- Что скажете? - спросил Ламан. Он засучил рукава тренировочного костюма и медленными, сладострастными движениями начал почесывать свои бицепсы. Кожа у него была морщинистая, покрытая родимыми пятнами. Поймав взгляд Альбера, он опустил рукава.
- Сойдет! - сказал Лелак. - Здесь и Фанфарон тренировался?
- Давно. Когда был мальчишкой. Я учил его бороться. Тогда он еще не считал, что этот зал ниже его достоинства.
Альбер не проронил ни слова. До сих пор он лишь в американских фильмах видел такие залы с дешевыми металлическими раздевалками, старомодными душами за нейлоновыми шторками и крепкими, но никогда не добивающимися истинного успеха мужчинами. Зал находился на третьем этаже, стекла в окнах дрожали, когда каждые четыре минуты мимо них проносились поезда. Будучи пассажиром, Альбер любил, когда поезд метро выскакивал из‑под земли и на высоте третьего этажа мчался между домами. Но быть жильцом такого дома он бы не хотел. Ламана это, по всей видимости, не смущало. Как и то, наверное, что на лестнице стояла вонь и возле дверей околачивались какие‑то типы.
- Парень занимался культуризмом, но без особого успеха. Он был высоким, к тому же здоровым как бык. Сила у него была зверская. Но среди культуристов он не числился в лучших. Так никогда и не смог научиться принимать красивые позы, правильно двигаться… Никогда так и не сумел заставить работать те мышцы, которые его не интересовали. Вы культуризмом занимались?
- Нет.
- Но спортом занимались, правда? Это сразу заметно.
Ламан, уставившись перед собой, что‑то бормотал. Теперь Альберу он показался старым и достойным жалости.
- Вы были его тренером?
- Менеджером, - устало ответил Ламан. - Заключал договора. - Он поднял руку, чтобы собеседник не перебивал его. - Я научил его тому, что ему было необходимо.
- Когда он вас оставил?
- Пять лет? Десять? Наверное, уже десять. Не все ли равно?
- Вы знаете Ле Юисье?
- Разве я могу отрицать?
- Он много заработает на этих состязаниях?
Старик некоторое время с любопытством, пристально разглядывал лицо Альбера.
- Вероятно. Большую часть он, конечно, отдаст, но все же и ему обломится.
- Кому отдаст?
- Тому, кто дал деньги на организацию. - Он поднялся и сделал несколько шагов к ковру. Положил руки на бедра, выпятил грудь. - Да не вползай ты, словно вошь. И, как захватишь, толкни вперед задницу.
Больше Альбер его не занимал. А тот еще на минутку задержался. Ему было любопытно: если парень начнет быстрее двигаться и толкнет вперед зад, каким получится бросок? Показалось, будто точно таким же. Потом Альбер встал и тихонько, не прощаясь, вышел. Когда он проходил мимо околачивавшихся в дверях типов с мрачными физиономиями, он распрямился. Может, они подумают, что он тоже борец. В конце концов по нему заметно, что он занимался спортом!
Но они даже не глянули на него. Альбер, сунув руки в карманы, брел по направлению к станции метро. Небо над ним было серым, серыми были дома, да и сам он казался себе серым. Зашел в кафе и по телефону, что находился рядом со стойкой бара, позвонил Бришо. Мгновенье раздумывал о том, как заставить Шарля узнать, кто именно финансирует состязания Ле Юисье, но так, чтобы посетители, пьющие кофе, не обратили на него внимания и не исторгли из своего общества с тихим отвращением, положенным по традиции для полицейских. Но тут он мог говорить все, что хотел, никто не обращал на негр внимания. Каждый был занят лишь самим собой. Альбер спокойно рассказывал Бришо, о чем говорил с Ламаном, потом сообщил, что отправляется домой подготовиться к вечерней экскурсии.
- Хорошо, - коротко сказал Бришо и положил трубку. Теперь, когда ему приходилось отвечать за Альбера, он не очень‑то хотел знать, где тот бродит. В конце концов, если он и проведет часть ночи вне дома, это не причина для того, чтобы отправиться домой сейчас, когда ему полагается быть на службе. Альбер знал, что Бришо никогда не осмелится сказать ему это.
Он выпил скверный кофе, расплатился и вышел в серый холод. Бредя к метро, сунул руку в карман и вытащил блокнот. Посмотрел адрес убитой девушки и до самой станции метро размышлял лишь о том, как удобнее туда добраться.
II
Бришо не думал о том, зачем Альберу понадобился список людей, финансирующих соревнования. За долгие годы, проведенные вместе, в нем развилось безграничное доверие к Лелаку. Это чувство он скрывал, никогда о нем не говорил, однако считал, что Лелак достиг предела своих возможностей. Его никогда не повысят, он так и уйдет на пенсию инспектором, чтобы потом скучать, предаваясь своим многочисленным увлечениям. Напротив, он, Шарль Бришо, восходящая юная звезда, человек будущего. Ну, разумеется, не столь уже юная, как в те годы, когда о нем распространилось это мнение. Назначение заместителем шефа заставило себя ждать слишком долго, но теперь, вероятно, лед тронулся. Он, Бришо, который, по колким замечаниям своих друзей, не остановится до тех пор, пока не станет министром внутренних дел, завидует Альберу Лелаку. Ибо только одна половина его "я" была политиком, стремящимся сделать карьеру, ловким чиновником, жаждущим занять высокое место. Другая же половина была исполнительным, надежным, хорошим полицейским. И эта половина завидовала Альберу Лелаку. Лелак мог ткнуть пальцем в небо, а попасть в точку с наивной самоуверенностью, везеньем аборигена, ищущего воду с помощью волшебной палочки, и, возможно, с данными ему Богом способностями.
Шарль представить не мог, зачем нужен этот список Альберу. Для чего кому‑то из этой компании убивать или отдавать приказ об убийстве Фанфарона - символ великого начинания, главное действующее лицо рекламы? Лелак, вероятно, снова ткнул пальцем в небо. Быть может, узнал что‑то, но скрывает от коллег, стесняясь того, что это вдруг может оказаться глупостью, и сознавая абсурдность дела. Бришо потянулся к телефону. Он не мог насытиться приятным чувством, которое дарил ему новый ранг. Несколько месяцев назад ему потребовалось бы долго льстить, прося о помощи группу по расследованию экономических преступлений. Теперь в качестве заместителя Корентэна он звонил по телефону, и любой, кто поднимал трубку, считал необходимым без промедления оказать ему маленькую услугу.
III
В метро было сравнительно пусто. Перед Альбером остановился старомодный вагон с деревянными сиденьями и каким‑то затхлым, прелым запахом, казалось, неистребимо впитавшимся в его металлические стены от сотен миллионов людей, перевезенных им до сих пор. Альбер сел и позволил своим мыслям свободно перепархивать с предмета на предмет. Он думал о задержанном, умершем в полиции, о борце с перерезанной глоткой, о заколотой молодой девушке, которая сегодня ночью должна была танцевать в обнаженном виде в баре "Рэнди кок". Место ее уже наверняка заняли, никто в ней не нуждается. И вообще неизвестно, связана ли ее смерть с соревнованиями, хотя Альберу казалось, что дело обстоит именно так. Более того, какой‑то необъяснимый внутренний голос шепнул ему, что и человек, забитый во время допроса в полиции, тоже имеет к этому отношение. Он затряс головой. В вагоне, в котором он ехал, это сейчас казалось естественным. Чуть поодаль от него сидел бородатый старик с развевающимися космами в грязном, драном пальто и безостановочно что‑то бормотал про себя. На сиденье напротив расположился молодой человек лет двадцати с закрытыми глазами. На голове у него были надеты наушники плейера, одной ногой он непрерывно отбивал такт; временами плечи у него подергивались. Рядом с ним сидела женщина в чем‑то темном, юбка у нее была короткой, колени сжаты, грудь выпячена, в руках она чинно держала черную сумочку. Лицо было румяным от косметики, рот очерчивала узкая длинная линия помады, вокруг глаз за черными тенями тянулись широкие синие пятна. Альберу она была не по вкусу, но что‑то все же притягивало его взгляд к женщине. На мгновенье глаза их встретились, по ее лицу пробежала удовлетворенная улыбка, потом она оскорбленно отвернулась.
Что‑то не нравилось Лелаку в этом деле с состязаниями по кетчу. Большая шумиха, кое‑кто пытается воспрепятствовать проведению их, ибо считает, что там будет просто обыкновенная бойня. Другие боятся, что кетч погубит их ремесло.
Старик только плечами пожал да рукой махнул: скучно, мол, все это. Настоящая борьба идет лишь в состязаниях низших разрядов, парни из кожи вон лезут, но лишь до тех пор, пока не утвердятся. А когда Альбер сказал Ламану, что там все же существуют правила, запрещены кое‑какие технические приемы в то время, как в новых соревнованиях, в кетче, на самом деле все дозволено, старик снова только отмахнулся, словно для того, чтобы ответ стал ясен, Альберу надо знать такие тайны борьбы, в каких ему все равно не разобраться.
На следующей станции в вагон вошел молодой, высокий, хорошо одетый негр. Он сел между Альбером и грязным стариком напротив женщины в темном костюме. Рядом с собой на сиденье положил обтянутый коричневой кожей кейс, вытянул длинные ноги положив их крест‑накрест. Взгляд его упал на женщину и на мгновенье остановился на ней. Она ответила на его взгляд, но потом жеманно отвернулась.
Лелак вышел на станции Бланш: дюжина резвящихся школьников хлынула с перрона и чуть не втащила его обратно в вагон.
- Пардон, - произнес Альбер.
- А к этому усилителю надо приставить много небольших акустических экранов, - говорил один из школьников своему приятелю.
На улице его встретили блуждающие солнечные лучи, то и дело исчезавшие в тени башен здания, расположенного на противоположной стороне. В воздухе распространялся запах рыбы - тротуар занимал шумный торговец, предлагавший прохожим плоды моря. Альбер пошел дальше по улице Лепик. Соседей убитой девушки в соответствии с правилами уже расспросили полицейские из окружного участка, но жильцы ничего не знали, с убитой знакомы не были, редко ее видели. Не знали, кто ходил к ней, но определенно утверждали одно - народу тут бывало много. Так как у мертвых нет прав, полицейские пересмотрели все ее вещи, искали деловой дневник, список телефонов, но не нашли. Альбер собирался еще раз поговорить с соседями.
Дом был старым, некогда красивым, посреди двора стояла облезлая скульптура, подделка под какую‑то античную женскую фигуру. Вандалы разбили ей лицо, изуродовали бедра и она теперь на самом деле казалась древней.
Девушка жила в бельэтаже за скульптурой. Альбер был знаком с расположением комнат в квартире по фотографиям и по плану. Маленькая передняя, из нее двери ведут в кухню и уборную, с другой стороны - комната с дверью в ванную. Девушку убили в кухне. Возможно, она собиралась приготовить ужин убийце или, напротив, в квартиру впустила, но в комнату не провела.
Альбер хотел зайти в квартиру. Пломбы с печатью у него с собой не было, но можно позвонить Буасси от танцовщицы по телефону и попросить его привезти новые. Дверь потом снова придется запечатать, опломбировать. Кстати, ключа от квартиры у него тоже не было, но Лелак знал, что у консьержки он есть. Консьержка была унылой женщиной лет тридцати, припомнить, чтобы девушку навещали мускулистые гиганты, не смогла. Она допустила Альбера только до своей передней и, пока искала ключ, Лелак успел изучить висевшие на стенах фотографии в рамках.
Они изображали маленького ребенка на горшке, на велосипеде, во время игры, криво ухмылявшегося в аппарат. Ребенок не вызывал Симпатий, и Альбер был рад, что не застал его дома.
- Ваша дочка? - вежливо спросил он.
- Нет. Мои старые фотографии. Еще мать повесила.
Подписывать ничего не пришлось. Он взял ключи и направился в квартиру девушки. Сорвал пломбу, вошел и захлопнул за собой дверь.
Здесь был порядок. И, если не заходить в кухню и не видеть на полу очерченный мелом контур фигуры и пятна, если вообще закрыть дверь кухни, ничто не напоминало о том, что здесь произошло. Альбер закрыл дверь кухни. Вздохнул. Он начинал верить, что соседи действительно ничего не знали. Если войти в комнату, во двор уже не выглянешь. Можно только из кухни. Но вечерами на окна кухонь опускают занавески. Если даже слон войдет, его не заметят. Альбер раскрыл шкаф, нерешительно поглядел на пуловеры, белье. Он был уверен что девушка где‑то все же записывала номера телефонов. Ладно, простая девушка, у которой нет необходимости в деловом дневнике. Но не помнила же она наизусть номера телефонов своих знакомых. То, что убийца унес с собой блокнот, бумагу, тетрадку, он сразу отбросил. Здесь сразу видно, что работал не профессионал. Тот, кто так искромсал несчастную ножом в кухне, не смог бы обыскать комнату, не оставив следов.
И пришлось Лелаку (и ему тоже) обыскивать комнату. Работал он медленно, импровизировал. Включил радио, поискал музыку. У него было странное неприятное чувство. Он привык к чужим квартирам, научился видеть в них место действия, умел не разжалобиться при виде мелочей, оставшихся от исчезнувшей жизни. Над фотографиями, засунутой в ящик детской куклой, заботливо заштопанным пуловером. Но насколько легче работать, когда вокруг суетятся усталые и спешащие коллеги, проявляя истинный или напускной цинизм. Работа есть работа. Он задвинул ящик обратно и уселся возле печки в кресло, чтобы просмотреть лежащую на маленьком столике груду газет, когда услышал шум. Кто‑то открывал входную дверь. Альбер отложил газету и прислушался. Может быть, звук донесся от соседей, подумал он. В каждом доме, в каждой квартире есть свои звуки, необъяснимые, таинственные, неистребимые шумы. Может, сосед заглянул, увидев, что кто‑то зашел? Может, подруга убитой девушки пришла сюда с мужчиной… возможно с Бришо. Он улыбнулся своей мысли.
И продолжал улыбаться, когда в комнату вошел какой‑то мужчина и ступил в сторону, давая пройти двум другим. Улыбался, словно мышцы его лица жили самостоятельной, отдельной жизнью. Ухмылка медленно сползала с лица. Гости были вооружены.
Долгие годы Альбер готовился к этому моменту. Наверное, будет преувеличением сказать, что с этим он ложился, с этим вставал, но то, что каждый день думал о такой возможности, это точно. Думал, как и все его наиболее разумные коллеги. О той минуте, когда он попадет под дуло какого‑нибудь оружия. Когда не он будет угрожать сопротивляющемуся преступнику. И когда в него будут стрелять не на бегу, не во время преследования им преступника - неуверенно, с минимальным шансом на попадание, а холодно и спокойно наставят оружие, и ему придется решать, повиноваться или… Браунинг его был на месте - в кобуре под мышкой. Альбер ни за какие деньги не пошел бы без него на работу. Он вообще брал его с собой и в свободное от службы время, больше того, даже когда - очень редко - отправлялся ужинать с Мартой или в поход, на экскурсию, если выдавался свободный уикэнд. Чтобы не дай бог хоть один раз, один‑единственный раз браунинг не оказался бы у него при себе, когда в нем появится необходимость. Теперь эта необходимость появилась. Теоретически он хорошо знал, что надо делать. Броситься в сторону, перепрыгнуть через ручку кресла, и еще попытаться перекувыркнуться назад. Вытянутая левая рука придаст необходимый размах, правой рукой он выхватит из‑под пиджака пистолет. На тренировочных занятиях он проделывал. Может, и сейчас удастся?
Пока он все это обдумывал, трое мужчин вошли в комнату, и Альбер потерял шанс на действие. Прикрытие исчезло, теперь куда ни прыгнуть, он останется незащищенным. И он ощутил странное облегчение. Филипп Марло и прочие сыщики из американских детективов привыкли к тому, что на них наставляют пистолет. Они смотрели на него равнодушно, как аборигены на отправляющихся на охоту львов: с осторожностью, но без особого волнения. Альбер сомневался в том, что настоящие американские детективы в самом деле так себя ведут в подобных ситуациях. Знал, что никогда в жизни не забудет этих минут, они будут возвращаться к нему в кошмарных снах. И, пожалуй, даже не сам страх. А чувства беззащитности и унижения. Разочарования и самообвинения из‑за того, что он не сделал даже попытки.
Он вытер ладони о брюки, чтобы они не были скользкими от пота, если он все же решится…
- Это он? - спросил один из мужчин.
- Не думаю, - ответил стоявший впереди. - У того усы.
- Ты кто?
- Тебе какое дело?
- Ишь, какой ты умный, - сказал тот, что задал вопрос. - Большими умниками кладбища полны. И на твоей могиле это напишут.
Ох, как хотелось дать по морде этому фрукту! Разыгрывает тут великого профи, Джо Верную Руку. А ему просто повезло. Потому что Альбер пришел один, потому что пялился на них вместо того, чтобы вскочить по своей привычке при первом же звуке, выхватить браунинг, который привез из Англии, взвести курок в тот момент, когда увидел в руке входящего оружие. У парня не осталось бы шансов.
- Ты дружок Кароль?
Альбер отрицательно потряс головой.
- Ее подруги. Которой она всегда одалживает квартиру.
Лелак не хотел говорить, что он полицейский. Откуда знать, не придет ли им вдруг охота без всякого риска погасить должок полицейскому корпусу.
Мужчина глянул на своего спутника. Тот кивнул:
- А где беби?
- Черт ее знает. Сказала, что мы здесь встретимся.
- Сожалею, приятель. Сегодня вы не встретитесь. - Мужчина отодвинулся в сторону. - А ну, исчезни!.. Да поскорее! Твоей беби мы передадим, что у тебя дельце подвернулось.
Альбер с трудом приподнялся. Он еще не хотел уходить.
- Вы дружка Кароль ищете?
Мужчина задумчиво кусал нижнюю губу. И до сих пор лицо его было не из приветливых, а сейчас во взгляде, которым он смотрел на Альбера, появилась беспощадная жестокость. Теперь он больше походил на профи, чем когда выдавал текст, взятый из грошовых романов. Изготовители приключенческих фильмов восхищаются профи. Альбер их восхищения не разделял. Он тоже был профессионалом и знал, что преступникам‑профи необходимо лишь одно качество: безудержная жестокость. Он не должен уметь стрелять быстрее других или быстрее наносить удары, не должен быть специалистом в области ядов или взрывчатки. Он должен убивать без колебаний.
Лелак не боялся, что в нем узнают полицейского. Где теперь те времена, когда полицейского в штатском все узнавали по темному пиджаку, шляпе и плащу. Ныне сыщики одеваются, как все прочие граждане, как эти преступники, находящиеся здесь, в комнате, и больше похожие на продавцов из лавки. Ныне преступники узнают полицейских по их самоуверенности. Есть нечто такое в поведении служителей власти, что впиталось в них за долгие годы пребывания в полицейском корпусе. И эта самоуверенность сохраняется в них даже тогда, когда на них направлено оружие. Они могут потеть, дрожать, но на физиономиях у них написано, что они сделают с негодяем в изолированном от шума углу полицейского участка, - если жребий повернется. Но этим свойством Альбер никогда не обладал.
- Знаешь его?
- Нет. Но слыхал, что Кароль его выставила.
- Когда?
- Вчера.
- Да? Ну, спасибо, что сказал. А теперь убирайся побыстрее.