Театр этот одно время был совсем неплох, не раз бывал на летних гастролях в Москве и Ленинграде, а пару раз даже за границу ездил, правда, не очень далеко в Болгарию или в Румынию. Папины эскизы декорации к спектаклям висели на почетных местах в фойе, и каждый раз, когда Верочка ходила в театр со своим школьным классом, ей было приятно если одноклассники, тыча пальцем в эскиз, спрашивали- "Это твои папа рисовал?" Они были очень добрые каждый в отдельности, ее мама и папа. И прекрасно умели скрывать от дочери, что давным-давно не любят друг друга, а живут просто так по привычке, не желая травмировать ребенка. Наверно, у них были какие-то увлечения, романы, но разошлись они лишь тогда, когда Вера уехала в Москву и поступила в университет. Все одноклассницы почему то были убеждены, что Вера будет поступать в ГИТИС и ее возьмут туда по блату. Но блата там не было, а стать актрисой Вере не хотелось совершенно - слишком хорошо она знала по маминому опыту, какая это нервная и противная работа. Приехав на зимние каникулы после первого семестра, Вера узнала, что отец перебрался к другой женщине. Спустя некоторое время выяснилось, что и у мамы появилась новая половина. Кажется, и тот и другая нашли свое семейное счастье - тогда им было всего по сорок или чуть больше. Вере они оставили свою старую квартиру, а сами проживали с новыми семьями. Конечно, Вера бывала и там, и там. Самое ужасное состояло в том, что и отец, и мать связали свою жизнь с очень приятными и милыми людьми. И у мачехи, и у отчима если так можно выразиться, были свои воспитанные и беспроблемные дети, которые очень хорошо приняли Вериных родителей, а те, в свою очередь, прекрасно к ним относились. И хотя Веру в обеих семьях всегда встречали радушно, угощали чаем, с удовольствием с ней общались, расспрашивали, рассказывали о своих новостях, она и в одной, и в другой семье чувствовала себя гостьей. А поскольку Вера появлялась в родном городе только на пару недель зимой или на пару недель летом, то с каждым новым приездом она ощущала себя все более не своей и в семье отца, и в семье матери.
Опять-таки, наверно, если бы Вера удачно вышла замуж, завела детей и превратилась в обычную ломовую лошадь, как всякая замужняя работающая женщина, то отчуждение от родителей ее волновало бы меньше - просто времени бы не оставалось на переживания. Но замужество у нее получилось коротким, бестолковым и закончилось трагедией.
Винить кого-то было трудно. Верочка, попав в достаточно престижный вуз, больше всего заботилась об учебе. Хотя немалая часть ее однокурсниц-провинциалок считала, что "государственных" оценок вполне достаточно, лишь бы не выгнали и "стипуху" платили. Главной целью этих девиц было отловить "мэна": программа-минимум - москвича, программа-максимум - иностранца, желательно белого. Некоторые достигли успеха, другие остались с носом, но Верочка - уже сейчас, конечно, а не тогда, в Москве, - почему-то жалела, что потратила столько времени на получение образования и очень мало - на личную жизнь. Сейчас она не могла простить себе двух глупостей, каждая из которых определяющим образом повлияла на ее дальнейшую судьбу.
Первая глупость состояла в том, что Верочка не вышла замуж за одного симпатичного, здоровенького и даже красивого паренька, который учился в Плехановском и, еще будучи студентом, гонял на экспортной "Самаре". Она познакомилась с ним на дне рождения своей одногруппницы-москвички. Неизвестно почему, - ведь ослепительной красавицей Верочка не была, да и хорошенькой выглядела только при правильном освещении, - этот юноша в нее, кажется, влюбился. Во всяком случае, теперь, пять лет спустя, Верочке так казалось. Может, это был самообман, но то, что этот парень не шутя предлагал выходить за него замуж, оставалось фактом. Наверно, если бы у Верочки с ним было что-то существенное, то она бы и вышла. Но как-то все не получалось. А в результате подвернулась какая-то побойчее и половчее, попроще и понаглее - цап! - и увела. Пока Верочка размышляла, морально или неморально выходить замуж без любви, может ли быть счастливым брак по расчету и не помешает ли ей замужество закончить институт, та, соперница, которую Вера теперь считала счастливой, заполучила мужа с квартирой, дачей, машиной, а также с перспективой работы за рубежом. Больше того, побывав год назад в первопрестольной и созвонившись с одной из подруг, Вера узнала, что ее несостоявшийся жених состоялся как бизнесмен, ворочает миллионами долларов, имеет, по слухам, виллы в Швейцарии и Испании…
Сразу после потери будущего миллионера - кто ж знал, что он миллионером будет? - Верочка совершила вторую определяющую глупость. Вышла замуж за своего земляка, и по любви. Познакомилась она с этим идиотом - Верочка сейчас не могла подобрать для него иного имени - на какой-то паршивой дискотеке. Где у нее глаза были? Что в этом придурке было такого? Ни кожи ни рожи. Дрожащие пальцы,
гнилые зубы и липкий взгляд. А она в нем чуть ли не Овода увидела. Во всяком случае, болтать он умел, играл на гитаре, аргументированно спорил о политике и, кажется, верил в Бога. Правда, не по-православному, а как-то по-сектантски, потому что венчаться они с ним не стали. У него было много идей, и ей, дуре, казалось, будто он знает, как обустроить… нет, не Россию, конечно, но хотя бы прочный семейный очаг. Они вернулись в родной город, обменяли Верочкину двухкомнатную и его однокомнатную на одну общую трехкомнатную и стали жить-поживать. Сначала муж работал на родном машзаводе, получая по тем временам неплохую зарплату, но потом стал орать, что не может больше ишачить на большевиков, и решил заняться частным бизнесом. Тем более год-то был уже 1991-й. Как он бизнесменил и чем занимался, Верочка так и не успела понять. В доме пошли пьянки с какими-то мерзковатого и даже страшноватого вида мужиками, которых этот несчастный называл "контрагентами". Пьяница из него получился никудышный - его сваливало на втором стакане, а "контрагенты" продолжали пьянку, не забывая прицениться к жене радушного хозяина. Верочка, которой эти пьяные комплименты, щипки и шлепки не доставляли удовольствия, чаще всего запиралась у себя в комнате или вообще убегала из дома к отцу или матери. А утром похмельный дурак начинал допытываться, не изменила ли ему жена, пока он валялся в отключке. Сперва это перемежалось с покаяниями, потом дошло до попыток ударить. Работать дома стало невозможно. Она засиживалась допоздна в редакции, старалась отвлечься и вообще пореже бывать дома.
Конец наступил неожиданно и ужасно. Во время одной из пьянок Верочка, как обычно, убежала к матери. Упившийся Авдеев, проспав под столом с пяти до десяти вечера, начал искать жену. А собутыльники с пьяных глаз ляпнули что-то невнятное: мол, ушла, потому что мы, трое, ее не удовлетворили. Что имели в виду "контрагенты" - Бог их знает. Может быть, действительно, как они потом утверждали на суде, Авдеев их неправильно понял. Они, дескать, сказали только, что Верочку не удовлетворяло их общество. Так или иначе, но Авдеев полез на них троих с кулаками, началась драка, и как-то нечаянно хозяина дома приложили головой о чугунную батарею парового отопления. Насмерть. Драка получилась очень шумной, соседи вызвали милицию, "контрагентов" повязали, Авдеева отправили в морг. Все наиболее существенные показания по делу могли дать только сами задержанные. Соседи, все как один, показывали, что слышали шум, но содержания криков не уловили. И, может быть даже, они не лукавили. Верочка ушла за два часа до пробуждения супруга, по дороге пожаловалась соседке, засвидетельствовавшей ее отсутствие на месте событий. Мать и отчим показали, что в момент убийства Верочка находилась у них на квартире, и тем самым все подозрения в причастности, которые появились у прокуратуры, смогли благополучно опровергнуть. А "контрагенты" прочно держали линию на то, что Авдеев полез первый, они его пытались урезонить, но случайно толкнули. Судмедэкспертиза оказалась к ним более чем благосклонной, так как, помимо смертельной травмы затылка, у потерпевшего не оказалось тяжких телесных повреждений. В результате обвинение предъявили не по 102-й, пункт "н" (умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах, совершенное группой лиц по предварительному сговору) и даже не по 103-й (умышленное убийство без отягчающих обстоятельств), а по106-й (неосторожное убийство). А на суде адвокат, напирая на то, что его подзащитные не были инициаторами драки, и на то, что обратного обвинение доказать не в силах, добился переквалификации на 105-ю (убийство при превышении пределов необходимой обороны). Наконец, поскольку оказалось, что толчок, послуживший причиной падения и получения потерпевшим смертельной травмы, взял на себя один из обвиняемых, то он и получил два года условно (он единственный из троих был ранее не судимым и положительно характеризовался по месту работы). Лишь год или два спустя, да и то краем уха, Верочка услышала, что ее муж поставил "контрагентам" крупную партию какого-то товара "по джентльменскому соглашению" и взял десять процентов предоплаты. (Не иначе, соглашение шло тоже через рюмочку.) "Контрагенты" товар реализовали, а с поставщиком расплатились ударом о батарею…
Верочка была рада одному: освобожденные в зале суда "контрагенты" тут же смылись из города - те, кто работал с Авдеевым, обещали с ними разобраться - и больше не появлялись у нее на квартире. Поэтому она не стала беспокоить правосудие требованиями о пересмотре дела. Напротив, хотя она и ревела по Авдееву несколько дней, но в конце концов поняла, что жить можно и без него.
Более того, замуж по второму разу ей вовсе не хотелось. Чтобы не жить одной в полупустой трехкомнатной, она сдала две комнаты из трех бесквартирному майору, переведенному из Германии с женой и двумя детьми. Это дало ей некоторую прибавку и возможность кое-как существовать. Заработок в редакции у нее вырос ровно в тысячу раз, но 250 рублей 1991 года были куда "покупательнее", нежели 250 штук 1995-го.
Какое-то время Верочка отдавалась исключительно работе и никому более. Сначала Слуев был ею очень доволен. Его подчиненная очень быстро готовила все материалы, которые поступали из пресс-центра областного УВД, дважды брала интервью у Иванцова и бессчетное число раз у всяческих милицейских чинов - от начальника УВД области и города до сержантов ППС. Все, что говорилось данными лицами, Вера принимала на веру.
Однако в редакцию все чаще и чаще стали приходить письма. Одни - отважно подписанные, но гораздо чаще - анонимные. Кроме писем, были еще слухи, которые гуляли по городу и области. Были депутатские запросы, существовавшие до тех пор, пока не разогнали областной Совет. То, что приходило из этих источников, а также из обиженных предпринимательских кругов (были еще и необиженные предпринимательские круги), мягко говоря, слабо совмещалось с официальными позициями и точками зрения.
Сначала Верочка по простоте душевной каждое разоблачительное письмо, попадавшее в отдел криминальной хроники, пыталась вынести на публику. Но многоопытный Слуев почти каждый раз давал этим материалам отлуп и отправлял Верочку за ком- | ментариями в прокуратуру. Разумеется, там ей вежливо объясняли, насколько не информирован о положении дел автор письма, а затем излагали свой взгляд на вещи, не оставлявший сомнений в том, что обл-прокуратура стоит на страже законности и порядка. Приходилось отвечать гражданам в успокоительном духе, а письма подшивать в архив. Некоторое время Авдеева, хоть и ощущала какую-то смутную неловкость от таких ответов читателям, убеждала себя, что власти говорят ей правду. Однако после того, как один из читателей, с письмом которого она направилась в прокуратуру, был убит в подъезде собственного дома буквально через сутки после того, как Верочка побывала у Иванцова, у нее появилось ощущение страха и тревоги.
Она стала снимать с писем ксерокопии, за свой счет в выходные дни разъезжать по районам, а кроме того, добралась до городской прокуратуры, где сумела завести деловое знакомство с Балыбиным…
…На углу бывшей Советской и сохранившейся улицы Горького Верочка села в автобус и покатила домой. Хватит думать о работе!
Отпуск есть отпуск. Надо собираться, уматывать подальше в глушь и дать голове отдохнуть.
КАЖДОМУ - ПО ПОТРЕБНОСТЯМ
Клык очухался. Голова гудела прямо как с угара или с большого-пребольшого бодуна. Угорал Клык всего пару раз, в давнем, почти забытом деревенском детстве, а вот большой бодун был ему ужас каким знакомым явлением.
Продрав глаза - ох, как тяжко веки поднимались! - Клык со скрипом поднял голову, оперся на локти, сел и осмотрелся. Это была не камера смертников, а что-то малость поуютней. Правда, тоже без окон, но со свежим воздухом - вентиляция работала и тюремным духом не пахло.
Как выяснилось, Клык лежал на клеенчатом кожаном топчане, застланном матрацем, простыней, подушкой с чистой наволочкой и ватным - сто лет не видел! - одеялом. Видать, решили побеспокоиться, чтоб гражданин Гладышев Петр Петрович не простудил свой слабый организм.
А вот роба полосатика кудый-то испарилась. Нехорошо, граждане начальники, последнюю одежку уводить. Тайное похищение казенного имущества, за это ж вас сажать надо! Оставили гражданина Гладышева в таком непристойно голом виде. Хотя бы и под ватным одеялом. Ни майки, ни трусов, ни хрена вообще. Не, хрен оставили. И за то спасибо, начальники! Раньше надо было бы еще и родной партии спасибо сказать, но теперь их так до фига развелось, что не знаешь, какая из них родная.
На дворе, конечно, лето, но здесь подвал какой-то. Под одеялом - тепло, а без него - скучно. И башка гудит - ой-ой-ой! Сейчас бы Клык, наверно, дал себя застрелить с удовольствием. И вообще, лучшее средство от головной боли - гильотина.
Подвальчик крепкий, хотя и небольшой, дверь - как в бомбоубежище. Нет, отсюда не выскочить. Поймают и прикуют. Прокурор все раскусил, он знает, что Клык задумал. Но уже хорошо, что про нычку
все-таки поверил. Значит, шанс еще есть. Лишь бы не стали колоть какой-нибудь фигней, вроде той что Мюллер Штирлица. Проговоришься под наркозом - хана… А может, уже проговорился?
Клыку жутковато стало. О том, какая штука незаметно подкрадывается, он был наслышан. Даже головная боль притупилась, а потом и вовсе исчезла когда подумалось, будто мог все выложить и ничего про это не помнить… Минут через пять успокоил себя тем, что тогда бы уж и проснуться не дали. Кстати а сколько ему вообще-то поспать дали? Ширнули вроде вечерком, после ужина. Что дальше было? В голове - провал.
Дверь нового местожительства незнакомо, совсем не так, как в родной крытке, лязгнула. Ё-моё! Броня крепка. Клык даже зауважал себя. Дверь оказалась толщиной в тридцать сантиметров, не меньше
Вошли трое. Знакомые лица были у двоих - тех что сидели у стенки, пока прокурор разговаривал с Клыком по душам. Именно эти кабаны надели на Клыка браслетки и вкололи снотворное. Третий был новый, тоже бугай не маленький… Мочить, что ли пришли? Пушки под куртками не видны, но’есть наверняка. А может, все-таки поговорить хотят?
- Здорово, корешок! - улыбнулся тот, третий незнакомый.
Клыку хотелось ответить: "А мы с тобой не коре-шились и на одной параше не сидели!", но дразнить гусей не следовало. А то наваляют с ходу, для острастки, чтоб жизнь медом не казалась… Надо бы вообще постараться, чтоб дело обошлось без битья Эти мальчики могут так кости переломать, что не на чем убегать будет.
Поэтому Клык решил быть повежливей.
Здравствуйте, сказал он тоном послушного школьника, повстречавшегося с учительницей.
- Не замерз, Петя? - озаботился мордоворот.
- Спасибо, одеяло теплое, - сдержанно ответил
Клык. А то скажешь: "Прохладно тут у вас!" так взгреют, что мало не покажется.
Но вроде бы пока никто его бить не собирался.
- А мы уж беспокоились. - Мордоворот вынул из-под куртки сверток и бросил на топчан. - На, оденься.
В свертке оказались трусы, майка, байковая рубашка, джинсы, носки и кроссовки. Все, конечно, не новое но отстиранное и зашитое. Кроссовки, конечно, дали без шнурков, на липучке. Конечно, умелый человек и на простыне повесится, а если постарается, то может и кого другого задавить. Так что это вроде бы "мера доверия". Ну-ну…
Давиться сам лично Клык пока не собирался, то из камеры смертников выбираться, чтоб в другом месте самому себе решку наводить. А этих, по крайней мере троих сразу, не задушишь. Да и по одному они так просто Клыку не подставятся.
Оделся он с удовольствием. Самая обычная одежка если ее давно не надевал, может показаться приятной. Вроде и не зек, а так, подследственный.
- Пошли, - сказал тот, что дал одежду. - Погуляем.
Клык удивился, но потом подумал, что ребятки вряд ли вытаскивают его на свежий воздух затем, чтобы порешить. Можно было и не одевать, и не вытаскивать Впрочем, наверняка ведь выводят, и не затем, чтобы отпустить. Скорее на психику хотят подавить…
За дверью оказался коридор, освещенный несколькими лампочками. Короткий, метров пять. Клыка провели по нему, держа под руки. Ощущалось, что, рванись он, скрутят тут же, поэтому Клык дергаться не стал. На фига? Надо сперва поглядеть, как и что.
Коридор вывел на лестницу. Прошли два марша вверх и оказались на площадке перед двойной дверью. Открыл их тот, который говорил с Клыком, должно быть, старший в этой команде.
Солнце! Мамочка родная, век воли не видать, солнышко! И небо, синее, натуральное… Утречко! Свеженькое, хотя и не самое раннее - роса уже сошла. Выходит, целую ночь Клык проспал. За это время его даже под Москву можно было увезти, если б, конечно, кому-то было нужно. Санаторий, дом отдыха, дача? Зеленая травка, деревья, дорожки, плиточками выстеленные. Клумбы, цветочки - жизнь, так сказать! Клык аж рот пошире открыл, чтоб воздуху глотнуть. В подвале, конечно, лучше, чем в камере, смертью не пахнет, но тут уж совсем клево. Воля, почти воля, если б еще этих козлов рядом не было.
- Хорошо? - спросил старший. - Воздушно? Давай дыши, пока обратно не упаковали. Только не охмелей. А то у нас тут, видишь, животные бегают. Строгие. На эту самую одежку натасканные.
Точно отметил гражданин начальник, животные были. Овчарочки, с ошейниками, но без намордников. Штуки три, а то и больше. И пробежать дадут недолго. Свалят на пятом шаге, не позже. Клык по ихним зубкам никак не скучал. Он спокойно пошел по плиточной дорожке под ручку с двумя молчаливыми. Старший, улыбаясь по-доброму, рассуждал:
- Самое обидное, бежать-то некуда. Забор четыре метра. И шестов фибергласовых мы не завозили.
Конечно, специально привели к забору. Высокий, гладкий, с колючей проволокой поверху. Почище, чем на зоне. И вышек не надо, собачки не упустят. Нет, ребята, не надейтесь. Отсюда Клык не побежит. Даже если упрашивать станете. Ни за какие лимоны. Впрочем, они и сами догадываются, что это так. Хотя, конечно, и расслабляться не будут.
Погуляли минут пятнадцать-двадцать. Дошли до забора, протопали вдоль него метров сорок, повернули на другую дорожку и вернулись к входу в подвал.
- Отдохнул? - спросил старший. - Пора домой. Завтрак стынет.
Клыка вернули в подвал. Там действительно был накрыт стол типа сервировочного, на котором обнаружилась приличная миска гречневой каши с тушенкой, четыре ломтя черного и пара ломтей белого хлеба, граммов с полета сливочного масла, пяток кусков растворимого сахара и хорошая кружка чая, по запаху не похожего на веник.
Пока Клык хавал, ощущая приток жизненных сил и наполнение желудка, все трое оставались тут - приглядывали. Клыку это не мешало, он метал кашу в рот и размышлял.