Что, если я слишком поторопился и у Максима Ларина остались кое-какие шансы на жизнь? И его еще не поздно порадовать искусственным дыханием, бэбик честно старался спасти несчастного, он сделал все, что мог… Искусственное дыхание, наложение лубков на сломанные конечности – но вместо этого Максим Ларин получает от меня кулаком в ухо. Сукин сын, сволочь, он имел виды на девушку, в которую я отчаянно влюблен, он сфотографировал ее, это ведь только мне хочется верить, что дело происходило на незатейливой вечеринке, а если все было по-другому, совсем по-другому? Но теперь это не имеет никакого значения, он получил по заслугам, вот и все.
Вот и все.
Из меня получился бы отличный работник бюро ритуальных услуг, и не слишком рефлексирующий при этом, теперь-то я знаю, как рыть могилы при помощи монтировки.
Вот и все.
О Максиме Ларине я позаботился, теперь остается позаботиться о себе.
В активе:
– джип, "Тойота Лэнд Крузер", с приличным запасом топлива, километров на двести его хватит, возможно, его хватит даже до Москвы;
– ночь, в которой видно, как днем, счастье, что все это приключилось на пустой трассе, а не в тоннеле под мостом в центре европейской столицы; счастье, что я впаялся в мало кому известного (мне точно неизвестного) Максима Ларина, окажись на его месте принцесса Диана со товарищи, так дешево я бы не отделался;
– фотографии Тинатин, я разжился сразу пятью, я могу посмотреть на них в любое время, я могу разглядывать их сколь угодно долго, я могу изучать Тинатин, я могу отпечатать ее изображение на принтере, я могу вынести ее изображение на рабочий стол, нужно только следить, чтобы оно не попалось на сальные глаза Пи; принтер все-таки вернее.
В пассиве:
– Лора, фальшивая сука, дешевка, дрянь, бросившая меня самым скотским, самым постмодернистским образом, жестокое стебалово, йоу, что я вам расскажу, милые, о чем я вам поведаю, курочки мои! но сначала – душ, мохито и легкий перепихон для расслабухи, и бла-бла-бла, Лора – Лора, хренова двустволка, вечно ты выстреливаешь в самый неподходящий момент! Дальнейшие шаги Лоры мне неизвестны, ясно только одно: если больше ничего из ряда вон выходящего не произойдет, мы встретимся с ней в "Hangar 51 -19" , куда дешевка и дрянь попадет бесплатно, а мне придется выложить триста целковых. Или предъявить курительную трубку;
– я сам, изгваздавшийся землей, даже подбородок оказался выпачканным, на руки страшно смотреть, под ногти забились остатки корешков, душ нужен мне, никак не Лоре.
Пластиковую бутылку с минералкой тоже можно отнести в актив.
Я и забыл о ней.
Как забыл о крови Максима Ларина, растекшейся по асфальту в том месте, где произошло столкновение, там была целая лужа крови. Не нужно быть умником, чтобы обнаружить ее при свете дня. Кровь всегда убедительна, всегда красноречива, ей ничего не стоит проболтаться. Она и проболтается, укажет на неглубокую могилу, вырытую мной для владельца джипа. Выход один: наплевать на себя и заняться лужей, быть может, ее удастся смыть минеральной водой.
Вот если бы пошел дождь!..
Но дождя нет. Я присаживаюсь перед лужей на корточки, одной бутылки будет явно маловато, лучше бы я наехал на улитку.
Жаль, жаль, что Максим Ларин – не улитка.
Кровь еще теплая.
Бороться с искушением погрузить в нее кончики пальцев – невозможно. Стоит мне только сделать это, как по телу разливается странная истома, я успокаиваюсь – впервые за последний час, таким спокойным я не был, пожалуй, никогда, я почти счастлив… О господи, я почти счастлив, срань какая! Не менее счастлив, чем тамагочи, получивший приглашение постажироваться в люксембургском офисе своей родной компании по производству гусеничных тракторов. Или башенных кранов, хрен их там разберет. Я не менее счастлив, чем Великий Гатри с его карманным русско-китайским словарем, чем дрочила-сенегалец на брюссельской крыше; более счастливым, абсолютно счастливым, меня сможет сделать только Тинатин.
Кровь слушается меня не хуже, чем тамагочи, толпами бегущие по моей наводке на бодрую французскую страшилку "Кто убил Бэмби?", самые прыткие получают в табло артхаусным бампером. Кровь слушается меня, она кротка, как овца, стоит мне только от нее оторваться, стоит только слегка полить ее минералкой, как она, поджав короткий овечий хвост, устремляется к обочине. Без всяких дополнительных усилий с моей стороны, вот и умница, умница. Мне остается сполоснуть руки – не бог весть что, и грязь под ногтями позиций не сдает, но теперь я хотя бы могу сесть за руль, прощай, Максим Ларин.
Прощай, дружок.
…Положительно, мне нравится "Тойота Лэнд Крузер", единственный недостаток – я не могу поймать ни одну приличную FM-станцию. То есть я вообще не могу поймать ни одной станции, эфир пуст, не слышно даже обычного потрескивания. Впрочем, беспокоиться не о чем, такие провалы случаются на трассе, жаль, что у Максима Ларина не оказалось ни одного сидюка, музыка бы сейчас меня расслабила. Любая, я согласен даже на Jane В., но Jane В. укатила в Лорином "Галантце" и теперь развлекает ее синкопированными страданиями по беззубому лирическому герою Сержа Гинсбура. Что ж, попутного ветра в горбатую спину, сучки!..
"Тойота Лэнд Крузер" – вот мой ответ Чемберлену, йоу!
Я отдаляюсь от происшедшего со скоростью сто километров в час, я свободен чуть больше, чем счастлив; отсюда, со скорости в сто километров, Максим Ларин и правда кажется мне улиткой. Конечно, переживать по поводу смерти одной отдельно взятой улитки дело благое и социально востребованное, но я, слава яйцам, в "Гринписе" не состою. И в Хельсинкской группе, и в комитете по защите прав улиток – тоже.
Шорох.
Я слышу шорох за своей спиной.
Это так неожиданно, что из безумного Макса – гробокопателя и угонщика "Лэндкрузеров" я мгновенно превращаюсь в Макса, которым был всегда, – журналистишкой по найму, вечно ноющим по поводу недостатка гонораров и фатально зависящим от предменструального синдрома г-жи Паникаровской. Тебе показалось, бэбик, убеждаю я себя, тебе показалось, это эфирные разряды, не более, но шорох не стихает, переходит в назойливое царапанье.
Да. Звуки исходят с заднего сиденья.
Никаких сомнений.
Я сбрасываю скорость до пятидесяти, потом – до двадцати, а потом и вовсе останавливаюсь. Шорох и царапанье усиливаются. Они идут снизу, с пола, не исключено, что, пока я устраивал Максима Ларина поудобнее, в джип забралась какая-то тварь, и чего я только испугался, дурачок? Судя по звукам, тварь не должна быть большой, что-то вроде кошки, но это не кошка.
И даже не землеройка, и не новорожденный детеныш кабана.
На полу между сиденьями стоит клетка с кроликом. Обыкновенным белым кроликом с красными глазами, клетка с кроликом в "Тойоте Лэнд Крузер" – это попсово, это тянет на концепт, Максиму Ларину удалось рассмешить меня напоследок.
– Хай, милый, – подмигиваю я кролику, запоздало радуясь тому, что в машине оказался кролик, а не ротвейлер без привязи, не гремучая змея, а еще лучше – парочка гремучих змей и речная гадюка. И десяток скорпионов.
Вот тогда бы мне точно пришлось несладко. Кролик – дело другое, я бы еще снисходительно отнесся к скорпионам, они всегда будут напоминать мне губы Тинатин.
Ожидать агрессии от кролика – все равно что ожидать, что Пи бросит свои порнографические экзерсисы и зарегистрируется на форуме адептов преподобного Серафима Саровского. Кролик забавен (пусть и не так, как Лора, отражающаяся в очках Тинатин), он даже весел, не проявляет никаких признаков беспокойства и выглядит вполне ухоженным. Белая шерстка блестит, к тому же, открыв дверцу и почесав его за ухом, я обнаруживаю ошейник.
Ручной кролик. Что-то я уже слыхал про ручных хорьков и ручных мангустов.
Кролики никогда не возбуждали меня, в детстве я и о собаке не мечтал и никогда не пытался обустроить быт жука-носорога, и что делать с этим кроликом, я ума не приложу.
Не выбрасывать же его, в самом деле. Это было бы негуманно, хотя и в стиле мохноногих примачованных кабальерос, похотливых, жрущих отбивные без ножа и вилки, игнорирующих все культовые постановки в Театре марионеток им. Е.С. Деммени, – не стоит давать в руки "ЖЖ"-феминисткам дополнительные козыри.
– Давай знакомиться, – преувеличенно игривым голосом говорю я. – Я Макс. А ты?
Исходит ли опасность от белых кроликов?
"Сонни-бой" написано на ошейнике, вывод напрашивается сам: кролика зовут Сонни-бой.
Макс – Сонни-бой. Сонни-бой – Макс.
Имя кролика беспокоит меня, исходит ли от него опасность – другой вопрос, но оно гораздо красноречивее, чем имя "Максим Ларин". Я слышал его, с чем-то оно связано, история закончилась весьма плачевно – не для кролика, для его владельцев, записного гомика и записной нимфоманки. О них даже сняли тухлый фильмец – никаких намеков на патологию, напротив, они так любили друг друга и были одни против целого мира, и ей так шло красное, слюнявый романтизм Большого Стиля – кино, как всегда, плодит мифы. Кино, как всегда, лжет. Не хуже Лоры. Расстрелять бы его в упор и выставить в морге, на всеобщее обозрение, как тела гомика и нимфоманки. И чтобы цена за просмотр не превышала цены на льготный сеанс для школьников, пенсионеров и участников ВОВ.
– Ну и что мы будем делать, Сонни-бой?.. Сонни-бой – плохой собеседник, но отличный слушатель.
В течение последующих тридцати минут я рассказываю ему о Тинатин. И он не лепит мне горбатого про то, что в любом случае я не стал бы доверять девушке по имени Тинатин, не распространяется о том, что пил с ней мохито, не выясняет, где бы разжиться таким марципанчиком, не говорит мне не стой у меня на пути, милый, – и я благодарен ему за это.
Я почти люблю кролика Сонни-боя.
Я люблю Сонни-боя, а кто-то любит "Тойоту Лэнд Крузер", мой славный джип. Кто-то движется за нами с Сонни-боем, как привязанный. В зеркало мне отчетливо видны фары, чертов дальний свет, из-за него я не в состоянии разглядеть марку машины. Да и что бы это дало?.. Стоит мне слегка сбавить скорость – то же самое делает преследователь, как только я набираю ее – и он движется быстрее, оторваться не удается.
– Как тебе это нравится, Сонни-бой?..
Вряд ли это гаишники. Гаишники уже давно пошли бы на перехват, оглашая окрестности сиреной. Спилберга с его "Дуэлью" тоже можно смело сбросить со счетов, мистические грузовики в нашей местности не водятся, остается самый неприятный вариант – "Я знаю, что вы делали прошлым летом". Кто-то, о ком я и понятия не имею, видел происшедшее с Максимом Лариным и теперь жаждет поделиться этим со мной и Сонни-боем. Возможно, даже начать меня шантажировать, руки мои холодеют от предчувствий, амплуа безумного Макса им не удержать.
Ну вот, он (или они) начинают сигналить.
Машина – тоже джип, но попроще и подряннее – почти равняется с нами и начинает прижимать к обочине, вой клаксона разрывает перепонки, я различаю даже куски из "Рэгтайма", юмористы, однако. Хотя намерения у них, судя по всему, серьезные.
– Что будем делать, Сонни-бой?
Сонни-бой отличный слушатель, но плохой собеседник. И советов он тоже не дает.
Чтобы избежать столкновения, я резко жму на тормоз и со всего размаху ударяюсь грудью о руль. И… вот еще что…
Я все еще вижу в темноте.
Я вижу – ясно, как днем, – как останавливается джип, номерные знаки забрызганы (замазаны?) грязью. Я вижу, как из него выходят два типа не самой приятной наружности, расист и приятель всех сенегальских наркодилеров Великий Гатри назвал бы их хачами. Хачи, кавказцы, – из тех, что заинтересовали бы эстетов "Полного дзэна" только при покупке мандаринов. Они почти бегут, они приближаются к нам с Сонни-боем, на ходу вытаскивая из-за пазухи оружие, – оружие, я не могу ошибиться! пистолет и, кажется, укороченный автомат без приклада, – я вижу это ясно, как днем. Их движения выверены до автоматизма, почти незаметны, похожи на какую-то странную пантомиму, заиндевевший балет, я и не заметил бы ничего, если бы не видел в темноте.
Но я вижу.
Их физиономии не предвещают ничего хорошего – ни мне, ни Сонни-бою, ни "Тойоте Лэнд Крузер", их антрацитовые глаза отсвечивают недобрым огнем, что будет со мной, когда они приблизятся вплотную? что будет с Сонни-боем?
Все последующее происходит почти мгновенно, в широкоэкранном формате голливудского блокбастера: я делаю то, что всегда делает Чарльз Бронсон, изредка – Клинт Иствуд и никогда – Вуди Аллен. Я рывком открываю бардачок и достаю оттуда так и не выброшенный мной "Глок", если он не выстрелит, если даст осечку – я пропал. После того как "Глок" оказывается в моей руке, время удивительным образом замедляется, пленка начинает дергаться и рваться, как будто неизвестный мне киномеханик отвлекся на обжиманцы с разносчицей соленых орешков и перестал следить за аппаратурой. Не дожидаясь, пока целлулоид расплавится, я распахиваю дверцу, скатываюсь с сиденья и начинаю палить в приближающихся кавказцев, я легко бы смог заменить Чарльза Бронсона, я снова безумный Макс, йоу!..
Пули, вылетающие из ствола, я вижу пули! Скорее всего, их видят и кавказцы, перед тем как упасть на шоссе, скорее всего – мы видим их по-разному: для кавказцев ночь взрывается короткими ослепительными вспышками, яркими точками в пространстве, для меня же она наполнена голубоватым свечением, пули вязнут в ней, блестят, как шарики ртути, кажется, пределов допустимой самообороны я не превысил.
Один, похоже, еще жив, я слышу слабый стон.
У второго изрешечена грудь, три, четыре, пять дырок на кремовом свитере, удивительная кучность, это делает мне честь, эй, Сонни-бой, ушастый, как тебе нравится твой герой?.. Слабо понимая, что делаю, я запускаю пальцы в дырки на кремовом свитере, в дырки на чужом теле – все пять, они входят идеально, проделывал ли такие вещи Чарльз Бронсон?
Насрать мне на Чарльза Бронсона. И на жалкого налетчика, распростертого на земле, тоже насрать, еще больше, чем на Бронсона, не я первый начал.
Совершенно новые впечатления переполняют меня: мое собственное тело немеет. Все, что есть в нем живого, горячего, все жизненные токи, все силы устремляются к руке, воткнутой в грудь кавказца, их бег так стремителен, русла, по которым они движутся, так широки, что мне кажется – еще секунда, и все будет кончено. Со мной все будет кончено, жизнь уйдет из меня, как вода в воронку, в слив; сломанные лезвия, волосы, щепки, – вот и все, что останется на дне.
Нужно немедленно прекратить это, пока я еще в состоянии контролировать ситуацию.
Не страх смерти – страх разминуться с Тинатин, вот что мною движет. Если сейчас случится что-то непоправимое – я не смогу добраться до Москвы и окончательно потеряю ее след. Холод, леденящий душу ужас пронизывают меня, я прилип к мертвецу, как Белоснежка и Краснозорька прилипли к золотому гусю, или это были вовсе не они, кто-то другой?.. Из всех сказок, которые читала мне мама, когда была мамой, я не помню ни одной. Разве что сказочку про папашу и его шлюх. И про горшок с кашей, которым можно было накормить целый город, но вместо каши там точно был портвейн. Кем бы я ни был – Белоснежкой, Краснозорькой, Чарльзом Бронсоном, безумным Максом – мне каюк. Но не успеваю я утвердиться в этой мысли, как меня отпускает. Или – отпускают, что вернее. Я снова принадлежу сам себе, в тело возвращается гибкость, необыкновенная легкость, если сейчас день – то это самый лучезарный день, если сейчас ночь – то это самая восхитительная ночь, полная звуков, запахов, красок, для меня нет ничего невозможного. Эй, Тинатин, девочка, как тебе нравится твой герой?..
Разобраться с живым.
Мне остается разобраться с живым, его стоны и судорожные всхлипывания только портят совершенную картину мироздания.
Молодой парень, много моложе меня, вряд ли ему больше двадцати, с тонким лицом средневекового арабского богослова, тебе бы бегать с книжками в медресе и сниматься в высокобюджетном эпосе "Улугбек", куда же ты полез, умник?.. Очевидно, я подстрелил умника первым, меткость стрельбы оставляет желать лучшего, нужно совершенствоваться, милый, такие вещи не пускают на самотек, пробиты шея, плечо, из левого бедра хлещет кровь, рука тоже перебита. Та самая, в которой он держал пистолет, а теперь не может даже пошевелить. Я вижу и пистолет, в метре от парня, не такой попсовый, как у меня, попроще и подряннее. Кровь, фонтаном бьющая из бедра, – смуглая, тягучая, медовоглазая, что-то подсказывает мне: я буду долго ее вспоминать. Что-то подсказывает мне – эта кровь требует совсем другого антуража, песок бы подошел, ступени обсерватории подошли бы, сгодилась бы и опиумная курильня, и тело наложницы из Мадраса, но только не растрескавшийся асфальт. Отсутствие чистоты жанра меня убивает, стиль фьюжн – не для меня.
Красавчик из медресе, чудные глазки, Лора обязательно бы запала.
Прострелить ему задницу, как это сделали отвязные потаскухи из дерьмового киноаттракциона "Трахни меня"? Но для этого придется переворачивать красавчика и стягивать с него штаны, Коран бы этого не одобрил.
– Я вернулся, но пленных теперь не беру.
Отлично сказано, жаль Сонни-бой не слышит, коротко и точно, Вуди Аллен разразился бы получасовой тирадой с психоаналитическим уклоном и поминанием еврейских предков по линии матери, Клинт Иствуд и вовсе бы промолчал. Мне нравятся глаза парня, чудные глазки, они полны тоски по песку, по ступеням обсерватории, по опиумной курильне, по наложнице из Мадраса, между ними я и кладу пулю. Теперь правда – все.
Что-то подсказывает мне: угрызений совести не будет, ночных кошмаров – тоже, моя вина в происшедшем – нулевая, не я первый начал.
Перспектива возни с трупами меня не вдохновляет, хватит с меня Максима Ларина, второй джип мне тоже ни к чему, Сонни-боя за руль не посадишь, лучше оставить все как есть. "Я вернулся, но пленных теперь не беру" – по прошествии пяти минут фраза уже не кажется мне такой уж хорошей, в ней слишком много дешевого огнестрельного пафоса. Варианты, которые подкинул бы мне Вуди Аллен, теперь кажутся куда как предпочтительнее:
"Вечное ничто – штука неплохая, нужно только успеть одеться соответственно".
"Вечность – это утомительно, особенно под конец".
"Бога нет. А в выходные и водопроводчика не доищешься".
Неплохо, совсем неплохо, особенно про водопроводчика, гы-гы! И почему только я не вспомнил их раньше, идиот? Надо бы пересмотреть очкастого еврея на досуге, наверняка отыщется еще несколько убойных фраз.
Хочется жрать, я определенно проголодался.
В машине кавказцев я нахожу пакет из "Макдоналдса", две маленьких нетронутых упаковки с соусом, недоеденный чизбургер, картофель фри. Доедать чизбургер за хачами – ниже моего достоинства, но картофель и соусы сойдут, как же я все-таки лоханулся с последней репликой! Эта мысль так гложет меня, вызывает такую досаду, что я пинаю колесо хачовского джипа. Ладно-ладно, с паршивой овцы хоть шерсти клок, может, у них обнаружится пара завалящих дисков. А в общем, знаю я эти диски, легко могу представить:
А-а-ашмаля-бишмаля, твоя моя не понимайт, тын-тын-тыгыдын, навруз, намаз, рамадан.
О-е!..
Два диска я все же прихватываю, после чего стираю макдональдовской салфеткой возможные отпечатки пальцев, не такой уж я дурак, чтобы их оставлять.
…Сонни-бой преданно ждет меня в "Тойоте Лэнд Крузер".
– Бога нет. А в выходные и водопроводчика не доищешься, – говорю я ему. – Это великая мудрость. Запомни ее, Сонни-бой, малыш.