стиле Шерлока Холмса. Весь взмыленный, словно загнанная лошадь, Мишка метался по городу с поручениями Тесленко целый день, а иногда и до глубокой ночи. Когда он приползал в общежитие, ноги уже отказывались ему служить.
Однажды, совсем отчаявшись, Снегирев решил сдаться на милость руководства управления и признать себя профнепригодным к розыскной работе.
Но тут ему неожиданно привалило счастье в виде дела об убийстве Валета, а затем и Щуки. Не зная причин такого необычайного доверия и не чувствуя подвоха, Мишка воспрянул духом. Энергия и цепкость, которые он проявил, расследуя порученное дело, вызвали нечто похожее на уважение даже у непосредственного Мишкиного начальника, капитана Тесленко.
Появление Снегирева в качестве практиканта тот поначалу воспринял, как приступ зубной боли.
"Черт бы их всех побрал, этих начальников!.." – не стесняясь Мишкиного присутствия, бубнил Тесленко, читая направление в угрозыск с визой Храмова: "Кап. Тесл.! Наставник". Подпись. Дата.
"Хорош гусь… – брюзжал капитан, скептически оглядывая неказистую фигуру практиканта. – Геракл.
В засушенном виде…"
"Уж лучше Спиноза", – невозмутимо ответил Снегирев, к тому времени все еще пребывавший в блаженном неведении относительно специфики работы уголовного розыска и находившийся под впечатлением последней сессии, где он блистал, как олимпийский бог.
"Философ, значит, – с ударением на последнем слоге определил Тесленко и хитро сощурился. – Ну-ну…"
Значение этого "ну-ну" Снегирев осознал довольно скоро…
Сегодня Тесленко был мрачнее грозовой тучи. Буркнув что-то в ответ на Мишкино приветствие, он сел за стол и принялся бесцельно перекладывать с места на место ворох бумаг.
Мишка скромно помалкивал, хотя его так и распирало желание побыстрее доложить результаты своих архивных изысканий.
Наконец капитан перевел взгляд на розовое от возбуждения лицо практиканта.
– Ну? – недовольно буркнул он.
– Тут я маленько в архиве покопался… – начал с важным видом Мишка, небрежно листая пухлую папку с выцветшей надписью.
– У тебя что, других забот мало?
– Хватает, – солидно подтвердил Снегирев. – Но, я думаю, вам следует посмотреть вот на это…
Он передал папку Тесленко.
– Ах, ты еще и думаешь, – съехидничал капитан. – Приятно слышать, – добавил: – Философ…
Тесленко прочитал первые страницы дела, которое подсунул ему практикант:
– "Убийство главного инженера хлебозавода Зарубина и его жены…" Послушай, на кой ляд мне эта археология?
– И еще одно дело, – невозмутимо положил на стол капитана вторую папку Снегирев. – Тоже заслуживает самого пристального внимания.
– Объясни, – решительно отодвинув папки в сторону, сказал Тесленко. – Если можно, покороче.
– Ладно, – согласился Снегирев. – Дело в том, что эти два преступления имеют один "почерк".
– Ювелир Сорокин… – Тесленко заглянул во вторую папку. – "Вооруженный грабеж. Убиты: ювелир, его жена и домработница…" Ну и что?
– Как – что? – загорячился Мишка. – Вы посмотрите, посмотрите внимательно! В квартирах
Зарубиных и ювелира были найдены окурки. Вот фотографии. Окурки были оставлены бандитами.
Доказано. Но главное, на что почему-то не обратили тогда внимание, – прикус на фильтре во всех случаях аналогичен! Я сравнил.
– Криминалист… – В голосе капитана звучал сарказм. – Ты закончил?
– Нет! – Разгоряченный Снегирев ткнул пальцем в одну из фотографий из дела ювелира Сорокина. – Сейф в квартире ювелира был вскрыт точно таким же образом, как и в магазине! Вот!
– Послушай, Михал Иваныч, тебе какое дело поручено расследовать?
Вежливое обращение капитана не сулило Мишке ничего хорошего.
– Занимаешься Валетом и Щукой, так и занимайся. Не лезь в чужой огород. Усек?
– Я и не лезу…
Мишка покраснел от обиды, как вареный рак.
– И, кстати, я еще не закончил. В квартире Зарубиных экспертам удалось "срисовать" отпечатки пальцев.
Очень неважные, и по тем временам практически непригодные для идентификации. Я попросил экспертов проверить на нашей новой аппаратуре, и вот что из этого вышло…
Снегирев, не глядя на своего начальника, положил перед ним листок бумаги.
– Заключение экспертов… – Тесленко прочитал и неожиданно почувствовал, как его захлестнула горячая волна. – Валет и Кривой?!
– Так точно, товарищ капитан, – официально ответил Снегирев, хмуро глядя мимо Тесленко.
– Миша, извини, я был не прав.
Тесленко протянул Снегиреву свою широченную ладонь.
– Ладно, не дуйся, – сказал он миролюбиво. – Держи пять.
Мишка, какой-то миг для вида поколебавшись, крепко пожал руку капитана.
– Да, брат, это, я тебе доложу, бомба. – Тесленко пристально посмотрел на Снегирева. – Это все?
– Почти.
– Что еще ты откопал?
– Есть у меня одна версия… – Снегирев заколебался. – Не знаю, насколько она правдоподобна…
– Ну-ну, – подбодрил его Тесленко.
– Бандиты при грабеже квартиры Зарубиных допустили промах. Так уж вышло, что остался свидетель, малолетний сын Зарубиных. Он был ранен.
– Его опрашивали?
– Да. То есть, не совсем так… Мальчик был в шоке, его долго лечили. Следователь, по настоянию врачей, не рискнул детализировать обстановку грабежа до полного выздоровления мальчика. Сына Зарубиных не стали расспрашивать о грабителях, чтобы не травмировать мальчика.
– А потом?
– Потом дело просто сдали в архив. "Висяк"…
– Бывает… – поморщился Тесленко, вздыхая. – Чтобы не портить отчетность последующих кварталов… Где теперь этот мальчик?
– Я наводил справки. Исчез. Он ушел из семьи, приютившей его после смерти родителей. И как в воду канул.
– Нескладно получается… Нужно его разыскать. Во что бы то ни стало.
Тесленко ненадолго задумался, а затем сказал:
– Ну, ладно, выкладывай свою версию…
Глава 12. КОСТЯ
У "вертушек" заводской проходной, в просторном вестибюле, толпились рабочие. Костя, подивившись про себя столь необычному в это время скоплению народа, протянул пропуск хмурому охраннику.
– Костя, погодь! – окликнул его знакомый голос.
Костя обернулся и увидел пушистые седеющие усы дяди Миши, его усталые, поблекшие от старости глаза.
– Здравствуйте, дядя Миша! – обрадовано воскликнул он – старый лекальщик был уже больше недели на больничном. – Как здоровье?
– Здоровье, Костик, сам знаешь какое… А вообще, пошел на поправку. Не в этом дело… Ты что, ничего не ведаешь?
Дядя Миша пытливо посмотрел на Костю.
Только теперь юноша заметил подозрительно покрасневшие веки старика, мокрую щеку и крохотную слезинку, запутавшуюся среди пожелтевших от табака волосков в седых усах.
– Что с вами, дядя Миша?
– Со мной? Со мной ничего… Ничего. Там…
Старый лекальщик махнул рукой в сторону стенда для объявлений и отвернулся, стараясь скрыть вновь набежавшую слезу.
Сердце в груди вдруг застучало неожиданно громко. Костя начал пробираться поближе к стенду.
Заводчане молча уступали ему дорогу, старательно избегая встречаться взглядами.
Костя посмотрел на плакат, прикрепленный к стенду, и едва не застонал от нестерпимой жгучей боли, на мгновение помутившей рассудок. Он закрыл глаза и пошатнулся. Его бережно поддержали, окружив плотной стеной.
Костя медленно сделал еще один шаг и прикипел взглядом к большой фотографии в траурной рамке – оттуда на него смотрел с неизменным ласковым прищуром названный брат Саша Кауров.
Черные строчки текста слились в серое пятно, прочерченное полосами и штрихами, и Костя никак не мог разобрать, что было написано на плакате. Будто ослепнув, он протянул руку, пытаясь нащупать ускользающие от него буквы, и чужим, охрипшим голосом спросил:
– Как… это… все?
– В авиационной катастрофе… – ответил кто-то из толпы.
Костя какое-то время пытался осмыслить сказанное.
И вдруг словно жгучая молния сверкнула среди темного хаоса, царившего в голове: "Сашка погиб…
Саша, брат!!!"
Ничего не видя перед собой, Костя резко обернулся и выбежал из проходной на улицу…
Очнулся он от своего полубредового состояния под вечер, в городском парке. Костя сидел на скамье у небольшого пруда, который окружали пышные, кудрявые вербы.
Кто-то спрашивал его:
– Эй, парень! Что с тобой?
Костя вздрогнул и обернулся. Позади стояли трое мужчин и с тревогой смотрели на его бледное, осунувшееся лицо.
Он с трудом расцепил окаменевшие челюсти и ответил, едва ворочая непослушным языком:
– Брат… погиб… Родной.
Костя так и сказал – родной. Слово это вырвалось помимо воли – крик осиротевшей души.
– Извини… Тяжело тебе, парень. Уж я-то понимаю. У самого… Эх!
Один из мужчин, полноватый, в роговых очках, вдруг начал торопливо открывать замки объемистого портфеля:
– Слушай, давай помянем твоего брата. И моих… Пусть земля им будет пухом…
Костя пил водку совершенно не ощущая вкуса, словно воду.
До этого он спиртного в рот не брал. Его приятели-грузчики, отнюдь не члены общества трезвости, не раз предлагали Косте "обмыть" очередную шабашку, но он в этом вопросе был тверд и непреклонен. Но сегодня ему было все равно…
Его случайные товарищи разошлись по домам под вечер. Только Костя, которого пугала перспектива вернуться в опустевшую квартиру Саши Каурова, остался сидеть на скамейке, погруженный в безрадостные думы.
Одиночество, к которому он уже давно привык, неожиданно стало постылым, невыносимо тяжким бременем. Жизнь потеряла смысл. Неподалеку, на летней танцплощадке, заиграл оркестр. Мимо Кости шли влюбленные парочки, шумные компании и одинокие люди преклонного возраста – им звучная медь саксофона и трубы навевала ностальгические воспоминания о давно ушедшей юности.
Костя поморщился в досаде: веселая музыка не соответствовала его мыслям, мешала сосредоточиться. Пьяное горячечное возбуждение постепенно вползло в мозг, глаза туманились. Костя решительно поднялся со скамьи, чтобы уйти подальше от праздно прогуливающихся людей, – он их в этот момент ненавидел – но тут же тяжело плюхнулся обратно. Тело было непослушным, ноги стали ватными, чужими. Выругавшись сквозь зубы, он опять повторил свою попытку. Но результат оказался прежним.
– Хорош… – Несколько парней, посмеиваясь, с любопытством наблюдали за Костей.
– Уходите прочь…
Костя все-таки встал и, пошатываясь, шагнул к ним.
– Ладно, парень, не петушись…
Один из них, светловолосый, улыбчивый, подхватил его под руку.
– Ты где живешь? Давай мы тебя домой свезем.
– Домой? Нет… у меня дома…
Костя расставил ноги пошире, пытаясь сохранить равновесие.
– Никого нету…
– Это хуже… – сказал светловолосый.
Парень на мгновение задумался.
– Ладно, тогда поехали ко мне. Переночуешь у меня, а там видно будет…
Похоже, Костя ему понравился.
И в это время раздался чей-то хриплый, до боли знакомый своей нагловатой интонацией голос:
– О, малыш! Приветик! Давно не виделись…