Открыл обитую дверь. До моих ушей донеслись звуки модной песенки "Сволочной Пари ж", насвистываемой веселым подмастерьем. "Сволочной Париж"! Очень кстати. Хоть и не удивительно! Свистун поднимался по лестнице и направился к Леменье!
Отскочив одним прыжком от двери, я укрылся в прилегающей к кабинету комнате. Свист прекратился. Молодой и жизнерадостный голос протрубил:
– Что же это такое? Транжирим электроэнергию и не запираемся? Что...
Внезапно пропала молодость, пропала жизнерадостность. Фраза завершилась чем-то вроде отвратительного брюшного урчания, мерзким звуком ломающегося механизма.
– Дерьмо! – произнес голос.
Голос певчего дрозда изменился до неузнаваемости.
– Дерьмо! – с дюжину раз повторил он.
Даже Леменье заслуживал более достойных прощальных слов, но дрозд был слишком ошеломлен, чтобы об этом подумать. Через приоткрытую дверь я мог его разглядеть. Развязный юный хлыщ, но сейчас, наткнувшись на труп, он позеленел от страха. Угловатые черты лица, чуть скошенный нос. Серая шляпа на белокурых кудрях, на манер мелкого громилы. Клетчатый пиджак, серые фланелевые брюки. Его пальцы судорожно сжимали кожаную папку. Там, внутри, небольшая статейка. Статейка, которую он принес сдать. Статейка, которая никогда не будет оплачена. В последний раз, чтобы приободрить себя, он повторил полюбившееся ему слово и медленно, уставившись на прах Леменье круглыми, словно блюдца, глазами, спиной приблизился к двери и удрал.
Выйдя из своего укрытия, я слинял вслед за ним. На лестнице я никого не встретил и выскочил без помех на улицу Фейдо. В надежде, что этот малый решил принять лекарство, которого его душа требовала, я решил обойти окрестные забегаловки. Молодого человека нигде не оказалось. Я вернулся в помещение агентства "Фиат Люкс".
Элен уже была на своем посту. После традиционного обмена любезностями я положил на край стола два переплетенных тома, которые сжимал под мышкой.
– Что это? – осведомилась моя секретарша.
– Почти полная подшивка "Благовещения". Она представляет большую ценность, потому что содержит номера, которые так и не были выпущены в свет, так как лица, которых они задевали, тормознули тираж, оплатив расходы. Словом, пригодится.
Она сморщила свой миленький носик:
– "Благовещение"? Шантажистская газетенка?
– Да.
– Подвернулась по случаю?
– Наследство...
Усевшись, я набил трубку, сообщил, зачем мне был нужен Леменье, как я его обнаружил мертвым, и все остальное.
– И все это еще до девяти утра! – воскликнула она.
– В таких делах я никогда не ленюсь.
– Кто же преступник?
Я рассмеялся:
– Польщен вашим доверием, милая куколка. Но даже сам Нестор Бурма не в состоянии ответить на этот вопрос.
Своим карминным ноготком постучала по переплету "Благовещения":
– И это все, что вы принесли?
– Все.
Легкая понимающая улыбка скользнула по ее лицу:
– Значит... гм... досье на Левиберга не оказалось?
– Досье на Левиберга не было. Улыбка превратилась в звонкий смех:
– Какие чудаки детективы!
– Не торопитесь с выводами, – возразил я. – Отсутствие досье на Левиберга у Леменье еще не доказывает, что виновен Левиберг.
Мои мысли так спутались, что мне трудно было сообразить, радовало ли меня это или огорчало.
– Однако вы ведь сами установили несомненную связь между объявлением и названием листка, издаваемого Леменье?
– Несомненная связь – это, пожалуй, слишком сильно сказано. Эта мысль осенила меня во сне. В видениях...
– А то, что Леменье будет убит этой ночью... ведь это произошло этой ночью, не так ли?
– По некоторым признакам, да.
– ...И это было сновидением?
– Возможно, это чистое совпадение. Вы же верите в судьбу. Мне хотелось кое о чем переговорить с Леменье, а вы же знаете, что вот уже пять или шесть недель, как я не наталкивался на покойника. Так не могло больше продолжаться. Теперь все вернулось в свое русло...
Я тряхнул головой, а одновременно моим быком на головке трубки, чтобы вытряхнуть пепел.
– Левиберг не мог бы одновременно убить Леменье, согласиться на свидание со мной и направить фараона или его двойника на это свидание. А раз он согласился прийти на встречу, значит ему не было известно, что объявление адресуется Леменье. Кстати, я полностью доверяю наблюдательности Ребуля, но две головы всегда лучше одной. Вы тоже видели того типа. Он действительно смахивал на шпика?
– Несомненно.
Сняв трубку, я набрал номер уголовной полиции. Вскоре меня соединили с Флоримоном Фару.
– Привет, дедушка. Скажите-ка, вам это не слишком недоело? – произнес я сердитым голосом разъяренного человека.
– Что такое? – ответил комиссар. – В чем дело?
– Может, что-то не так, раз вы посылаете фараона наступать мне на пятки?
– Не понимаю.
– Объясню. Вчера вечером я с приятелями был у стойки бистро на бульварах и вдруг... Ко мне пристал один полицейский... Он не назвал своего имени и не показал значка, но если этот парень не из вашей конторы, то пусть меня повесят. Довольно высокий, чуть сутулый...
Я повторил описание, данное мне Ребулем. На конце провода Фару закашлялся.
– Гм... Опишите мне еще раз эту личность.
– Вы, может быть, считаете, что я развлекаюсь?
– Не исключено!
– Ладно...
Я повторил описание, упомянув посеревшее лицо, сутуловатость и остальной набор примет парня, которого никогда не видел.
– Любопытно, – заметил Фару, – И где это было?
– В бистро напротив кинотеатра "Рекс".
– Бурма, а вы сами ничего не сделали, чтобы этот тип к вам пристал?
– Ничего.
– Спасибо за сигнал. Если речь о человеке, о котором я думаю, то мне бы хотелось перемолвиться с ним парой слов.
– Если речь о том, о ком я думаю, – хмыкнул я, – это будет не трудно. Он должен быть у вас под рукой.
– Ошибаетесь, Бурма. Эта личность – не полицейский. Точнее, больше не полицейский. Мы его вышвырнули после побега, это было уже слишком. Побега гангстера, которого он охранял и кому явно посодействовал. Ведь я вам уже говорил об этом гангстере. Перроне. Припоминаете?
– Да.
– Не могу понять, почему Доливе приставал к вам?
– Доливе?
– Так зовут моего бывшего коллегу.
– Ах, так. Собственно говоря, он не искал ссоры. Просто он наступал нам на пятки. Если бы не его манеры, выдающие в нем стража порядка, я не придал бы этому никакого значения. К тому же он выглядел, словно был в легком подпитии. Как и мы, впрочем! Что ж, я рад, раз это не была ваша очередная шуточка!
Я положил трубку. Нужные сведения получил, но, может быть, сморозил глупость. С полицейскими следует быть полегче на поворотах. Теперь Фару будет настороже. К счастью, я мог рассчитывать на хозяина бистро, где якобы произошло воображаемое столкновение. Я попросил Элен поручить Ребулю – который вскоре должен был объявиться – на всякий случай устроить мне алиби, способное выдержать проверку Флоримона Фару. И снова ухватившись за телефон, позвонил Эстер Левиберг:
– Добрый день. Говорит Нестор Бурма. Можно к вам зайти?
– В любое время дня и ночи, вы же хорошо знаете, мой друг, – ответила она мне своим прекрасным умирающим голосом.
Глава пятая
Сколько веревочке не виться...
В фирме Берглеви, ткани любого рода, все еще не принимали на работу. Пожалуй, даже увольняли. Во всяком случае, противного цербера, с которым я столкнулся накануне, заменил молоденький торопыга в серой блузе, который ограничился тем, что показал уже знакомую мне дорогу. Я застал Эстер в той же загроможденной дорогостоящим старьем гостиной, погруженной в тот же полумрак. Она усадила меня рядом.
– Что нового? – осведомилась она.
Темные круги затеняли черные глаза, а нижняя губа назойливо подчеркивала избыток красной помады.
– Об этом вас следует спросить, – ответил я. – Вы обнаружили анонимку?
– Нет. Он... Я ее прервал:
– Ладно. Давайте поговорим откровенно, хорошо? Существует ли вообще это письмо?
Она напряглась:
– Оно существует. Что заставляет вас думать, что... И снова я ее оборвал:
– Что в нем говорилось?
– Что Жорж будет мстить.
– Почерк был его?
Она нетерпеливо дернулась:
– Откуда мне знать? Нет. Это был не тот почерк, который знала... Но со временем он мог и измениться.
– Почерк Жоржа Морено измениться не может. Морено мертв.
– Мертв?
Ее удивление выглядело искренним.
– Погиб в 1937 году. В Испании. Он воевал в рядах республиканцев. Его расстреляли франкисты.
Я дал ей время переварить это известие. После недолгого тяжелого молчания она выговорила:
– Этого я не знала. Вы уверены в том, что говорите? Я пожал плечами:
– Никогда ни в чем не можешь быть уверен. Многие бойцы жили там под чужими именами. С другой стороны, у меня обычай наталкиваться на трупы, а этот явился исключением из правила. Я его не видел своими глазами. Но если он не погиб в Испании в годы гражданской войны, то я, вероятно, получил бы о нем какие-нибудь известия. Тем или иным путем.
Она рассмеялась:
– Он писал вам с 1930 по 1937?
– Нет.
– Ну, видите. Теперь рассмеялся я:
– Вам очень важно, чтобы он был жив, так? Чтобы припугнуть своего дражайшего братца, даже если в случае серьезной передряги вам и самой придется пострадать. Вы своего брата очень любите, правда?
Она не ответила. Я продолжал:
– ...Вы его любите, как любят бифштекс или цыпленка. С кровью или хорошо прожаренным. Вы не отказались бы нырнуть вместе с ним в Сену, причем вы играли бы роль ядра, даже если бы вам пришлось захлебнуться самой.
Это сошло мне с рук с той же легкостью, с какой упомянутых мной утопленников унесло бы вниз по течению. И в том же ключе я продолжал:
– Не следовало бы вам дурить мне голову. Вы должны бы вести честную игру. Вы мне заплатили. В принципе, чтобы я уберег вас от Морено. Морено мертв. Имеется анонимное письмо Может быть, его и нет. Думаю, вы хотели, чтобы я запугал вашего брата одним своим присутствием. Наверное, вы приняли меня за гангстера или огородное пугало. Произошло недоразумение. Но кое-что о вашем братце я все-таки раскопал. Вы мне заплатили, и я вам скажу, что именно"
С вспыхнувшим интересом она наклонилась.
– Расскажите.
– Но прежде хочу у вас узнать: у него есть враги? Я не имею в виду Морено. Нам больше не следует говорить о Морено. Он не в счет.
– Враги? – воскликнула она. – У кого их нет? И у него, больше чем у любого другого...
Ее глаза заполыхали.
– Я говорю и о вас, – сказал я.
Она прикусила нижнюю губу. Помада слегка окрасила ей зубы.
– А так же и о том господине... Как вы его зовете? Глухой.
– Жерар Бонфис.
– Да. Кто он такой на самом деле?
– Я вам уже рассказывала. Они познакомились в том лагере. Бонфис спас Рене жизнь. Есть такие люди.
– Какие такие? Профессиональные спасители?
– Спасители и спасающие.
– Значит, он не враг? Друг... который сделал неплохое капиталовложение в тот день, когда спас жизнь вашему брату.
– Может быть.
– Вернемся, однако, к его врагам. Только они меня и интересуют.
– Он всегда был страшно крут. В делах и в личной жизни. Постоянно занят борьбой против кого-нибудь и невыносимый для всех. Он разошелся со своей женой, хотя они созданы друг для друга. Но собственная мания величия оказалась сильнее. Ему недостаточно нашей из поколения в поколение передающейся торговли тканями. По его мнению, это слишком отдает... гм... базаром. Он организовал транспортное предприятие и открыл прядильную фабрику...
– Вертикальный трест?
– Кажется, на их языке это так и называется. Сейчас у него новый конек. Он вынашивает политические замыслы. Он ведет переговоры о приобретении испытывающей трудности газеты "Меридьен". Эта газета каждое утро доносила бы суждения господина Рене Левиберга по тому или иному вопросу международной или внутренней политики до миллиона читателей. Меньшее количество его бы не интересовало. В конечном счете он страдает комплексом неполноценности и пытается разными способами с ним бороться. Предполагаю, что это у него после концлагеря...
Странная улыбка заиграла на ее полных губах. Она словно бы погрузилась в мрачные мечты.
– ...С покупкой газеты все обстоит не так-то просто. Конкурирующая группировка во главе с Роше из "Фосфатов" пытается вытянуть у него ковер из-под ног и обскакать. Это все, что я знаю. Вам теперь стало виднее, что делать?
– Не думаю. Может быть, это совпадает с тем, что я узнал. А может, и нет.
– Что же вы узнали?
– Что вашего брата шантажируют или пытаются шантажировать.
Она ухватилась за мои слова, как собака за кость.
– Великолепно! – воскликнула она дрожащим голосом.
– Да. Разве не потому вы ломали передо мной комедию, что подозревали подобную историю и хотели разузнать о ней побольше?
Она сухо отрезала:
– Никакой комедии я перед вами не ломала. И не занимайтесь догадками, что я подозревала или не подозревала. Выкладывайте. Я за это вам заплатила.
Ее тон мне не понравился.
– Выкладывать нечего. Я еще слишком мало знаю. И больше уж ничего не узнаю... Бросаю это дело.
– Бросаете?
На половине ее лица, не закрытой тяжелой массой вороных волос, отразились недоверие и удивление.
– Бросаю это дело, – повторил я.
– Но почему? – выкрикнула она. – Ведь я же вам заплатила...
– Не в деньгах дело. Да я и готов их вернуть. Она успокоилась и шаловливо, своим волнующим, с легким налетом распутства голосом спросила:
– Послушайте, вы же не будете таким злюкой со своей маленькой Алисой?
– Алисой? Ах да...
Ну, конечно, Алиса! Да, некогда существовала нежная крошка Алиса. Страстная возлюбленная моего кореша Морено. Морено умер, Алиса тоже. Трудно было различить, кто из двоих мертвее: тот, кого скосили франкистские пули, или та, что теперь звалась Эстер.
– Не валяйте дурака, Нестор Бурма. Если хотите, бросайте, но деньги оставьте себе. Вы их заслужили уже тем, что сообщили мне. Но мне жаль, что вы не хотите продолжить расследование. Я хотела бы знать подробности. Ну, да что поделаешь...
– Несомненно, чтобы помочь брату пережить потрясение? – поиронизировал я.
Она поднялась и с удивительной для своего расплывшегося тела ловкостью пересекла комнату среди коллекционной обстановки.
– Глупец!.. Чтобы не спеша, в свое удовольствие, насладиться его переживаниями, – цинично заявила она.
Нежная Алиса давно умерла. "Алисы нет", предупредила она меня. "Есть Эстер". Оставалась только Эстер. Фурия. Угадывавшиеся под тяжелой прической шрамы лишь усиливали это впечатление.
И я не удержался:
– Черт возьми! Он не очень симпатичен, но все-таки... Неужели вы до такой степени его ненавидите?
Она застыла и, не отвечая, окинула меня взглядом. Улыбнулась. Двусмысленной улыбкой, только что мелькнувшей на ее лице при упоминании о концлагере. И словно сорвала какой-то замок (да, вот подходящее слово):
– Там тысячи отдали Богу душу. Какое разочарование, что он вернулся цел и невредим! Как вы говорите: есть спасители, люди такого рода. Вы же... Боже мой!
Тут меня кольнула одна мысль. Мысль чудовищная. Но вот уже пятнадцать лет, как чудовищное стало частью нашей повседневности. Я не смог совладать с собой и прямо спросил:
– В Сену, привязанная к нему как ядро... Вы случайно не посодействовали аресту вашей семьи?
Она повернулась ко мне лицом и с вызовом, дрожащим голосом, похорошев от возбуждения, зло выкрикнула:
– Ну и что, если так? Они разрушили мою любовь. Они изощрялись, чтобы разлучить меня с человеком, которого я любила. Они убили ребенка, которого я от него носила. Они прокляли меня. Только справедливо, что в свою очередь и они будут прокляты... Вас удовлетворит такой ответ?
– Вполне. Ваш брат в курсе?
– Нет. Иной раз, правда, я еле удерживалась. Но сама не знаю, почему, я никогда... Не подумайте, что из-за угрызений совести.
– Ничего не думаю, – устало произнес я, – кроме одного: именно это ему и хотят продать.
– Что именно?
– Доказательства вашего доноса. Должны существовать документы...
Она пожала плечами:
– Зачем продавать ему, а не мне? Логично рассуждая, если такие документы существуют, то должны бы шантажировать меня.
– У шантажистов, несомненно, есть свои причины поступать таким образом. В любом случае, когда ваш брат окажется в курсе дела, ваша жизнь станет невеселой.
– Она никогда такой и не была.
Я встал:
– Мне надо его повидать.
– Кого? Рене?
– Да.
– Зачем?
– Не для того, чтобы все ему выложить, успокойтесь. Напротив. Чтобы ограничить ущерб. Хочу, чтобы он поручил мне это дело. Не знаю, понимаете ли вы меня?
– Может быть. Так вы не бросаете расследования?
– Нет.
– Ну что же, идите к нему. В любом случае ваш визит будет ему неприятен. Хотя бы это!
– Вам бы надо купить револьвер.
– Зачем?
– Чтобы его убить. Вы так его ненавидите! Все бы разрешилось одним махом. Вы всех бы выручили.
Она усмехнулась:
– Поэтому-то я его и не убью. Мертвые не страдают. Но когда я представляю его в этом лагере, думаю о том, что он там пережил, я пьянею! А затем эти повседневные унижения... Ах, так Морено был недостоин Левибергов! Он был человеком не нашего круга, не нашей крови!.. Знаете ли вы, как меня зовут в семье! Истер. Мадемуазель Истер. Лишь грузовики его транспортного предприятия еще не переехали через меня. Как вам это нравится, а? Я... Ее голос надломился, Она сдержала рыдания, глаза ее наполнились слезами.
– Мне жаль вас, – сказал я.
Страшным усилием она справилась со своим волнением:
– Приберегите для себя свою жалость. Я ее не признаю. И сама не испытываю жалости к нему. Вот почему я его не убью.
– Значит, он убьет вас.
– Нет. Я спокойна. Пострадали бы его дела, его расчеты, его планы...
– Может наступить день, когда эти дела, расчеты и планы ничего не будут значить. Одна капля способна переполнить чашу.
Я видел, как образуется эта капля воды величиной со здоровенную катаракту. Но был преисполнен решимости ее нейтрализовать.
– Нет, – повторила Эстер, тряся головой, – Он меня не убьет.
– Не могу понять, с какой стати я вас принимаю, – пробурчал Рене Левиберг, глядя на меня сквозь беспрерывно моргающие веки.
Он сидел за письменным столом строгих очертаний, ничем не загроможденным, с одним бюваром с золотыми углами в центре. На зеленом бюваре лежала толстая авторучка, готовая подписывать чеки, но явно не на мое имя. На выдвижной доске размещались телефон, пепельница и интерфон. Через открытое окно доносился перестук где-то энергично работающей в этом трудолюбивом улье пишущей машинки.
Высокопоставленный приказчик не двинулся со своего кресла, не протянул мне руки, не предложил сесть. И все же я сел. Разговор грозил затянуться.