– Я сидел в баре. Пока вы были с Митчеллом, вы были слишком заняты, получая пощечины и предлагая ему запастись пуленепробиваемым жилетом. Затем у Брандона за столиком вы сидели спиной ко мне. Я вышел первым и поджидал вас снаружи.
– Я начинаю верить, что вы и впрямь детектив, – сказала она спокойно. И снова посмотрела на пистолет. – Он мне его не возвращал, – сказала она, – но я не смогу это доказать.
– Это значит, что вы хотели бы.
– Это могло бы помочь. По крайней мере сначала. Потом-то мне уже ничего не поможет, когда они все про меня узнают. Вы, наверно, знаете, что я имею в виду.
– Сядьте и возьмите себя в руки. Она медленно подошла к креслу, села на краешек и склонилась вперед. Она уставилась в пол.
– Я знаю, что у вас есть секрет, – сказал я. – Раз Митчелл открыл его, значит, и я могу, если постараюсь. Любой сможет – если узнает, что есть секрет. В настоящий момент я не знаю. Меня наняли только для одного: не терять вас из виду и регулярно отчитываться.
Она подняла на миг глаза:
– Это вы и сделали?
– Я отчитался, – сказал я после паузы. – Когда я потерял вас из виду. Я упомянул Сан-Диего. Это он узнал бы и от телефонистки.
– Вы потеряли меня из виду, – повторила она сухо. – Он должен быть высокого мнения о вас, этот ваш клиент. – Затем она прикусила губу.Извините. Я не имела этого в виду. Я просто пытаюсь решить, что делать.
– Не спешите, – сказал я. – Сейчас только двадцать минут четвертого.
– Вы опять смеетесь надо мной.
Я посмотрел на электрокамин. Он не подавал признаков жизни, но в комнате стало чуть теплее. Я решил, что и мне пора выпить.
Я вышел на кухню и налил себе, выпил, налил снова и вернулся. У нее в руках был маленький кожаный бумажник. Она показала его мне.
– У меня с собой пять тысяч долларов в дорожных чеках. По сто долларов каждый. На что вы пойдете за пять кусков, Марлоу?
Я глотнул виски и прикинул с рассудительной миной:
– При нормальных расходах это купило бы меня с руками и ногами на несколько месяцев. Если бы я продавался.
Она постучала по ручке кресла.
– Ничего, продашься, – сказала она. – Это только задаток. Я могу хорошо заплатить. У меня больше денег, чем тебе могло бы присниться. Мой покойный муж был так богат, что просто смешно. Я вытрясла из него полмиллиона долларов.
Она цинично улыбнулась.
– Надеюсь, мне никого не понадобится убивать.
– Не понадобится.
– Мне не по вкусу эта интонация.
Я покосился на пистолет. Пока я не тронул его и пальцем. Она пришла пешком из "Касы" посреди ночи, чтобы принести его мне. Лучше было пока его не трогать. Я пристально осмотрел пистолет. Склонился и понюхал его. Я мог бы и не трогать его, но уже знал, что не удержусь.
– Кто схлопотал пулю? – спросил я ее. Пронизывающая стужа комнаты проникла в мои вены. Моя кровь была холодна как лед.
– Только одну пулю? Откуда вы знаете?
Тут я схватил пистолет. Вытащил обойму, осмотрел ее, вставил обратно.
Она со щелчком встала на место в рукоятке.
– Ну, может, и две. В обойме шесть пуль. В пистолет входит семь. Вы могли вогнать пулю в ствол, а затем сунуть еще одну в обойму. И, конечно, могли отстрелять всю обойму и набить по новой.
– Мы просто болтаем, не так ли? – сказала она. – Нам не стоит тратить время попусту.
– Хорошо. Где он?
– Лежит в шезлонге на моем балконе. Все номера, выходящие на море, – с балконами. Балконыразделеныбетоннымистенками.Думаю, профессионал-альпинист или верхолаз смог бы перелезть, но не с грузом. Я живу на двенадцатом этаже. Выше ничего нет, только чердак. – Она остановилась, нахмурилась, беспомощно махнула рукой. – Это звучит как треп, но он мог попасть туда только через мою комнату. А я его не впускала.
– Вы уверены, что он мертв?
– Вполне уверена. Мертвее некуда. Холодный как камень. Я не знаю, как это случилось. Я не слыхала ни звука. Я проснулась среди ночи, но не от звука выстрела. В любом случае к этому времени он уже остыл. Так что я не знаю, что разбудило меня. Я не сразу вышла на балкон. Я лежала и думала. Я не могла уснуть. Прошло немного времени, и я включила свет, ходила по комнате, курила, потом заметила, что туман рассеивается и свет луны падает на мой балкон. Когда я вышла на балкон, земля была еще покрыта туманом. Было чертовски холодно. Звезды были такие огромные. Я простояла на балконе довольно долго, прежде чем увидела его. Наверное, это покажется трепом. Не думаю, что полиция примет это за чистую монету. Даже для начала. А потом-в общем, поверьте, у меня нет и одного шанса против миллиона, если мне не помогут.
Я встал, допил остатки виски и подошел к ней.
– Позвольте мне сказать вам кое-что. Во-первых, вы слишком спокойно относитесь к случившемуся. Ни паники, ни истерик, ничего. Затем, я слышал вчера целиком всю беседу между вами и Митчеллом. Я вывернул эти лампы, – я указал на стенной камин, – и приставил стетоскоп к перегородке. Что знал про вас Митчелл? Он знал, кто вы, и этого было достаточно. Стоило ему предать это огласке, и вам пришлось бы вновь скитаться и менять имена. Вы сказали:
"Я самая везучая баба на свете, раз я жива". Теперь человека, находят мертвым на вашем балконе, он застрелен пулей из вашего револьвера, и этот человек, конечно, Митчелл. Верно? Она кивнула.
– Да. Это Ларри.
– И вы его не убивали, вы говорите, но полицейские вряд ли в это поверят, даже для начала. А потом и вовсе нет. Я думаю, вы уже бывали в подобном переплете.
Она по-прежнему смотрела на меня снизу вверх. Она медленно встала. Наши лица сблизились. Мы пристально смотрели друг другу в глаза. Мне это было нипочем.
– Полмиллиона долларов – это масса денег, Марлоу. Вы не святой, чтобы отказываться. На свете есть еще места, где мы могли бы чудесно жить, В одном из этих небоскребов на набережной в Рио. Я не знаю, насколько хватит денег, но о таких вещах всегда можно договориться полюбовно, не так ли?
Я сказал:
– Вы не женщина, а целый женский комитет. Сейчас рассуждаете как преступница. Когда я увидел вас впервые, вы были спокойной, хорошо воспитанной дамочкой. Вас воротило от ковбоев вроде Митчелла. Затем вы купили пачку сигарет и зачем-то выкурили одну через силу. Затем вы дали ему себя приласкать, когда приехали сюда. Затем порвали свою блузку для меня, циничная, как цаца с Парк-авеню, когда ее кормилец-поилец решит вернуться домой к жене. Затем вы дали мне приласкать вас. Затем вы трахнули меня по башке бутылкой виски. Сейчас вы говорите о роскошной жизни в Рио. Которая из вас проснется со мной поутру?
– Пять тысяч долларов на бочку. И куда больше в будущем. Полиция не даст вам и пяти зубочисток. А если вы иного мнения – телефон к вашим услугам.
– Что я должен сделать за пять тысяч? Она выдохнула медленно-медленно, как будто кризис миновал.
– Отель стоит на самом краю обрыва. Внизу у стены узкий, очень узкий проход, а ниже – скалы и море. Сейчас прилив. Мой балкон нависает над морем.
Я кивнул.
– Есть служебная лестница?
– Есть. Она начинается с нижней площадки лифта, прямо у гаража. Но это долгий, трудный подъем.
– За пять кусков я поднимусь и в водолазном скафандре. Вы вышли через вестибюль?
– Я спустилась по служебной лестнице и прошла через гараж. Ночной вахтер спал в машине.
– Вы сказали, что Митчелл лежит в шезлонге. Много ли натекло крови? Ее передернуло.
– Я... я не заметила. Думаю, что должна быть.
– Не заметили? Вы заметили, что он окоченел. Куда попала пуля?
– Я не видела. Наверно, он лежал раной вниз.
– Где был револьвер?
– На балконе, возле его руки.
– Какой руки?
Ее глаза расширились:
– Какая разница? Я не знаю. Он лежал поперек шезлонга, голова свешивалась с одной стороны, а ноги – с другой. Нужно ли столько говорить об этом?
– Хорошо, – сказал я. – Я ни черта не смыслю в здешних приливах и течениях. Его может вынести на берег и завтра, и через две недели. Если мы провернем это. Может быть, его найдут не скоро и не узнают, что его застрелили. А может быть, его вовсе не найдут. В здешних водах водится барракуда и прочая дрянь.
– Если вы хотите, чтобы меня стошнило, вы близки к успеху, – сказала она.
– Таковы обстоятельства. Кроме этого, я думал, не могло ли это быть самоубийством. Тогда нужно положить револьвер обратно. Он, знаете ли, был левша. Поэтому я спросил, у какой руки лежал револьвер.
– А-а. Да, он был левша. Вы правы. Но это не самоубийство. На это не способен этот ухмыляющийся самодовольный типчик.
– Иногда человек убивает самое любимое существо на свете, говорят.
Может быть, даже самого себя?
– Не этот тип, – сказала она коротко и решительно. – Если нам очень повезет, подумают, что он упал с балкона. Господь свидетель, он был достаточно пьян. А тем временем я окажусь в Южной Америке. Мой паспорт все еще действителен.
– На чье имя выписан ваш паспорт?
Она протянула руку и провела кончиками пальцев по моей щеке.
– Скоро ты обо мне все узнаешь. Не спеши. Все узнаешь, все мои секреты.
Потерпи пока.
– Угу. Посекретничай пока с дорожными чеками. У нас в запасе час или два темноты, а потом еще час-два, пока туман не рассеется. Займись чеками, пока я одеваюсь.
Я вытащил ручку из кармана пиджака и дал ей. Она подсела к лампе и принялась подписывать чеки, высунув кончик языка от усердия. Она писала медленно и тщательно. Она подписывалась: Элизабет Мэйфидд.
Значит, смена имени была задумана еще до выезда из Вашингтона. Пока я одевался, я задумался: неужели она по дурости и впрямь верит, что я помогу ей избавиться от трупа?
Я отнес стаканы на кухню и захватил пистолет. Немного подождал, пока за мной закроется дверь, и спрятал пистолет и обойму в духовку. Я сполоснул стаканы и вытер их. Вернулся в комнату и быстро оделся. Она даже не посмотрела в мою сторону, подписывая чеки.
Когда она закончила, я взял чековую книжку и пролистал ее чек за чеком, проверяя подписи. На все эти тысячи мне было наплевать. Я сунул чековую книжку в карман, выключил лампу и открыл дверь. Бетти стояла совсем рядом.
– Выходи незаметно, – сказал я. – Я подберу тебя на шоссе, там, где кончается забор. Она обернулась ко мне;
– Можно ли тебе доверять? – тихо спросила она.
– В определенной степени.
– Что ж, по крайней мере, искренний ответ. Что будет, если нам не удастся провернуть это дело? Если кто-то сообщил о выстреле в полицию, если его нашли, если мы войдем, а отель кишит полицейскими?
Я стоял, не сводя глаз с ее лица, и не отвечал.
– Я думаю вот что, – сказала она очень тихо и с растяжкой, – ты меня живо продашь. И пяти тысяч долларов у тебя не будет. Эти чеки станут просто бумажками. Ты не посмеешь предъявить их к оплате.
Я по-прежнему не отвечал.
– Ах ты, сукин сын, – она не повысила голоса и на полтона. – Зачем я вообще пришла к тебе?
Я взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы. Она вырвалась.
– Не за этим, – сказала она. – Точно не за этим. Есть одно мелкое обстоятельство. Я знаю, что оно ничего не значит, – этому меня научили учителя-профессионалы – уроки были долгие, трудные, мучительные, их было много, и я их выучила наизусть, И все же – так уж получилось, что я его не убивала.
– Может, я верю в это.
– Не трудись, – сказала она. – Больше никто не поверит.
Она повернулась и выскользнула за дверь, сбежала по ступенькам, пробежала меж деревьев и скрылась в тумане.
Я запер дверь, сел в машину и поехал по дорожке мимо закрытой конторы с лампочкой над ночным звонком. Эсмеральда крепко спала, но грузовики неслись по каньону со стройматериалами, нефтью, контейнерами – всем, что нужно городу для каждодневной жизни. Они ехали с включенными фарами, медленно и тяжело поднимаясь в гору.
В пятидесяти метрах от ворот она вышла из тени забора и села в машину.
Я включил фары. Где-то в море завывала сирена катера. Наверху, в просвете между облаками, с ревом пролетела эскадрилья истребителей. Не успел я вытащить зажигалку из щитка и прикурить, как они скрылись.
Она сидела недвижно рядом со мной, смотрела прямо вперед и молчала. Она не видела тумана, не видела кузова грузовика, ехавшего перед нами. Она не видела ничего. Она просто сидела, окаменев от отчаяния, словно по дороге на эшафот.
А может, она просто умела наводить понт, как мало кто другой на моем веку.
Глава 9
"Каса дель Пониенте" стояла на краю обрыва, окруженная семью акрами газонов, клумб и садов. Центральный патио располагался с подветренной стороны, столики за стеклянной стенкой, посередине аккуратная дорожка вела к выходу. В одном крыле был бар, в другом – кафе; с обеих сторон здания – крытые стоянки для машин за изгородью из цветущих кустарников.
На стоянках стояли машины. Многим было лень спускаться в подземный гараж, хотя соленый, влажный морской воздух вреден для хромированных деталей.
Я поставил машину у въезда в гараж. Совсем рядом рокотал океан. Можно было ощутить брызги волн, запах и вкус. Мы вышли из машины и подошли к входу в гараж. Узкая пешеходная дорожка шла вдоль по скату. Над скатом висел указатель: "Спускаться на малой скорости. Сигналить при въезде". Она схватила меня за руку и остановилась.
– Я пошла через вестибюль к лифту. У меня нет сил подыматься по лестнице.
– Ладно. Законом это не воспрещается. Какой у тебя номер?
– 1224. Что с нами сделают, если нас застигнут?
– Застигнут за чем?
– Сам знаешь за чем. За сбрасыванием тела с балкона. Или еще за чем-нибудь.
– Меня растянут на муравейнике. А тебя – не знаю. Смотря, что еще за тобой числится.
– Как ты можешь острить в такую рань?
Она повернулась и ушла быстрым шагом. Я зашагал вниз по скату. Он изгибался, как заведено в гаражах. Сначала я увидел маленькую застекленную будку вахтера, в которой горел свет. Спустившись пониже, увидел, что будка пуста. Я прислушался, не раздастся ли звон гаечных ключей, шум воды в мойке, шаги, посвистывание, любой звук, указывающий, где находится вахтер и что он делает. В подземном гараже можно уловить самый тихий звук. Я ничего не услышал.
Я продолжил спуск и дошел до уровня верхнего края будки, и, пригнувшись, увидел пологие ступени, ведшие к двери. На двери было написано "К лифту". Середина двери была стеклянной, я увидел за ней свет, но ничего больше.
Я сделал еще три шага и застыл. Ночной вахтер был прямо передо мной. Он сидел в большом "паккарде" на заднем сиденье. Лампа светила ему в лицо, ее свет отражался, в стеклах его очков. Он удобно развалился в углу машины. Я стоял и ждал, пока он пошевелится. Он не шевелился. Его голова покоилась на подушечке. Рот был открыт. Я должен был узнать, почему он не шевелится.
Может, он только делает вид, что спит, а когда я смоюсь, кинется к телефону и вызовет портье.
Затем я подумал – глупости. Он заступил на смену только с вечера и всех гостей знать в лицо не мог. Дорожка на скате была для пешеходов. Было почти четыре утра. Примерно через час начнет светать. Домушники так поздно не приходят.
Я подошел к "паккарду". Машина была закрыта, все стекла подняты. Я взялся за ручку дверцы и попытался бесшумно открыть ее. Вахтер не шевелился.
Он был чернокожим. Я услышал его храп и не открывая дверей. Затем мне шибанул в нос медовый аромат марихуаны. Парень вошел в штопор. Он был в долине спокойствия, где время стоит и мир полон цветов и музыки. Через несколько часов он останется без работы, даже если фараоны не возьмут его за штаны и не швырнут в клетку.
Я закрыл дверцу машины и подошел к застекленной двери, оказавшись на маленькой площадке с бетонным полом и двумя лифтами. Рядом с ними, за тяжелой дверью, начиналась служебная лестница. Я открыл дверь и потопал не спеша вверх, на двенадцатый этаж. Я считал этажи, потому что номеров на них не было. Двери на лестничных площадках были тяжелые, сырые, как бетон ступеней.
Когда я добрался до двенадцатого этажа, я вспотел и задыхался.
Я распахнул дверь в коридор, подошел к номеру 1224 и повернул дверную ручку. Она была на защелке, но дверь почти сразу открылась. Видно, Бетти стояла за ней. Я прошел мимо нее и плюхнулся в кресло, чтобы перевести дух.
Это была большая, просторная комната с застекленными створками дверей, выходивших на балкон. Двуспальная постель по крайней мере выглядела, как будто в ней спали. Кофточки и тряпки на стульях, предметы туалета на трюмо, чемоданы. Номер, видно, стоил не меньше двадцати зеленых в день.
Она опустила защелку замка.
– Все в порядке?
– Вахтер укурился в хлам. Безвреден, как котенок. – Я резко поднялся с кресла и пошел к дверям балкона.
– Подожди! – сказала она резко. Я обернулся к ней. – Бесполезно,сказала она, – никто не сможет этого сделать.
Я стоял и ждал.
– Вызову-ка я полицию, – сказала она, – чем бы это ни обернулось для меня.
– Блестящая мысль, – сказал я. – Почему мы раньше об этом не подумали?
– Лучше уходи, – сказала она, – не стоит тебе ввязываться в это дело.
Я ничего не сказал. Я следил за ее глазами. Она с трудом держала их открытыми. Это был либо запоздалый шок, либо успокаивающее. Я не знал, что именно.
– Я приняла две таблетки снотворного, – сказала она, читая мои мысли.Сегодня у меня больше нет сил. Уходи, пожалуйста. Когда я проснусь, я позову коридорного. Когда он придет, я как-нибудь заманю его на балкон, и он обнаружит то, что он обнаружит. А я ничего об этом не буду знать, ничегошеньки.
Ее язык начал заплетаться. Она встряхнула головой и потерла виски.
– А что насчет денег – тебе придется вернуть их мне, не так ли?
Я подошел к ней вплотную.
– Потому что, если я не отдам, ты им все расскажешь?
– Мне придется, – сказала она засыпая. – Что же мне делать? Они выбьют из меня всю правду. Я слишком устала бороться.
Я схватил ее за руку и встряхнул. Ее голова дернулась.
– Ты точно приняла только две таблетки? Она разомкнула глаза.
– Да. Я никогда не принимаю больше двух за раз.
– Тогда слушай. Я сейчас выйду и посмотрю на него. Затем я поеду обратно в "Ранчо". Чеки я оставлю у себя. И пушку тоже. Может, меня им не удастся выследить. Проснись! Слушай!
Ее голова валилась набок. Она встряхнула ею, глаза раскрылись, но они казались какими-то потухшими.
– Слушай. За твой рассказ тебе в полиции никто не даст ломаного гроша в базарный день. Он только может привести тебя на виселицу. Поняла?
– Да, – сказала она, – а мне на это наплевать.
– Это не ты говоришь. Это снотворное.
Ее ноги подкосились, я подхватил ее и повел к постели. Она плюхнулась на нее навзничь. Я снял с нее туфли, накинул на нее одеяло и подвернул его.
Она моментально уснула и захрапела.