- Я пригласил Ефима снами! - ликуя, объявил он. - Близкие люди должны держаться вместе. Зачем вам ссориться? У нас одни задачи. Нужно искать пути совместной работы. Так ведь, Володя? Согласен со мной, Ефим?
Ответом ему было предгрозовое молчание. На Храповицкого было страшно смотреть. Ефим бегающими глазами уставился куда-то под стол. Один лишь Лисецкий явно наслаждался произведенным эффектом. Он даже убрал руку с синюшной коленки Мышонка.
- Ну, ребята, так нельзя! - укоризненно погрозил он им пальцем. - Надо мириться! Я вас прошу. Губернатор вас просит! Ну-ка, пожмите друг другу руки!
Я был восхищен его бесстыдством. Стравить людей, довести их до смертоубийственной войны, а потом столкнуть нос к носу и упрекать за то, что они не питают друг к другу нежных чувств, мог только Лисецкий. Я видел играющие на скулах Храповицкого желваки, и мне казалось, я слышу его зубовный скрежет. Толстые влажные губы Гозданкера беспомощно шлепали. Момент для них обоих был на редкость унизительным.
Каким-то нечеловеческим усилием Храповицкий, наконец, переломил себя и резко, через стол, колющим движением сунул Гозданкеру руку, словно всаживал в него штык. Наверное, если бы можно было зарезать Гозданкера в эту минуту, не опасаясь последствий, он бы это сделал. При этом вряд ли Лисецкому удалось бы надолго пережить своего товарища.
- Конечно, - хрипло проговорил Храповицкий. Уголки его рта дергались в безнадежной попытке улыбнуться. - Я готов. У меня нет к Ефиму никакой неприязни.
Ефим испуганно вцепился в его напряженную ладонь обеими руками.
- Я, со своей стороны, отношусь к Володе… - начал мямлить он, но сбился и не закончил.
Лисецкий наблюдал за этой сценой с торжеством художника, завершившего работу над монументальным полотном.
- Вот теперь - другое дело! - объявил он самодовольно.
3
По нашей вине рейс задержался на сорок минут, и, когда мы вошли в самолет, пассажиры встретили нас ненавидящими взглядами. Но роптать никто не осмелился. Лисецкий брюзгливо посмотрел на людей, словно это они доставляли ему неудобство своим присутствием здесь, и сел рядом с Калюжным. Мы с Храповицким расположились вместе.
- Что за скотина! - прошептал мне на ухо Храповицкий, когда самолет начал набирать высоту. - И это после всего, что я для него сделал!
- Только прошу тебя, не показывай, что ты злишься! - так же шепотом ответил я. - Ты сам тысячу раз называл его проституткой. Он разыгрывает очередную многоходовую комбинацию. Ефиму он мстит за его жадность, демонстрируя, что работать отныне намерен только с тобой. Тебе показывает, что не собирается зависеть от тебя полностью и в любую минуту готов ввести на поле
других игроков. Так или иначе, но согласись, что для Гозданкера это гораздо более болезненная ситуация, чем для тебя.
- Я все-таки когда-нибудь придушу эту суку! - мрачно пообещал Храповицкий.
- Какую из двух? - уточнил я. Но он не ответил, погруженный в свои переживания.
Однако, когда мы высадились в Москве, он уже полностью овладел собой и обращался с Ефимом вполне дружелюбно, почти по-приятельски. В ВИП-зале Шереметьево-2, куда, кстати, чиновников Лисецкий не взял, они даже выпили за мягкую посадку.
В результате через какое-то время Гозданкер начал оттаивать и настолько потерял бдительность, что, когда мы проходили к самолету на Амстердам, приобнял Храповицкого за талию. Храповицкий скосил глаза на его руку, но ничего не сказал. Забавно, что Лисецкий, видя перемену в их настроении, сразу насторожился. Их возможная дружба была куда опаснее для него, чем их вражда, и в поставленные им перед всеми совместные задачи, видимо, никак не входила.
В Амстердам мы летели бизнес-классом, а подчиненные губернатора - экономическим. Спрятавшись от начальственных глаз, Калюжный и Торчилина не преминули основательно принять на усталую грудь, и когда мы вышли из самолета, оба были возбужденными и раскрасневшимися.
В аэропорту нас встречали Хенрих и директор нашего московского представительства. Оба были в одинаковых черных костюмах и белых рубашках, почти как братья, только при этом наш директор был высоким и худым, а Хенрих - маленьким и плотным. Он, кстати, явно ощущал себя неуютно. Приезд губернатора и Храповицкого, которых он видел впервые в жизни, наводил на него ужас. Предстоящая ему роль его пугала. С округлившимися глазами и полуоткрытым ртом, он переминался с ноги на ногу, поминутно поправлял непривычный ему галстук и вытирал потеющую лысину.
В отличие от него, наш московский директор чувствовал себя как рыба в воде. Звали его Юрий Дергачев. Он был моим ровесником, из тех умненьких, ушлых, циничных московских мальчиков, которые произрастают в столичной интеллигентской среде, заканчивают МГУ или МГИМО, к тридцати годам защищают докторские диссертации и прилипают к какой-нибудь богатой структуре или политическому деятелю, обычно отвечая за связи с общественностью. Они готовы писать - а иногда и пишут - законы для правительства и рекомендации по запуску ракет в космос, но не в состоянии справиться ни с одним самостоятельным поручением, даже таким незатейливым, как покупка хлеба в булочной на углу.
Лучшего человека для представительства найти было трудно. Обладая кучей полезных связей, от клерков в президентской администрации до владельцев столичных притонов, Дергачев сводил нас в Москве с нужными людьми, передавал взятки и готов был мчаться в любую командировку по первому нашему зову. При этом, правда, он непрерывно предлагал нам грандиозные проекты, вроде приобретения земли на Кубе, которые в отдаленном будущем сулили баснословные прибыли, и беззастенчиво откручивал на своих расходах. Порой мы подумывали о том, чтобы его заменить, но тут возник голландский проект, и он оказался как нельзя кстати.
Губернатор с любопытством посмотрел на слащавого Дергачева, перевел взгляд на взволнованного Хенриха, с почтением взиравшего на него снизу вверх, пожал им руки и одобрительно кивнул. Смотрины его удовлетворили.
Для нас они приготовили два лимузина, а для чиновников подогнали скромный микроавтобус. В первый автомобиль уселись губернатор, Гозданкер и Храповицкий, при этом вышколенный Дергачев успел распахнуть перед губернатором дверцу машины, опередив неторопливого водителя-голландца в форменной фуражке. Плохиш, Дергачев, Хенрих и я забрались во второй лимузин.
- Ты че, братан, какой зашуганный? - обратился Плохиш к Хенриху. - С похмелья, что ли?
- Он губернатора боится, - пояснил Дергачев, фамильярно хлопая по плечу сидевшего рядом с ним Хенриха.
- А че его бояться? - удивился Плохиш, сам недавно вышедший из оцепенения, в которое его повергала близость Лисецкого. - Он че, не человек, что ли? Тоже денег хочет, как и мы. Только больше.
- Я не губернатора боюсь, - серьезно возразил Хенрих. - Я не хочу, как будто, обманывать и говорить неправду. Я не большой специалист по разводу коров…
- Опять за свое! - перебил Дергачев, вздыхая.
- Слышь, брось ты это! - посоветовал Плохиш. Он надеялся каким-нибудь образом приклеиться к нашему грандиозному проекту и потому держал нашу руку. - Тебе че, больше всех надо?
- Мне не надо больше всех! - поспешно ответил Хенрих, не поняв слов Плохиша и пугаясь упавшего на него подозрения в жадности. - Мне надо, как все. Как всех, - поправился он.
- Во рожа наглая! - возмутился Плохиш. - Мы тут пыряем с утра до вечера, на нарах паримся, а он, слышь, гаврилу нацепил и уже доляну требует, как у всех! Ты лучше показывай, где тут анашу продают!
Гаврилой бандиты называли галстук, о чем, естественно, Хенрих не имел понятия. Он совсем стушевался и вжался в спинку сиденья.
Проживание предполагалось раздельное. Для нас был заказан "Краснопольский", расположенный в самом центре города, на Королевской площади, а свиту поместили в дешевые номера трехзвездочного отеля неподалеку.
- Будьте под рукой, но не зарывайтесь! - напутствовал их Лисецкий, расставаясь с подчиненными у входа в наш отель. - Через час ждите нас здесь. Поедем на экскурсию.
Мышонку был забронирован отдельный номер, но он, подхватив свой маленький чемоданчик, сразу же побежал в губернаторский свит. Едва мы успели переодеться, принять душ и выпить по чашке кофе, Лисецкий отменил запланированную совместную экскурсию по городу, которую предполагалось провести силами Хенриха. Погода в Амстердаме стояла прохладная, моросило, и Мышонку, не взявшему с собой теплых вещей, понадобилось срочно купить свитер.
Поджидавшие нас у входа в "Краснопольский" чиновники были отправлены в свободное плавание, а мы двинулись по магазинам на пешеходной улице.
4
- У них есть что-нибудь из чистой шерсти? - недовольно спрашивал Лисецкий. - Например, из ангорки. Хенрих, узнай!
Хенрих покорно переводил. Пестрой толпой мы стояли в маленьком магазинчике на заполненной туристами пешеходной улице в центре Амстердама и загораживали дорогу остальным покупателям. Нас толкали, мы по-русски отпихивались в ответ.
Три продавца, бросив всех других клиентов, поочередно бегали на склад и обратно, пытаясь угодить раздраженному губернатору.
- У них нет вещей из чистой шерсти. Например, из ангорки, - смущенно улыбаясь, переводил Хенрих ответы продавцов. Он уже заметно утомился. - Это не есть очень подходящий магазин для дорогих вещей. Которые товары из чистой шерсти для вас, лучше искать на другой улице.
- Скажи им, что в Париже уже давно не носят синтетику! - потребовал Лисецкий, брюзгливо подбирая губы. - Скажи, что они отстают от жизни!
- Да репу им пробить, и всех делов! - встрял Плохиш. - Ну че ты зенки вылупил, черт нерусский! - обратился он к взмыленному высокому парню-продавцу, который смотрел на него не понимая. - Обкурился, небось, с утра анаши-то? Знаю я вас, барыг! Кстати, Хенрих, ты узнай, как тут у них насчет крыши? А то я смотрю, борзые они больно!
В отличие от него, я полагал, что наглыми были отнюдь не продавцы. Но поскольку нахождение в свите Лисецкого подразумевало либо горячее одобрение всего им сказанного, либо молчание, я старался как можно реже открывать рот.
Зато Лисецкий говорил без умолку. И где бы мы ни появлялись, он непрерывно учил отсталых голландцев,
как им следует жить и развиваться в соответствии с требованиями времени и его, Лисецкого, взглядами. Он явно был убежден, что ничто так не укрепляет авторитет гостя, как критика в адрес хозяев.
Ему, например, не нравилось, что на главной площади города слишком много оборванцев, хватающих за полы туристов и предлагающих героин и кокаин. Он не понимал, почему в дорогом отеле зонты только продают, а не дают бесплатно на время прогулки, как это принято повсеместно. И, наконец, он считал глупостью, что в его номере работает лишь централизованная система вентиляции и отсутствует кондиционер с обогревом. При температуре в комнате двадцать градусов он, Лисецкий, вымерзал как мамонт.
Что касается последнего пункта, то здесь вся наша делегация разделяла негодование нашего скептически настроенного предводителя. Вообще миф о русской морозостойкости не имеет под собой никакой почвы. На самом деле, русские гораздо более теплолюбивы, чем жители Южной Африки. Во, время наших знаменитых морозов мы отнюдь не гуляем по улицам, как наивно полагают европейцы, а стараемся отсиживаться в помещениях, где температура поддерживается не ниже тридцати градусов тепла. Оказавшись же за порогом, мы кутаемся в меха и даже, пробежав от крыльца до машины, ощущаем себя героями, повторяющими подвиг генерала Карбышева.
Хенрих послушно воспроизводил на местном наречии замечания губернатора. Храповицкий одобрительно кивал. Плохиш, уже успевший выкурить пару косяков, таращил глаза, поминутно сообщал, что его "накрыло капитально", и шепотом интересовался у меня, когда же мы отправимся в красный квартал узнать, как там насчет картошки. Так теперь Плохиш именовал проституток, оставаясь в русле наших новых сельскохозяйственных устремлений. Я пытался делать вид, что не имею к нашей группе никакого отношения, и, под предлогом рассматривания витрин, постоянно отставал.
В России манера Лисецкого капризничать и поучать воспринималась как должное. Но мы находились в Голландии, и восторга от нашего пребывания здесь почему-то никто не испытывал.
Через пару часов хождения по магазинам мы накупили Мышонку ворох свитеров разного цвета и фасона и пару кожаных курток. Платил за них, конечно же, Храповицкий.
С отвращением взирая на выбранные Мышонком предметы гардероба, он шепотом проворчал мне, что в Амстердаме нет приличного шоппинга, а потому свой следующий проект мне лучше придумывать в связи с Миланом, Парижем или Лондоном. Я попробовал возразить, что в Париже не разводят коров, но Храповицкого это не убедило.
- Какая разница, на чем наживаться! - сердито ответил он. - Если нет коров, давай закупать барахло! Будем проводить это как спецодежду.
Чувствовалось, что идея приобретения спецодежды в Милане на средства областного бюджета нравится ему больше, чем то, чему нам предстояло посвятить себя в ближайшие годы. Справедливость требует признать, что ненасытного Мышонка покупки тоже не сделали счастливее. Возможно, впрочем, что она просто копировала Лисецкого. Во всяком случае, она брюзгливо морщилась и так же, как он, поджимала губы.
- Где Лисецкий ее откопал? - спросил я у Ефима, заметив, что его коробит от капризов Мышонка.
- Дочь давней приятельницы, - негромко ответил Ефим. - Лет двадцать назад у Егора был роман с матерью. А теперь пришла пора подрастающего поколения. - Он скабрезно ухмыльнулся.
- А мать в курсе их отношений? - удивился я.
- А то бы! - фыркнул Ефим. - Она же их и сводила. Устраивает безбедное будущее беспутного чада.
Попутно выяснилось, что по-английски среди нас приемлемо изъяснялись трое: Хенрих, Дергачев и я. Игорь Назаров, глава областного департамента международных отношений, тоже знал английский, но он относился к низшей расе подчиненных губернатора и в нашу группу не входил. Кстати, мы несколько раз сталкивались с ними
троими на пешеходке, но, при виде нас, они поспешно шарахались в сторону, стараясь не попадаться на глаза Лисецкому.
Храповицкий и губернатор объяснялись преимущественно жестами, а Плохиш - матом. И то и другое особого успеха у местного населения не имело. По-голландски же и вовсе говорил один Хенрих. На нем и лежала основная тяжесть общения.
5
Покончив, наконец, с покупками, мы, плотно набившись в микроавтобус, отправились в Валендам, популярное курортное местечко на берегу залива, когда-то бывшее рыбацкой деревушкой. Здесь на тесных улочках вплотную друг к другу красовались аккуратные свежевыкрашенные домики и на каждом шагу торговали сувенирами и рыбой, выловленной поблизости и приготовленной в местных коптильнях. По скоплению туристов на один квадратный метр Валендам вполне мог соперничать с Амстердамом.
В ресторане отеля, стилизованном под огромную старинную голландскую избу с деревянными перекрытиями, нас ждал стол у окна с видом на унылый серый залив. Подошла официантка, пожилая, толстая голландка в национальном костюме. По совету Хенриха мы заказали разные сорта местной рыбы. Лисецкий потребовал винную карту, однако "Шато Лафит Ротшильд Гран Крю", которым он хотел поразить воображение Мышонка, в меню не оказалось, и он опять принялся выражать свое недовольство.
Хенрих прокашлялся.
- В сельском хозяйстве Нидерландов работает около одного процента населения страны, - заученно начал он. - Почти восемьдесят процентов экспорта составляет сельскохозяйственная продукция. Из нее на первом месте цветы, на втором - рыба, на третьем - молочная продукция.
Он перевел дыхание, удовлетворенный своим вступлением, и промокнул лысину салфеткой.
- Надои молока в Голландии в среднем в два раза больше, чем есть в России, - продолжил он, приободряясь. - Это объясняется условиями, как коровы питаются и содержатся. Живут. У нас коров кормят специальными смесями из такого комбикорма, - он с трудом выговорил непривычное слово, - и такого зерна, я не знаю, как по-русски это сказать, которое остается, после того как из него сделали спирт…
- Самогон, короче, гоните? - не утерпел Плохиш. Лисецкий, занятый поглаживанием костлявых бедер
Мышонка, оторвался и взглянул на Хенрика так, словно видел впервые.
- Да ладно, - отмахнулся он. - Завтра на месте все и посмотрим. Нам целый день по коровникам лазить!
Но Хенрих, начав свою партию, к которой он столь тщательно готовился, уже не мог остановиться.
- Коровы у нас не едят дикую траву, - рапортовал Хенрих. - Которая растет на лугу. Это не принято так. Так вредно. Им дают приготовленную еду. Заранее. Несмотря, что это дороже.
- Братан, тебя че так развезло? - удивился Плохиш. - Вроде, не пил еще.
Дергачев, наш московский директор, пнул Хенриха под столом. Хенрих ойкнул, испуганно огляделся и замолчал, погрузившись в тягостные раздумья.
- Ефим, как ты смотришь на то, чтобы выпить какой-нибудь местной настойки? - весело обратился Храповицкий к Гозданкеру. - Только покрепче?
- С тобой, Володенька, я готов хоть одеколон пить, - с готовностью отозвался Гозданкер. Он уже называл Храповицкого ласковым уменьшительным именем.
- А комбикорм тут на закуску подают? - подмигивая Хенриху, поинтересовался Плохиш.
Все засмеялись. И лишь Лисецкий насупился. Видимо, приглашая тайком от нас в поездку Гозданкера, он был уверен, что они с Храповицким быстро дойдут до поножовщины, что обеспечит губернатора и захватывающим зрелищем, и поприщем для деятельности по их примирению. Но они, как назло, не дрались. И вне привычной ему атмосферы придворных интриг Лисецкий нервничал.
Кажется, губернатор уже жалел о том, что взял Ефима и, как и любой политик, беспокоился по поводу возможности тайного сговора за своей спиной. Однако задирать Храповицкого губернатор не решился. И потому переключил свое внимание на Гозданкера.
- Что-то ты, Ефим, веселый сегодня? - подозрительно спросил Лисецкий. - Поделился бы с нами радостью.
- Хорошая компания - всегда радость, - уклончиво ответил Гозданкер. Его улыбка сразу стала напряженной.
Официантка принесла заказ и начала расставлять многочисленные блюда с рыбой.
- А че это у нее за ошейник? - спросил Плохиш, указывая на массивное желтое ожерелье у нее на шее. - Хенрих, братан, спроси, а?
Хенрих спросил.
- В этой деревне все местные жительницы носят такие, - перевел он ответ. - Это старинное золото. Они получают его в наследство от матерей, а те - от своих матерей. Бабушек. В холле висит портрет первой владелицы этого ресторана. Жены хозяина. Она изображена в таком же ожерелье.
- Интересно, сколько оно стоит? - оживился Храповицкий. - Я бы жене купил. А то она скоро приезжает.
Хенрих обратился к официантке. Польщенная вниманием гостей, та добродушно улыбалась и охотно отвечала.
- Она точно не знает, - вновь перевел он. - Но думает, около десяти тысяч долларов.
- Байки травит! - убежденно заявил Плохиш. - Туристов разводят! Откуда у этих лохов золото?! Латунь, гадом буду!
- Ефим, - вдруг встрепенулся Лисецкий с хитрым видом. - А почему бы тебе не приобрести такое ожерелье? Ты же совсем не бедный человек! Банкир, как-никак! Подарил бы его Мышонку. Для тебя же это не деньги!