Глава 10
Шум, производимый неизвестным существом, приближался. "Новые робинзоны" невольно сбились в кучу, с отчаянностью обреченных держа мачете наготове.
Фиалка пыталась унять дрожь, но это ей плохо удавалось; Гараня для храбрости глотнул виски и, набычившись, крепко стиснул зубы; а вор лихорадочно соображал, что ему делать – держаться вместе со всеми или бежать к воде, чтобы отплыть подальше от берега.
Он был уверен, что к ним подбирается хищник, – ведь босс говорил, что остров необитаем.
Наконец совсем неподалеку от них зашевелились кусты, раздался треск сломанной ветки, потом послышалось хриплое дыхание, и на пляж из-за зеленого лиственного занавеса вывалился… Самусь!
Он тащил за плечами туго набитый рюкзак и своей согбенной позой напоминал рабочего муравья, который несет добычу в муравейник. Самусь подошел к товарищам по несчастью, потерявшим дар речи, и с возгласом "хух!" бросил рюкзак на песок.
– Вот… принес… – сказал он, радостно улыбаясь щербатым ртом. И, открыв верхний клапан рюкзака, принялся распускать завязки. – Проживем, братцы, – бубнил он с блаженной миной на лице. – Тут есть все – как в раю…
Первым прорвало вора. На смену страху пришла злость, и он заорал:
– Ты где бродишь, черт бы тебя побрал?!
– Дак это, на разведку ходил… – смешался Самусь, сгибая плечи, но тут же снова возбужденно и радостно заговорил: – Здесь и куры есть… сам видел. Много. Большие такие…
– Вот чудо в перьях, – сказал, успокаиваясь, вор. – Ладно, открывай свой сидор. Что там у тебя?
Самусь, запустив руки внутрь рюкзака, достал две большие связки бананов.
– Всего-то… – разочарованно протянул вор. – У меня эта зеленка уже поперек горла стоит.
– А вы посмотрите, – блаженно ухмыляясь, ответил Самусь, жестом приглашая вора лично ознакомиться с содержимым рюкзака.
Вор нагнулся и, нимало не колеблясь, сунул руку в рюкзак. И тут же с диким воплем выдернул ее обратно и начал отплясывать какой-то варварский танец, пытаясь избавиться от здоровенного краба, который вцепился в палец.
– Помогите! – орал ничего не соображающий вор. – Ай! Ой!
Наконец краб, разжав клешни, шлепнулся на песок, и вор, баюкая руку, принялся материть все подряд: и Самуся, и остров, и своих товарищей по несчастью, и бедного краба, который был виноват только в том, что действовал, повинуясь инстинкту.
Гараня, глядя на прыжки и ужимки вора, неожиданно расхохотался. Он просто не мог сдержать смех, который буквально взрывал его изнутри. Все его страдания и тревоги неожиданно прорвались наружу в таком необычном для серьезной ситуации виде.
Вскоре к хохочущему Гаране присоединилась Фиалка, а затем и Люсик; он хихикал в кулак, не открывая рта. Только Самусь, которого тоже распирал смех, старался быть серьезным и глядел на вора с наигранным состраданием и страхом – Самусь боялся, что вор изберет его козлом отпущения и надает по шее.
– С-суки… – с ненавистью прошипел вор, засовывая в рот оцарапанный до крови палец. – Вы у меня посмеетесь. Погодите.
– Не злись, – наконец справившись с приступом смеха, миролюбиво сказал Гараня и заглянул в рюкзак, почти до половины заполненный крабами, – Это же первоклассный ужин. Прям как в ресторане. В бухте наловил? – спросил он у Самуся.
– Не-а, – бодро ответил воспрянувший духом бомж, сообразивший, что расправа ему не грозит. – Они тут по деревьям бегают. Много…
– Понятно, – с удовлетворением улыбнулся Гараня. – Это пальмовый краб. Теперь от голода мы точно не пропадем. Брось их в котел, вода уже закипела. Да соль не забудь.
– Знамо дело… – Самусь, осторожно обойдя по дуге вора, смотревшего на всех букой, начал кухарить.
Крабовое мясо оказалось на удивление вкусным и питательным. Все наелись до отвала, дополнив главное меню ужина банановым десертом.
Сорванные прямо с дерева, полностью созревшие бананы по вкусу напоминали смесь сладкой ароматной дыни и клубники, чему немало удивилась Фиалка, избалованная во время своих амурных похождений разными заморскими деликатесами. Она сказала об этом Гаране, на что тот ответил:
– А к нам в основном присылают что подешевле. Трава травой. К тому же для транспортировки берут недозрелые бананы и держат их в специальных холодильных камерах.
– Откуда знаешь?
– Знаю, – коротко ответил Гараня и нахмурился – видимо, что-то вспомнил.
Фиалка не стала развивать эту тему, так как Гараня направился к Кроше, которая все еще лежала в тени – отрешенная и ко всему безучастная. Она уже пришла в себя, но вид у нее был словно после тяжелой болезни.
Заставив Крошу сесть, Гараня начал кормить девушку, едва не насильно запихивая ей в рот маленькие кусочки крабового мяса. Кроша глотала почти не пережевывая, как утка. Ее глаза были пусты и безжизненны.
– Добряк… – злобно бубнил вор. – Святой… пьянь-рвань подзаборная. Слушай, ты, лох! – окликнул он Гараню. – Оставь ее в покое. Твоя еда ей сейчас до лампочки.
– Почему?
– Потому, – ответил вор, нехорошо ухмыляясь.
Едва он это сказал, как по бледному лицу Кроши пробежала тень и девушку вырвало. Спазмы сотрясали ее худенькое тело, и Гараня испугался, что девушка может захлебнуться рвотными массами. Он быстро разрубил кокосовый орех и начал отпаивать ее молоком.
Большая часть прозрачной жидкости пролилась мимо рта, однако Кроша все-таки сделала несколько судорожных глотков, после чего ей стало легче. Но больше есть она не стала. Сокрушенный Гараня помог ей улечься поудобней и возвратился к остальным.
– Зря суетишься, – сказал вор. – Девка на этом свете уже не жилец.
– Глупости, – упрямо боднул головой Гараня. – Ломка закончится, она выздоровеет и будет как все.
– Дурак… – Вор скептически ухмыльнулся. – Посмотри на ее руки. Там места живого нет, все исколото. Она давно за гранью.
– Это ты так предполагаешь. А там, – Гараня ткнул пальцем в предзакатное небо, – возможно, думают иначе.
– Ты еще и в Бога веришь… – Вор наморщил конопатый нос и ехидно хихикнул.
– А хотя бы и так, – с вызовом ответил Гараня, начиная заводиться. – Между прочим, это мое личное дело. И не нужно дыбиться – здесь нет ничего смешного.
– Конечно, – легко согласился вор. – Вольному воля, а зэку двойной паек сытного с маслом к чаю и мягкая шконка. Посмотрим, что ты запоешь через день-другой.
– На что намекаешь?
– Я не намекаю, а говорю прямо. Мне будет интересно услышать, как ты обратишься к Богу, когда у тебя закончится виски.
– Какая же ты сволочь… – устало сказал Гараня. – Бьешь по больному месту… Думаешь, если мы все подохнем, то ты прискачешь к платежной ведомости бодрым, хорошо откормленным козликом? Ты имеешь хоть малейшее представление, что такое джунгли?
– Не меньше твоего, – огрызнулся вор.
– Ну-ну… – Гараня криво осклабился и направился к кромке прибоя.
Он кожей ощущал недобрый взгляд вора, но даже не подумал обернуться. Гаране до дрожи в конечностях хотелось немедленно присосаться к бутылке, и он, чтобы сдержать себя от этого неразумного поступка, кусал губы и старался думать о чем-нибудь другом, но это у него получалось плохо.
Гараня понимал, что если сейчас он начнет пить виски, то уже не остановится, пока бутылка не покажет дно. А что потом, как быть дальше?
Однажды менты закрыли его за какую-то мелкую провинность на трое суток, и тогда Гараня едва не сошел с ума. Хорошо, что доктор, которого все-таки вызвал сердобольный сержант, догадался налить Гаране крохотную мензурку медицинского спирта.
Как быть дальше?
Этот вопрос вызвал в его голове целый обвал беспорядочных, тревожных мыслей. В висках застучало, горячий лоб покрылся испариной, и Гараня поторопился охладить его пригоршней соленой воды. Он едва держался на ногах; усталость легла на плечи неподъемным грузом, который давил с такой силой, что, казалось, трещали кости.
Вор наблюдал за ним как кот за мышью. Но вора интересовал не сам Гараня, а выпуклый карман его брюк, где лежала бутылка виски. Глаза вора посветлели и приобрели лихорадочный янтарный блеск – словно их подсветили изнутри крохотным фонариком.
Глава 11
Малеванный не поверил в доброту босса ни на йоту. Он вообще никому не верил. Когда предложили выбрать по одной вещи, вор уже точно знал, что ему надо.
К сожалению, его запросы нельзя было удовлетворить бутылкой виски, как алкоголика Гараню. Малеванному нужно было много вещей, потому что он решил не дожидаться конца робинзонады, а со старта уйти в побег.
Вор взял, на его взгляд, самое ценное в сложившейся ситуации – моток лески и набор крючков для рыбной ловли. А зажигалку и шикарный перочинный нож он украл походя, буквально на глазах охранников босса, тупо наблюдавших за раздачей "слоников".
Малеванный мог бы прикарманить еще кое-что, но побоялся – вдруг обыщут? С уворованными малогабаритными вещами все прошло без сучка без задоринки – он сразу же спрятал их в песок, не отходя от брезента с "призами".
Ну а куда девать топор, с помощью которого можно было соорудить плот, или небольшую палатку – готовое укрытие от непогоды, – или кусок тонкой, но прочной ткани, из которой вышел бы отличный парус?
Однако вор к этим вещам не то что не прикоснулся, но даже не посмотрел в их сторону. Обостренное чувство самосохранения, присущее практически всем, кто был не в ладах с законом, подсказывало ему, что эти предметы предлагают не случайно.
Скорее всего, босс хотел таким макаром проверить, кто может отважиться на побег.
Нет, его на мякине не проведешь, подумал не без хвастовства Малеванный. Лучше притвориться до поры до времени невинным ягненком, нежели быть глупым самонадеянным бараном, которого тут же отправят на бойню.
Малеванный воровал, что называется, с младых ногтей. Еще в школе он был сущим наказанием для преподавателей и одноклассников. Тяга к воровству у него была в крови.
К четырнадцати годам он уже состоял: на учете в детской комнате милиции, а когда ему стукнуло шестнадцать, Малеванный (тогда просто Павлуха) получил свой первый срок. Он погорел, как последний фраер, на краже со взломом, обворовав вместе с приятелем крохотный убогий магазинчик на окраине города.
Но и первая отсидка ума ему не прибавила. Спустя полгода по выходе из зоны он снова загремел на тюремные нары по той же статье; на этот раз Павлуха попался на квартирной краже, не заметив по неопытности, что хаза была под сигнализацией.
Возможно, Малеванный так и остался бы неумелой сявкой, которая живет по принципу "украл – сел – откинулся – украл – сел…", не познакомься он в зоне со старым карманником Шепотом. Это был настоящий ас своего дела, но к тому времени он практически не вылезал из тюремного лазарета, где его безуспешно пытались лечить от туберкулеза.
Смышленый и шустрый малец приглянулся Шепоту сразу; при всем том Павлуха был неглуп и достаточно начитан. Они быстро составили негласный уговор: Шепот учит Павлуху престижной воровской "профессии", а юноша по мере возможности ухаживает за старым карманником, который только к исходу жизни понял, что нет ничего страшнее на этом свете, чем больное и немощное одиночество.
Спустя два года Шепот умер. К тому времени Павлуха уже приобрел необходимые для классного щипача навыки, хотя и не пользовался среди зэков, несмотря на авторитет Шепота, какими-либо привилегиями, а тем более – уважением.
Всему виной была его мелкотравчатая натура. Он был трусоват и не мог постоять за себя. Чтобы хоть как-то возвыситься, пусть и в собственных глазах, Павлуха разрисовал свое тело наколками, за что впоследствии и получил кличку Малеванный.
Но все равно на вора в законе он так и не потянул.
Выйдя на свободу, Малеванный дал себе зарок больше не попадаться. В зоне, среди бандитов и воров разных мастей, имеющих пудовые кулаки и качающих права по любому поводу и без, делать ему было нечего.
Конечно, клятва была в общем-то наивной, но для Павлухи она стала жизненным ориентиром. Он никогда не рисковал понапрасну, а поскольку Шепот и впрямь обучил его всему, что умел сам, Малеванный вскоре стал одним из самых удачливых и авторитетных карманных воров.
Его возвышению в среде "коллег" способствовало и то, что Малеванный умел себя подать, притом ненавязчиво и с умом. Имей он другую профессию (чисто гражданскую), быть бы ему депутатом какой-нибудь думы – язык у Малеванного работал как помело, а речь, когда ему этого хотелось, получалась гладкой и складной.
Короче говоря, Малеванный умел навешать лапши на уши, да так, что она казалась его благодарным слушателям просто манной небесной…
Его взяли, как самого дешевого и неумелого фраера. Немолодой иностранец с тугим лопатником в заднем кармане брюк, который глазел по сторонам с наивностью ребенка, показался ему настолько легкой добычей, что Малеванный даже не стал его "водить" – то есть какое-то время наблюдать за ним, чтобы определить его реакции на внешние раздражители и степень настороженности, присущей почти всем городским жителям в толпе.
В этот день Малеванный работал один. У него были два напарника – в шутку он называл их Клёпа и Степа, – но Малеванный брал их с собой нечасто. Скажем так – из милости. Ни первый, ни второй звезд с неба не хватали, а потому помощь от них в работе была минимальной.
Малеванный был достаточно профессионален, чтобы чистить карманы граждан в одиночку. В этом деле Павлуха был настоящим артистом – приемы Шепота он не только изучил, но и усовершенствовал.
К тому же Малеванный был жаден до денег и ни с кем не хотел делиться. Он даже на общак – воровскую кассу взаимопомощи – отчислял деньги со скрипом.
Лопатник, как и предполагал Малеванный, он вынул быстро и лихо; турист даже не дернулся и продолжал блаженно улыбаться, глядя на недавно отреставрированную церковь.
Отработанным движением молниеносно сунув портмоне в свой карман, вор поторопился укрыться в ближайшей подворотне, чтобы изъять деньги и избавиться от главной улики – тисненых кожаных корочек.
И только тогда, когда вор вынул из кармана портмоне, он наконец заметил, что от него тянется на улицу тонкая, но прочная леска. Малеванный обомлел. Он все понял – сразу и бесповоротно. Его подловили на "живца"!
Малеванный настолько испугался, что на мгновение остолбенел. А когда собрался с мыслями, что-либо предпринимать было поздно – к нему подошли двое ехидно ухмыляющихся парней бандитского вида, и в руках одного из них был поводок, прикрепленный к портмоне…
Всю дорогу к острову – по крайней мере, тот отрезок времени, когда он пришел в себя, – Малеванный страдал и злобился. Он не мог простить себе, что его так элементарно надули. И с ужасом думал, как будут ржать и издеваться над ним "деловые", когда до них дойдет слух, на чем прокололся дока Малеванный.
Он понимал, что всероссийская "слава" лоха ушастого ему обеспечена на долгие времена, если не навсегда…
Глава 12
Огромный малиновый диск солнца постепенно погружался в удивительно тихий и спокойный океан. Всех шестерых отшельников – вернее, пятерых: Кроша по-прежнему была ко всему безразлична – как-то тихо, исподволь, спеленала вечерняя нега. Они молча сидели на песке и неотрывно глядели на светило, словно ждали какого-то очень важного для них знака или знамения.
Жара пошла на убыль. Тихий ветерок ласкал лица "новых робинзонов", услаждая обоняние гаммой приятных и одновременно незнакомых запахов. Вода в бухте превратилась в темное колдовское зеркало, не отражающее, а показывающее фантастические, малопонятные картины – возможно, будущее невольных отшельников.
Все вокруг застыло, затаилось. Неподвижные человеческие фигуры на желтом песке со стороны казались древними реликтами, впаянными в светлый янтарь. Полутона исчезли, и резкие контрастные мазки вечерней палитры, в которой преобладали темно-зеленые, охристо-желтые и красные тона, стали удивительно похожи на полотно кисти Ван Гога.
Но людям было не до природных красот и художественных изысков. Мысль, с которой они глядели на закатное небо, постепенно сформировалась в чувство пока еще до конца не осознанной боязни перед первой ночью на необитаемом острове.
Первым изложил свои соображения Гараня.
– Мы здорово лопухнулись, – сказал он тихо, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Ты о чем? – спросила Фиалка, придвигаясь поближе к Гаране.
– Да все о том же… Прежде всего нужно было соорудить хотя бы какой-нибудь шалаш. Нам нужна крыша над головой.
– Зачем? – подал голос и Малеванный. – Ночь, я думаю, должна быть теплой, песок под нами мягкий, до утра перекантуемся. А завтра что-нибудь сообразим.
– Твоими бы устами да мед пить, – ответил ему с сарказмом Гараня. – До завтра еще нужно дожить.
– Только не надо нас пугать, – фыркнул вор. – К тому же здесь собрался народ, которому не впервой коротать ночи под звездами.
– Только не под такими, как здесь…
Гараня бросил взгляд на стену деревьев, подступивших к пляжу.
– Уж не думаешь ли ты, что с неба начнут падать камни? – не без иронии поинтересовался Малеванный.
– Вполне возможно, – серьезно ответил Гараня.
– Фраер чудит без гармошки, – хохотнул вор. – У тебя что, бзик в голове завелся?
Гараня пропустил обидные слова вора мимо ушей.
– Открой глаза шире, Фома неверующий, – сказал он, широким жестом указав на бухту и скалы. – Этот остров вулканического происхождения. Видел горушку, когда катер был на подходе к острову?
– Это ты глазел, как турист, – буркнул Малеванный. – Мне было не до смотрин.
– Уж больно эта гора похожа на кратер вулкана, – невозмутимо объяснил Гараня. – И что у него на уме, поди знай.
– Все равно от камней шалаш не спасет, – резюмировал вор выступление Гарани.
Гараня вяло пожал плечами и не продолжил дискуссию. Солнце уже зашло, и темнота упала на головы отшельников дырявым одеялом. Крупные звезды словно стояли на старте, дожидаясь, пока светило не скроется за горизонтом; они высыпали все сразу, как тлеющие угольки из ведра.
И тут же притихшие было джунгли проснулись. Где-то неподалеку резко и тревожно закричала ночная птица, потом что-то замяукало и раздался звук, похожий на тот, что издает рвущаяся ткань; а затем какая-то тропическая тварь заухала и захохотала почти человеческим голосом, от которого мороз побежал по коже.
Испуганная Фиалка придвинулась к Гаране вплотную и, не спрашивая согласия, тесно прильнула к его плечу. Он не стал упираться, хотя почувствовал себя не в своей тарелке – девушка была для него чересчур хороша.
Впрочем, мысли о приятной близости с Фиалкой испарились быстро. Гаране не давала покоя бутылка, лежавшая в кармане. Он крепился изо всех сил, дабы не трогать ее до утра. В голове все яснее и яснее вырисовывалась картина застолья. Гараня даже почуял запах спиртного, и по его телу пробежала дрожь вожделения.
Чтобы хоть на время избавиться от наваждения, он начал жевать кусочек мякоти кокосового ореха и попытался думать о чем-нибудь другом. Постепенно его мысли стали путаными, вялыми, и усталость взяла свое – Гараня уснул, будто ухнул в глубокий омут.