На то, чтобы обежать дом, и минуты не ушло, я никого не встретил (даже для собачников слишком рано) – ни в вестибюле, ни в лифте; я снова поднимаюсь, отдышаться не удается.
Возьми себя в руки, безумный Макс, ты просто едешь поговорить.
Просто – поговорить.
Некоторое время я стою перед квартирой Август, она одна на площадке, я заметил это еще раньше. Также, как дверь, ведущую на балкон; или скорее лоджию, которая соединяет площадки с лифтом и черную лестницу. Я уже собираюсь нажать на кнопку звонка, когда слышу шорох, а затем – звук отпирающегося замка. Через секунду на пороге возникает Август.
Я почти готов к этому, Август явно не готова. Она вздрагивает и пытается защититься рукой, жест непроизвольный, но именно он сразу меня успокаивает.
– Черт! Ты меня напугал!..
– Прости.
– Зачем ты вернулся? Что-то случилось?
– Ничего. Просто я забыл свою куртку.
– А где Билли?
– Ждет в машине. Передашь мне куртку?
Август скрывается за дверью, тут-то я и вспоминаю: ключи от Лориного "Галантца" остались в кармане, твою мать… впрочем, Август не из тех, кто будет шарить по чужим карманам. Билли – та смогла бы, и Лора смогла, Август – нет.
Август появляется с курткой в руках, но вовсе не горит желанием сразу отдать ее мне. Странно.
– Значит, ты летишь в Стокгольм?
– Да.
– Утренним рейсом?
– Да, – мне совсем не нравится допрос, который учинила мне Август. – Тебе сообщить его номер?
– Не стоит. Я и так его знаю. Я была в Швеции.
Август и не думает мне угрожать, смешно угрожать взрослому сильному парню, стоя на площадке шестнадцатого этажа в полном одиночестве. Но в ее голосе все равно слышится угроза. Мне самому и той жизни, в которую я собираюсь лететь утренним стокгольмским рейсом.
– Вот как? – я пытаюсь притянуть куртку к себе. – Значит, у тебя там наверняка есть друзья.
– Знакомые.
– Я бы мог передать им что-нибудь от тебя.
– Передай им привет. – Август и не думает отпускать куртку.
– Обязательно.
Мы оба тянем куртку на себя, и далась ей эта гребаная куртка, проклятье!.. В какой-то момент мне удается сломить ползучее сопротивление Август, – я почти победил-, и именно в этот самый момент из кармана вываливаются ключи с дурацким кенгуру.
Ничего страшного не произошло, ключи и ключи, это могут быть мои ключи, или чьи угодно ключи, просто – ключи. Разве что пульт от центрального замка и сигнализации, он все гадит. Август оказывается проворней, она поднимает ключи первой.
– Ключи от машины, – констатирует она. – Твои?
– Чьи же еще.
– От "Тойоты"?
– Естественно.
– А как же Билли? Которая ждет тебя в машине? На лбу у меня выступает испарина. Биг Босс, любитель японских анимэ, был бы мной недоволен. А сучка Август, любительница мужских торсов, даже не дает мне опомниться.
– Это не твои ключи. Это ключи от Лориной машины.
– С чего ты взяла?
– Кенгуру. Я когда-то подарила ей этот брелок. А теперь мне хотелось бы узнать, где сама машина.
Я молчу.
– И где Лора, – продолжает напирать Август. – С ней все в порядке?
– Думаю, что да…
– Мне так не кажется.
– У тебя паранойя.
– Ты это уже говорил.
– Давай выйдем на воздух, – я делаю шаг к двери, ведущей в лоджию. -.Покурим и поговорим спокойно.
– О чем ты собираешься со мной говорить?
– Я и сам стал волноваться…
Я – хороший парень, морячок Папай с банкой шпината, флоту нужны такие парни, как я. И банка шпината пригодится, Август – вегетарианка, а я – хороший парень, именно в этом мне нужно убедить сейчас Август.
– Пойдем, поговорим.
Хороший парень спокоен и даже ласков, несмотря на то что Август так и не отдала ему куртку, бог с ней, с курткой, пойдем и поговорим, подышим свежим воздухом, Август.
Август наконец-то согласна.
Отсюда, с шестнадцатого этажа, Москва почти примиряет меня со своим существованием, теперь это просто огромный город, неспящий город: в море мерцающих огней легко затеряться, прожить целую жизнь с перерывом на обед, сон и секс, заиметь друзей – таких же циничных придурков, как и ты сам; заиметь знакомого бармена, похожего на Киану Ривза: он будет лихо сбивать коктейли для девушек, которых ты тоже заимеешь; заиметь знакомого стоматолога, похожего на Джонни Деппа, и знакомого фээсбэшника, похожего на Бена Аффлека; и любимую марку сигарет, и любимый боулинг, и любимый бильярд, и любимый стрип-клуб, и… мало ли еще радостей можно найти в этом море мерцающих огней, если хорошенько покопаться.
– О чем ты хотел поговорить со мной?
Море огней – там, на расстоянии вытянутой руки, здесь же, в окрестностях шестнадцатиэтажной бюргерской высотки, царит мрак и кладбищенская тишина. Пара фонарей, вот и все, что я насчитал. Пара фонарей, несколько деревьев под домом и детская площадка в отдалении. Вход в единственный подъезд – с другой стороны здания, там и припаркована моя "Тойота".
– О чем ты хотел поговорить?
– Я не сказал тебе всего… Ты о чем-то таком намекнула… Что я вляпался в дерьмо.
– Влез в скверную историю, – поправляет Август.
– Хрен редьки не слаще. Так вот, со мной все в порядке. Это у Лоры проблемы. И она просила меня…
– У Лоры проблемы?
Да. Возникли. И она просила меня передать тебе, что исчезает на время. А когда с ними разгребется – появится. Ты не должна переживать, да и проблемы не глобального характера.
– И ты вот так отпустил ее?
– Лора – девушка с сильным характером. И не любит вмешательства в свои дела.
Лора – девушка с сильным характером, а я – молодой человек с сильными руками, если я захочу сгрести хрупкую Август в охапку, она не сможет оказать мне достойного сопротивления.
– Ты врешь, – на лице у Август появляется горькая улыбка.
– В смысле?
– Лора ненавидит проблемы. И еще ни одной проблемы она не решила сама. Она просто перекладывает их на плечи других людей. Если бы у Лоры возникла проблема хоть ненамного серьезнее, чем заноза в пятке, она бы сказала об этом мне. Так было всегда. Ты соврал мне, парень. И лучше бы тебе придумать что-нибудь другое.
– Ничего в голову не лезет, – совершенно искренне говорю я.
– Жаль.
– Послушай…
– Нам больше не о чем разговаривать.
Август делает шаг в сторону двери, еще секунда – и она исчезнет, что ожидает ее с другой стороны двери? что ожидает меня?., насрать мне на басков и ирландцев, но у Август есть следователь по особо важным, личность совершенно ренессансная, бабник и что-то там еще, кажется, он согласился позировать Август голым. Завидная степень близости. Сто к одному, что Август решит ей воспользоваться.
Сука.
– Погоди… – я хватаю Август за локоть.
– Что еще?
– Ты играешь в бильярд?
Все "ЖЖ"-феминистки играют в бильярд. Сосут пиво и катают шары. Импульс, внезапно возникший во мне, подобен разряду молнии. И идет он от плеча, зашитого Марго, неужели трава проголодалась? надо же, я, оказывается, запомнил тот вудуистский бред, который нашептала мне Марго. Но, скорее всего, дело не в плече, дело во мне, я не могу позволить Август уйти.
Удар в солнечное сплетение настигает Август в тот самый момент, когда она раздумывает над ответом по поводу бильярда. Удар точен и сокрушителен, странно, до этого я ни разу в жизни не бил не то что женщину, я и собаку не ударил.
Август падает, как подкошенная. Кажется, она теряет сознание.
Долго это не продлится.
– Прости, детка, – шепчу я, склоняясь над Август. – Ничего в голову не лезет. Только это и пришло.
Август сама виновата во всем.
И, несмотря на кажущуюся хрупкость, она довольно тяжела. Для того чтобы перевалить ее тело через перила балкона, приходится напрячься; мгновение – и Август уже летит к земле. А я тупо слежу за ее последним полетом.
Не я первый начал. Не я первый начал. Не я первый начал.
Это даже хорошо, что Август в последние секунды своей жизни была без сознания. Иначе она стала бы кричать, что разбудило бы полдома.
Жаль, что так получилось, жаль, что финал оказался смазанным и вовсе не таким эффектным, как в фильме "Скалолаз", когда Сталлоне из последних сил удерживал на руке альпинистку-неумеху, альпинистку-неудачницу. В конце концов пальцы ее разжались и она ухнула в пропасть, а до этого твердила только одно: "Я не хочу умирать".
Сара.
Альпинистку звали Сара, имя самой актрисы так незначительно, что сейчас и не припомнить, указано ли оно в титрах.
Но ведь и Август – тоже эпизод, надо постараться побыстрее забыть о нем; глухой стук тела о землю, где-то далеко внизу: пусть это и будет последним напоминанием.
Я подбираю куртку, которую в самый последний момент выпустила из рук Август, и толкаю дверь носком ботинка: никто не найдет моих отпечатков на ручке двери, никто не найдет следов моего присутствия в доме, что касается Билли…
Билли на год уезжает в Кельн. Уже сегодня утром.
И вряд ли она вернется, даже если узнает, что Август погибла. Билли не из тех, кто будет в лепешку расшибаться ради друзей, и если Билли окажется молодцом – ей ничто не угрожает.
Мне очень хочется, чтобы Билли оказалась молодцом.
"Этот парень не производит впечатления хладнокровного убийцы. Может убить, если окажется в безвыходном положении, – но не ради денег и не женщину".
Никак не удается вспомнить фильм, в котором прозвучала фраза. А я отчаянно пытаюсь вспомнить, так отчаянно, как будто от этого зависит моя жизнь. Ничего не получается, утешает лишь то, что "этот парень" таки вышел сухим из воды и получил в награду девушку, которую любил. Что касается меня, то ради денег я не убивал, Август… м-м… Август – не вполне женщина, я просто оказался в безвыходном положении. Следовательно – нужно и правда забыть о происшедшем; хеппи-энд наступит только тогда, когда ты забудешь обо всем.
Да и кто будет грустить об Август, кто ей посочувствует? Хороших фотографов немало, среди них есть и суперуспешные; им можно предложить выгодный контракт, так что никто не заметит подмены. Баскам, ирландцам, кожаным органайзерам, брючным ремням и ручкам "паркер" совершенно наплевать, кто их снимает. Ценны они, никак не Август. Август – обслуга, хуже горничной, хуже официанта, хуже гостиничного портье. Ни один человек о ней не вспомнит. Ни один.
…Билли болтает и болтает.
***
ИЗВИНИТЕ МЕНЯ!
Я человек глухой.
Жить в мире звуков -
счастье.
У меня его нет.
Что такое музыка и
голоса родных, любимых, – я
не знаю.
У меня нет слуха, нет
голоса, нет речи.
Вы, благородный человек,
купите эту азбуку глухих
всего за 10 рублей.
БЛАГОДАРЮ ВАС!
Неважно отксеренная бумажка размером с ладонь. Она легко складывается вдвое: слева – послание, не менее страстное, чем послание к филистимлянам, справа – сама "ручная азбука". Тридцать две пиктограммы человеческой руки соответствуют тридцати двум буквам алфавита, отсутствует только "Е". Но и того, что есть, достаточно.
Вот уже десять минут я добросовестно пытаюсь сложить пальцы так, как нарисовано на пиктограммах. Лучше всего получаются:
"А" – Август,
"Л" – Лора,
"Б" – Билли;
чуть хуже:
"У" – убил, убийство, убийца, убиваю,
"Т" – мне бы хотелось добиться в ее изображении совершенства, но этого как раз не происходит: "Т" оказывается безбожно смазанной, разобрать, какая комбинация пальцев соответствует ей, практически невозможно.
Тинатин снова ускользнула.
И в этом виноват тип, который всучил мне ручную азбуку за десять рублей.
Он накрыл меня в кафе аэропорта, куда я отправился сразу после того, как проводил Билли.
Билли оказалась молодцом.
Она не задала ни одного вопроса об Август, она даже не спросила почему я так задержался в магазине; она не спала – я видел это; она не спала, но и расспрашивать меня не стала. Остаток пути в аэропорт и те полчаса, что мы провели в ожидании начала регистрации, она несла умилительную чушь о роли писателя в современном обществе и о том, что никогда не заведет ни певчих птиц, ни детей, и о том, что ей не встретился ни один мужчина, который бы удивил ее по-настоящему, и о том, что у нее проблемы с месячными (вечно они задерживаются!..), и о том, какой душка Милорад Павич и какой мудак Тони Блэр, и о том, что Америка – враг человечества, а друзей у человечества нет, и о том, что будущее за Китаем, и о том, что правая грудь у нее больше, чем левая, и из-за этого она рассталась с несколькими своими любовниками…
Билли – очаровашка.
– Ты обязательно станешь знаменитой, Билли, – говорю я ей на прощание.
– Ты думаешь?
– Я в этом уверен.
– Спасибо, дорогуша!..
Она целует меня в щеку: я редко удостаивался столь страстного поцелуя, а это именно страстный поцелуй. За одно лишь упоминание, за одно лишь предположение о том, что ее ждет гипотетическая слава, что физиономия ее когда-нибудь украсит обложку самого бросового журнала, Билли готова отдать все, что угодно. Билли, конечно, не тамагочи, скорее – покемон, покемон Пикатю, гы-гы, бу-га-га, нахх! дамочка, принадлежащая красе людей – кошек; но и у любого среднестатистического тамагочи, и у до одури эксклюзивной Билли задействованы одни и те же рецепторы. И внешние раздражители для них абсолютно одинаковы.
Слава.
Это не означает быть фигурой, равной Черчиллю, Христу или Гарри Поттеру, это означает – не прозябать в полной безвестности. Даже если ты разместил свой говеный рассказишко на сайте "Проза.ru" и его прочли сто человек, а пятнадцать оставили свои слюнявые комментарии – это уже кое-что.
Это – почти слава.
Нет ничего страшнее полной безвестности, вопиют рыжие вихры Билли; если простая бесхитростная жизнь настройщиков, стропилыциков и погонщиков овец – религия, то Билли – безусловно, атеист.
Воинствующий.
– …Дай мне книгу!
– Какую, Билли?
– Ту, которую я тебе подарила.
Я возвращаю Билли "Двух девушек…", и она размашисто пишет на первой странице:
Marsiliusstr.70
50937 Koln
– Это мой кельнский адрес, – поясняет Билли. – Понятия не имею, как произносится эта хренова штрассе… Если случайно окажешься в Кельне…
– Все может быть…
– Я была бы рада повидать тебя снова.
– Я тоже, Билли.
Теперь уже я целую Билли в вовремя подставленную щеку. А она на секунду задерживает губы у моего уха.
– У тебя в рюкзаке лежит пистолет. Настоящий. Забавно, только в самолет с ним не пустят.
– О чем ты?
– Ни о чем. Просто знай: ты мне нравишься, и я на твоей стороне. Что бы ни произошло… Бай-бай, дорогуша!..
Не успеваю я опомниться, как Билли отрывается от меня и растворяется в толпе ожидающих регистрации на дюссельдорфский рейс. Из Дюссельдорфа Билли отправится в Кельн, увижу ли я ее когда-нибудь еще?..
…У типа, который подошел ко мне в кафе, странное лицо: очень подвижные брови, живые глаза – и безвольный подбородок паралитика. Со ртом дела обстоят еще хуже: его как будто и вовсе не существует, тонкую, едва заметную полоску губ можно упразднить за ненадобностью. Все проясняется, когда он кладет передо мной небольшой листок.
РУЧНАЯ АЗБУКА
Я не единственный, кому он предлагает купить это счастье, атаке глухонемого подверглись почти все посетители кафе; но я – единственный, кто вытаскивает десятку. Фраза "Вы, благородный человек, купите эту азбуку глухих" сразила меня наповал.
В памяти глухонемого я останусь благородным человеком, а это уже немало.
Я бы отдал ему и свою куртку, она не в пример лучше жалкой ветровки, в которую одет глухонемой; меня останавливает лишь то, что она выпачкана кровью. Лучше избавиться от нее тихо, просто оставить где-нибудь вблизи урны или прямо здесь, в кафе.
Оставить и забыть о ней навсегда. И обо всем, что произошло, – тоже.
До начала регистрации на мой рейс остается пятнадцать минут, и этого вполне достаточно, чтобы решить судьбу "Глока", в самолет с ним не пустят, тут Билли права.
Я оставляю его в сливном бачке аэропортовского туалета, если его и найдут, то не так быстро, как тело Август; прощание с "Глоком" затягивается, мне жаль расставаться с такой игрушкой, мне искренне жаль, я едва не плачу.
Прежде чем опустить пистолет в бачок, я тщательно протираю его поверхность: ни одного отпечатка не должно остаться, ни одного упоминания о линиях на моей руке. Некоторое время я смотрю на тельце пистолета, опустившееся на дно: оно не всплывет, его не раздует, оно, как жемчужина, будет ждать своего часа – или своего нового хозяина.
Если бы здесь была Билли… О, Билли обязательно придумала бы зубодробительную историю о новом владельце и о том, что тот совершил бы при помощи "Глока". Насколько эта история будет отличаться от моей собственной истории?
Я не знаю.
Я слегка помахиваю "Глоку" пальцами: "Прощай, друг!"
А по выходе из кабинки меня ждет новый сюрприз: глухонемой из кафе. Он стоит напротив кабинок и в руках у него куртка, которую я оставил в кафе. Стоит мне появиться, как глухонемой начинает скалиться в улыбке: улыбаются глаза, разлетаются брови, только рот по-прежнему не задействован. Жестами глухонемой дает понять, что я, благородный человек, забыл куртку, а он, не менее благородный человек, заметил это и решил исправить мою оплошность.
Такими же жестами я предлагаю глухонемому оставить куртку себе. Аттракцион невиданной щедрости, который не очень понятен владельцу "Азбуки глухих", а может, он невнимательно осмотрел куртку и не заметил кровь?
Добавленные к куртке сто рублей убеждают его в искренности моих намерений, дело можно считать сделанным. И спокойно разойтись. Но спокойно разойтись мне мешает шариковая ручка, торчащая в кармане ветровки. Я без всяких предисловий вынимаю ее и пишу у себя на ладони:
ТИНАТИН
Глухонемой сразу же смекает, в чем дело: он должен объяснить мне, как произнести это не открывая рта, одними пальцами.
Я схватываю все на лету, я повторяю все движения, я неукоснительно следую всем изгибам, никогда еще мои пальцы не были такими красивыми, такими сильными, такими убедительными, почему бы Ей не полюбить меня?..
Я ЛЮБЛЮ ТИНАТИН
снова пишу я на ладони. Мои пальцы созданы, чтобы произносить это. Глухонемой поражен: он не ожидал такой прыти, такого успеха, он рисует в воздухе сердце (мое? Тинатин?) и легонько дует на него, наконец-то я увидел его губы в движении!.. Новое знание переполняет меня, новое откровение, исходящее из моих собственных пальцев, – вот черт,
я почти счастлив.