Так нет же! Опять ставит заезженную пластинку, которая спотыкается все на одной и той же царапине:
– Мещерский действительно ничего не помнит о конверте? Как ваше мнение?
– Абсолютно. Он снял информацию с листов, когда был еще в себе, переложил в другое место и забыл навсегда. – Я следил за его глазами. – Но она нашлась, – понимай так, что разыскал ее Серый. – И я с чувством глубокого удовлетворения передам ее вам в ближайшее время в обмен на мои условия.
Я значительно помолчал. Добавил, взывая к его чувствам:
– Оставьте в покое Мещерского. Дайте ему дожить оставшееся. – Будто паровоз попросил. Который без тормозов и машиниста.
И пошел к дверям, не прощаясь.
– Если вы блефуете, – сказал Боксер мне в спину, – вы даже пожалеть об этом не успеете…
Когда я вышел из гостиницы и садился в машину, что-то привлекло мое внимание. Что-то знакомое до боли.
Я чуть довернул зеркальце – так и есть: из-за дерева торчала чудовищная кепка, а под ней сталинские усы. И ствол карабина.
По аэродрому, по аэродрому…
Я свернул в первый же переулок и вышел из машины. Анчар едва успел затормозить джип. Я заглянул внутрь – полный арсенал: карабин, шашка, кинжал и гранаты.
– Не сердись сильно, – ответил он на мой укоризненный взгляд. – Мы друзья, так, да? Как я мог сидеть в сакле и пить вино? Душа болит. В сердце тревога. И Женечка переживает…
Я вздохнул, покачал головой и пошел к машине.
Женечка не переживала. Она сидела на скамье рядом со Светкой и вела с ней, судя по всему – по угрожающей жестикуляции в частности, – активную до агрессивности дискуссию.
Кое-что я издалека услышал, открывая ворота:
– …А зачем тогда моего Серого на бомбу посадила? А стреляла в него зачем? Да еще под водой? А если бы попала случайно?
– А зачем он моего Сержа наручниками бил? – логично оппонировала Светка.
– Значит, надо было, – не менее логично парировала Женька. И добавила, обнаруживая глубокое знание основного предмета спора: – Серый всегда знает, что надо делать. Кого бить, за что и чем!
– Сама ты дура! – привела Светка крайний аргумент.
Это уже логика женская (после нее остается только в волосы друг дружке вцепиться), но какая-то бестактная. И поскольку я не знал, существует ли логика тактичная, пришлось вмешаться.
– Хватит драться, девки, – сказал я ласково, – пошли выпьем. Повод есть.
– Анчар, что ль, забеременел? – не желала остывать Женька. – Где он? Хоть посмотреть.
– Здесь, да? – Анчар вышел из-за моей спины, где прятался от бури, развернул плечи. Но не сдержал живот.
Женька смерила его взглядом подозрительной мамаши:
– Точно! Брюхатый! – И пошла в дом.
– А Серж? – возмутилась Светка. – Я без него не пойду! Вы его вообще затираете. А он вас не хуже!
Но тут я некрасиво, но вовремя свалил ее на песок.
За косой показалась рулевая рубка катера. Он вырвался в море и помчался к Андреевской банке. За Мещерскими, стало быть. Ну-ну.
– Дурак, – проворчала подо мной Светка, – не мог сказать, да?
– Хватит под ним валяться, – возмутилась Женька. – Своего мало? А ты чего разлегся, обрадовался, – это уже мне, с пинком под ребра, в шутку, но голос чуть дрогнул – нервы сдают. И я еще раз порадовался, сквозь слезы неминуемой разлуки, что у нее есть билет на самолет. А зря…
Я встал, поставил на ноги Светку, зашел за дом и свистнул:
– Отец Сергей, слезай к нам – водку пьянствовать!
Он выставил голову как неисправная часовая кукушка:
– А как я обратно заберусь?
– У нас заночуешь. Все равно тебе делать нечего. И начальству не до тебя теперь.
Мы вошли в дом.
– Светку на кухню не пускать, – сказала Женька, – отравит еще.
– Тебя отравишь, как же, – со вздохом сожаления призналась Светка.
Женька и Анчар исчезли на кухне – и сразу там началась жрачка. В смысле – смех, а не еда.
– Кассету принесла?
Она отстегнула кармашек купальника, достала стянутый резинкой полиэтиленовый пакетик.
Еще одна головная боль – куда девать? И я сунул кассету в любимую амфору Мещерского, на время, потом придумаю что-нибудь получше.
Вошел Монах, постучавшись.
– Ты что, упал? – спросил я приветливо. – Больно быстро спустился.
– Упал, – признался он. – Но не с самого верха.
Мы сели за стол. Странная собралась компания. Все вроде разные. И все одинаковые. И объединял нас бывший жулик Мещерский, для которого мы стараемся. А он сейчас чирикает со своей Витой, как весенний воробей на зеленой ветке.
На хрена нам все это нужно?
Об этом меня и спросил Монах после Анчарова тоста.
– Я совок, – ответил я. – Таким меня красно-коричневая КПСС воспитала. И милицейский долг.
– У него принцип такой, – вставила Женька. – Чем их меньше, тем на Родине чище.
– Он доиграется, – пообещала Светка. – Таких долго не терпят.
Анчар протянул мне руку помощи, с бутылкой коньяка в ней.
– Он водку пьет, – напомнила Женька. – Кувшинками.
Так, на судне назревает бунт. Оно и понятно – экипажа еще нет, собрались люди, волей случая выполняющие каждый свою узкую задачу, не объединенные общими целями и идеей. И во мне они видят не капитана, а источник их постоянного дискомфорта.
Что ж, подавить бунт надо в зародыше. И есть только одно тому средство – немедленно повесить кого-нибудь на рее для устрашения остальных. А лучше всех сразу. Спокойнее будет, стало быть.
– Друзья, – я встал с рюмкой в руке, – я благодарю вас за помощь. Каждый из вас сделал свое дело. Все свободны. Евгения Семеновна – завтра в аэропорт. Света, твоего врага я знаю и беру его на себя. Беру на себя также выплату тебе премии Мещерским, за особые заслуги в деле покушения на Серого. Серега, ты можешь смело вернуться к своим хозяевам, как я тебе и обещал, взять расчет и на полученное от меня жалованье отправиться со Светкой в кругосветное путешествие, по классу "люкс". Только до того постарайся не подстрелить меня по ошибке во время штурма виллы. А то ведь у нее останется только последний защитник – Анчар. Арчи, ты, я знаю, не бросишь меня – и мы с тобой доведем дело до конца. Как настоящие мужчины. Враг будет разбит, победа будет за нами! Чем меньше, тем чище.
Я хлопнул рюмку и ждал аплодисментов.
Начала Женька:
– Пойду собирать вещи.
Понятно – купальник в спичечный коробок уложит.
Продолжила Светка:
– Опять нас бросаешь? Научился. Да еще и подачками отмазываешься.
Подхватил Серега-Монах:
– Пожалуй, я у вас ночевать не стану. В монастырь уйду. Не хватало, чтоб меня тут оскорбляли за какие-то вонючие баксы.
И Монашку уведешь. Блудить.
Один Анчар не подвел:
– Хорошо сказал, да. Только мало. Надо еще так: наше дело правое. Земляк мой так говорил. За это надо, правильно, кувшинками пить. В сакле есть – сейчас принесу.
Я вспомнил громадные кувшины на полках, и мне стало страшно.
Но публика Анчара поддержала. Назло. И он оправдал ее надежды: принес кувшин своего вина и охапку дров. Вино – на стол, дрова – в камин.
– Ты хитрый человек, Серый, – сказал Монах, обнимая Монашку, – но Анчар твоего ума гораздо хитрее.
– Анчар, он мудрый, – подтвердила Женька. – Как горы. – И похвалилась: – Он мне бусы подарил, а я ему кепку.
Светка ничего не сказала, она со мной еще долго не будет разговаривать. Минут пятнадцать.
Кофе мы пили на террасе. Здесь нас с моря даже в бинокль не разглядеть. Вообще как-то легче стало. На время.
Женька взяла свою чашку и села на перила.
Начинало темнеть. Надеюсь, ночь пройдет спокойно. Тем более что Анчар наверняка повесит на плечо карабин и будет патрулировать вдоль забора.
– Завтра поедем за твоим Максимовым, – шепнул я ему.
– Войну нам объявили?
– Нет еще. Вот-вот объявят. Я отсрочку взял. Как твой земляк.
– Нас двое будет?
Я усмехнулся – наивное дитя гор. Но ответить не успел.
– Мещерских везут, – засмеялась Женька. – Морем. В трюме катера. Бедные…
Катер мчался, как лошадь, напуганная мотоциклом. Он проскочил косу и взял курс на город. Вот так.
Долго они Князя искали. Все острова, наверное, обшарили. На дно морское спускались. А теперь думают, что он уже показания на них дает. В соответствующих инстанциях.
Паника в рядах противника – это еще не победа, но в любом случае – отсрочка нашего поражения. А оно, конечно, неизбежно. Так пусть придет попозже.
– Ты куда? – Женька села в постели. – В такую рань…
Мне это уже стало надоедать.
– Может, мы сначала оформим наши отношения? Дом построим. Тостер купим. А уж потом будем вопросы по утрам задавать. Однообразные.
Как зевота со скуки.
Нет, это, пожалуй, не у Женьки, а у меня нервы сдают.
И я извинился.
– Анчара надо по одному делу отвезти.
– То-то. Тебя ждать? Или вставать?
Опять вопросы…
Анчар уже ждал меня у джипа. При полном параде: на ногах – какие-то мягкие сапоги, на поясе – полный патронташ, фляга, за плечами – карабин и котомка, через плечо – моток веревки.
– Где это место? – спросил я, запуская двигатель.
– Там, – мотнул головой Анчар в южную сторону. – В горах. Там хорошая пещера. Никто не знает. Только я и другой человек. Но он не скажет.
Ехали долго. Может быть, и не так далеко, но дорога была ужасной. Мы даже менялись за рулем.
– Один поедешь, – наказывал Анчар, – всегда отдыхай. Стань на краю, покури, посмотри на горы – очень красиво. Потом опять ехай, так, да?
Наконец остановились в очень неприютном месте. Слева – обрыв, справа растрескавшаяся гора. Я с трудом развернулся.
Анчар назначил мне время, оправил на себе снаряжение и исчез в трещинах, будто гора давно ждала его и жадно поглотила. Лишь два-три камешка скатились вниз и легли у моих ног. Да вспорхнула потревоженная птица.
Как он с пулеметом спускаться будет?..
Вернулся я к обеду. Женька была одна. Грустна. Одета в дорогу.
Мы перекусили на кухне, почти не разговаривая.
Покурили на скамейке у моря.
– Женя, не обижайся, тебе надо ехать. К тому же у меня опять к тебе просьба.
Она подняла голову.
– Результаты сообщишь телеграммой, на Володю.
Женька опустила голову:
– Слушаю.
– Зайди к Прохору, выясни у него, какие буквы чаще всего встречаются в русском языке?
– Подумаешь, – разозлилась она. – Я и без него знаю: "ху", "жо" и "бы".
Я чуть не рассмеялся. Но мне было грустно. Я хотел бы в самое трудное время, чтобы она была рядом.
– Женя, мне точнее надо, в процентах. Сделаешь?
– Мирмульки это все, – вздохнула она. – Ты, кажется, повторяешь главную ошибку Мещерского. Тебе бы все воевать. А свет? Тепло? Воздух?
– Тостер? – добавил я, понимая, что где-то она права. И сказал глупость, которой меня научили давно: – Все это надо сначала заслужить…
– Ударным трудом на благо…
– Пора, Женя, поехали.
Она встала.
– Имей в виду – я не буду с тобой разговаривать дорогой. И ты не приставай ко мне. С разговорами. – Подумала и добавила: – Козел!
Я остановил машину у автобусной станции, взял Женькину сумку. Она буквально вырвала ее из моих рук и зашагала к автобусу, растолкала толпящихся у его двери пассажиров, села у окна и отвернулась. Отругивалась или меня дразнила.
Я ждал, когда ей надоест.
Дверцы автобуса шипнули и затворились, водитель посигналил.
Женька вскочила как с гвоздя, высунулась до талии в раскрытое окно, распахнула руки. Сейчас она выбросит в окно свою сумку, порвет билет и вывалится в мои объятия.
Однако совсем мы не знаем своих женщин. Даже если очень хорошо их знаем.
– Серый! – завопила Женька. Убедилась, что все обратили на нас внимание: – Мне хорошо было с тобою рядом! – Помолчала: – И под тобой и на тебе!
Села и поехала.
Это была ее маленькая месть старому Козлу, на которого весь отъезжающий автобус, едва не вываливаясь в окна, пялился во все глаза. И вся площадь…
– Вот, – сказал откуда-то сверху Анчар, когда пулемет, покачиваясь на веревках, коснулся своими тележными колесиками дороги, – сувенир.
И спрыгнул сам. Мягко, бесшумно. При его-то "беременности".
Пулемет был настоящий "максим" – с ребристым кожухом, тупым рыльцем дула, деревянными ручками и гашеткой, похожей на чайную ложку. И самое приятное – с надежным щитком, за которым сразу же захотелось укрыться от вражеских пуль и закрыть глаза.
– Он в машину не влезет.
– Сзади прицепим. Тачанка будет.
Я присел на корточки, стал припоминать уроки чапаевского Петьки: где тут эти самые "шчечки"?
Разобрался – все было очень просто и надежно, – отсоединил пулемет от станка, уложил по частям в машину.
Анчар тем временем спустил вниз цинку с патронами и мешок с "ленточками". Матерчатые ленты, как ни странно, не сгнили, только чуть тронулись ржавчиной заклепки на них.
– Ты умеешь на него нажимать? – спросил Анчар.
– Научимся. Сегодня же и попробуем. Устал?
– Нет. Я в горах не устаю. Я в море укачиваюсь.
Тем не менее я сел за руль.
– Женечку проводил?
– Проводил.
– Я без нее не люблю. От нее свет идет. Веселый. Она будет хорошей женой. Дружеской. – Положил руку мне на плечо. – Ты не грусти. Мы сейчас вина выпьем. Из Максимова постреляем в кого-нибудь. – Тактично улыбнулся. – И ты выспишься.
Мы так и сделали. Установили пулемет в дверях сакли, залили в кожух воду, набили одну ленту патронами. Анчар сбегал в кладовку, отыскал старый пробковый круг и забросил его в море.
Я поднял рамку, заправил ленту, поста – – вил прицел на триста метров.
Жаль катера поблизости не видно. Впрочем, оно и хорошо – им "сувенир" будет. Наверняка ведь с моря пойдут.
– Давай, да? – сказал Анчар с нетерпением ребенка: очень хочется поскорей посмотреть, как забегает новая игрушка.
Я лег за пулемет на бурку (ну вся красно-белая атрибутика налицо), Анчар примостился рядом, вторым номером.
Круг (тоже красно-белый – за большевиков или за коммунистов?) лениво покачивался на волне. Я поймал его в прицел, нажал гашетку.
"Максим" задрожал в моих руках, вокруг мишени вскипела вода, полетело крошево пробки.
– Вах! Какой молодец! – Анчар щелкнул пальцами. – Теперь я. Тоже молодец буду, да?
Он чуть опустил ствол вниз, ударил длинной очередью. К размочаленному кругу побежала строчка фонтанчиков, настигла его, разломила надвое.
Анчар повернул ко мне счастливое лицо с блестящими зубами.
– Какой хороший Максимов. За него надо поднять самый большой фужор.
– Эй, командир, – раздался крик из монастыря, – перебрал, что ли?
А я про него забыл совсем. Вышел из сакли.
– Радиограмма тебе: "Консультации задерживаются. Решения еще нет. Необходима встреча. Сообщу. Логинов". Что отвечать?
– Ответ: "Пошел ты на…!" – от души проорал я. – Впрочем, стой, погорячился. Давай так: "Жду сообщения. Алекс".
– Добро! – И мой штатный радист укрылся в своей радиорубке.
Мы закатили пулемет в саклю, оставили дверь открытой, чтобы вытянуло пороховую гарь, и спустились в дом.
Там мы подняли "фужор" за "Максимова", потом за его "ленточки", помянули раздолбанный круг, пожелали Женьке мягкой посадки, Светке – теплой воды, Сереге – горячих объятий…
– А патроны? – вспомнил Анчар, покачиваясь на стуле. – Сколько их?
– За каждый в отдельности, что ли, будем пить? – обрадовался я.
Анчар задумался.
– Нет, нельзя. Вина не хватит.
И мы выпили разом за всю коробку.
Потом "посошок", потом "стремянную".
Потом я нетвердо пошел в кладовку. И забыл – зачем? Присел там на обломки серфера, погрустил немного, вспомнил – за раскладушкой.
Не стану я сегодня ложиться в свою постель, которая вся еще дышала Женькиным теплом.
Я вытащил раскладушку на террасу (с трудом, признаюсь) и застелил ее (тоже с проблемами). Анчар посидел рядом на ступеньках, с трубкой, думал. Наверное, вспоминал – за что еще мы забыли выпить. Хорошо, что не вспомнил. Право, хорошо.
– Спи, – сказал он. – Пусть тебе Женечка приснится.
Ага, согласился я молча, проваливаясь во тьму сна, – в крабовых бусах и в твоей кепке. И больше ни в чем…
Утром, "на свежую голову", я вытряхнул из амфоры кассету и прокрутил ее.
После оркестрового вступления в виде классической музыки (а то я знаю – какой?) – монотонный, бесцветный голос Мещерского, диктующего "завещание": "Лист номер один. Полтора интервала. Три удара между колонками. Левое поле – четыре сантиметра. Колонка из восьми строк. Верхний ряд, слева направо – сорок четыре, двенадцать один…" и так далее.
Я терпеливо прослушал все десять листов этого бреда, стараясь понять, зачем это сделал Мещерский. Ясно же – не для себя. И почему нужна такая точность в размещении цифр на листе (кстати, он даже размер листа указал)?
На первый вопрос туманный ответ мне дала заключительная банальнейшая, но, видимо, выстраданная фраза: "Приходит время отвечать за ошибки и зло; единственный ответ – изменить то, что еще возможно исправить" – во загнул, почище Серого! Сразу видно: в твердом уме и светлой памяти. Стало быть, разбрасывал камни – теперь собирать спохватился.
Второй вопрос я Володе задам. Если, конечно, он не успеет выхватить пистолет и решить одним выстрелом все проблемы Серого.
Я вынул кассету, прошел в гостиную и воспользовался хозяйским музцентром "Сони" в личных целях – переписал для себя одну страницу мещерских надиктовок.
И наконец-то подумал о себе. С горечью и сожалением. Даже с сочувствием.
Теперь, когда я дал недвусмысленно понять, что шифровка практически в моих руках и что я не могу не догадываться о ее содержании; когда потребовал соблюдения правил игры: ты – мне, я – тебе; когда вывел из игры Мещерского и сделал "шах" его фигурой, – я загнал себя в угол, сосредоточил на своей персоне направление главного удара.
И пусть это случилось по моей же воле – никто теперь, стало быть, не даст за мое здоровье и дохлого сухого краба…
Вечером я получил "радиограмму": "Встреча завтра. В то же время, в том же месте. Логинов".
Немного стало холодно. Не в доме, а в душе. Потому что это могло означать многое. Они могли взять Мещерского, они могли решить попросту вздернуть меня на дыбу, распотрошить и вырвать из моего бедного сердца роковую тайну, они могли… Впрочем, вариантов хватает. В любом случае – это начало конца.
Неплохо звучит. Или еще лучше – конец начала.
И на хрена мне все это нужно?
Чуть позже – еще одна новость от Монаха: его отзывают с поста. Вот это подзатыльник! А я-то надеялся, что в случае боя у меня надежный тыл. Выбрал же местечко Мещерский! Стратег!
(Но все это – и возможная дыба и голые тылы – мирмульки по сравнению с тем, какой "сувенир" меня ждал в "Лавровой ветви". Оставалось одно – сдаваться. Без всяких попыток изменить ситуацию – слишком дорого бы мне это обошлось. И главное – не только мне…)