– Куда он направился?
Он решил не выяснять у нее, почему Бобби Зет захватил с собой мальчишку.
17
Мальчик уснул у Тима на спине, обхватив его шею руками. Тим тащил его на себе, подхватив под коленки, и чувствовал на плече тяжесть головы. Так нести парнишку было легче – мертвым грузом, как мешок. Тиму доводилось таскать штуки потяжелее – на войне, в другой пустыне.
Но в той, другой пустыне им развозили чизбургеры и вареную кукурузу, розовый лимонад и шоколадное мороженое. Мороженое в пустыне, черт дери, думал Тим. Тогда-то он и убедился, что они победят, – когда дядя Сэм начал снабжать их шоколадным мороженым в пустыне.
Здесь – дело другое. Здесь-то ему нечего ждать помощи от дядюшки Сэма (скорее наоборот), так что он продолжал бодро шагать, двигаясь к горам, силуэт которых только-только начал вырисовываться на западе.
"Двигайся в сторону гор", припомнил Тим. Кажется, была такая реклама, нет? Двигайся в сторону пивных гор. Но нет, сейчас он не может себе позволить думать про пиво, как бы красиво это ни звучало, потому что не будет им ни пива, ни мороженого. До тех пор пока они не выберутся из пустыни.
Если только они выберутся из пустыни.
Если бы не ребенок, думал Тим, он бы пробежался, ушел бы от погони, как в Пендлтоне или Твентинайн-Палмсе, и это было бы отлично. Завести преследователей в горы и сделать им ручкой: AMF – adios, motherfuckers. Vaya con Dios.
Однако с таким грузом бежать нет смысла. Еще вспотеешь. Потеряешь чересчур много жидкости, а солнце уже скоро взойдет. Как во всех этих фильмах про пустыню, где показывают солнце, потом парня, который ковыляет по песку, потом снова солнце, и парень допивает остатки воды, потом опять солнце, и парень падает. А под конец опять солнце – и кружат стервятники.
Ладно, провались оно все пропадом, думал Тим, доберусь до ближайшего хребта, пока не рассвело, и найду местечко, где можно отлежаться. Где-нибудь в теньке. Он знал, что ищет: небольшую дыру под какой-нибудь скалой. Тогда можно спрятаться в тени и заодно вести наблюдение.
Но для этого необходимо было подняться повыше и к тому же непременно обогнать восход, так что он решил все-таки немного пробежаться. Мальчишка ненадолго проснулся, но вскоре привык к новому ритму и снова задремал.
Тим бежал к горам. Свет едва брезжил, и они только-только начали окрашиваться в шоколадно-коричневые тона.
18
Джонсон проехал на своем грузовике миль десять в сторону Окотильо-Уэллс, свернул на старую грунтовую дорогу и вот уже с полторы мили катил по ней по направлению к лесу. Съехал с дороги у глинобитной хижины с полуобвалившейся крышей из рифленой жести, остановил грузовик и вошел в хижину.
Внутри темно. Окон нет, помещение освещает одна-единственная керосиновая лампа, воняющая и мигающая на старой катушке из-под кабеля, которую здесь используют вместо стола. Вообще все помещение меблировано подручными материалами. Стулья подобраны на помойке, катушки от кабеля завалялись тут еще с тех пор, когда в Боррего тянули телефонные линии, а картонные коробки от шипучих напитков – с тех времен, когда шипучие напитки продавались в стеклянных бутылках.
Вместо столиков бар уставлен козлами для пилки дров с приколоченной к ним фанерой, но это никого не колышет, потому что местные индейцы заходят сюда, только чтобы закинуться мескалином.
Сейчас здесь спят трое или четверо таких – после ночных излишеств.
Ну и вонища же, морщится Джонсон, несет дерьмом, хоть нос затыкай. Интересно, когда в последний раз хозяева наливали бензин и бросали спичку в дыру маленького сортира, приткнувшегося возле бара?
Джонсон пинает сапогом одного из индейцев, спящих на полу.
– Где Рохас? – спрашивает Джонсон.
Малорослый индеец смотрит на него снизу вверх, бессмысленно моргая.
Бог ты мой, думает Джонсон, да ведь эти парни, если мерить по его шкале, стоят на самой нижней ступеньке эволюции! Если считать, что наверху белые (а так и есть, черт побери), на втором месте, сильно отступая, – мексиканцы, а на третьем – кауилья, то даже трудно определить, куда же поместить этих маленьких коричневых ребят.
Они из совсем крошечного племени, и то ли сами забыли его название, то ли не желают его никому сообщать. Такая, черт побери, разнесчастная людская общность, что им приходится прятаться от собственного убожества. Ускользать в дымку мескалина, в запахи клея и аэрозольных красок. В итоге они не пригодны ни к какому занятию – кроме выслеживания.
Они умеют брать след получше койотов, вот почему Джонсон забрался сюда. Ему нужно отыскать Рохаса.
Настоящее имя у него – Лобо Рохас, Красный Волк, в честь того маленького мексиканского волчка, которого в этих местах практически полностью истребили. По весне эти паршивцы – сущая смерть для телят, так что хорошо, что местные ранчеры почти всех волчков успели перестрелять, до того как вмешалось ЭПА, Агентство по защите окружающей среды.
Короче говоря, Джонсон считал, что Рохас выбрал себе удачное имя, потому что среди всех сколько-нибудь прямоходящих существ не сыскать другого такого же сволочного маленького убийцы.
– Рохас – он где? – требовательным тоном спросил Джонсон.
– Сзади, – каркнул мужчина. Глаза у него косили, а рот был обведен бледным кольцом золотой краски. Золотую краску они любят вдыхать больше всего, а почему – неизвестно.
Сзади.
Джонсон вынул пистолет из кобуры и пинком открыл дверь в маленькую заднюю комнату.
Рохас скатился с женщины, на которой лежал, и приземлился на ноги. Свой чертов большой нож он прятал, как всегда, у ребер, чтобы никто не мог выбить его ногой из рохасовой руки.
Глаза у него были опухшие, налитые кровью, но при этом – черные как уголь, и так же ярко горели.
Да-а-а, думал Джонсон, глядя, как голый коренастый индеец направляет на него нож, Рохас проснулся сердитым.
Джонсон большим пальцем взвел курок и прицелился в квадратный лоб индейца.
– Если плюнешь в меня, ты, недоносок, – предупредил Джонсон, – разнесу тебе башку.
Этот Рохас любит плеваться, если его разбудить.
– А я отрежу тебе яйца и скормлю этой шлюхе.
– Сдается мне, она пропустила не так много трапез, – заметил Джонсон. – Ты уверен, что она голодная?
Женщина мирно спала, не потревоженная их перебранкой.
– У меня есть для тебя работа, – сказал Джонсон.
Рохас покачал головой:
– Я сейчас пью и трахаюсь.
– Мне нужно, чтобы ты кое-кого выследил.
Рохас пожал плечами.
Для этого он им всегда и нужен. Если какой-нибудь беглец удирает в пустыню и его не могут найти, идут к Рохасу. Или если кто-то из "койотов" вдруг поумнеет, обоснуется в их части пустыни и начнет перехватывать их беглецов, они высылают туда Рохаса.
И Рохас находит этого "койота" и насаживает его голову на шест из мескита.
Чтоб другим неповадно было.
– Хочешь ее трахнуть, Джонсон? – спросил Рохас. – Можешь.
– Нет, не думаю, что я бы смог, – ответил Джонсон. – Давай, накинь на себя что-нибудь, след остывает.
– Это для тебя он остывает, Джонсон. Не для меня.
– Да-да-да. Пошли.
– Я бы лучше потрахался.
– Я бы тоже, – ответил Джонсон. – Но меня там дожидается один милый дружок, который убил уже трех моих кауилья.
Джонсон рассчитывал, что Рохас от этих слов заведется. Не потому что захочет отомстить за кауилья, а потому что ему захочется показать: он может то, чего не могут они.
Рохас – это личность.
– Мне плевать, – сказал Рохас. – Я пьяный.
– Ты родился пьяным.
– Моя мать, это она была пьяная.
– Иначе бы она сделала аборт и не стала бы тебя рожать.
Что да, то да: Рохас – сущий урод. Приземистый, с плоским носом, глаза слишком широко расставлены. Кисти и ступни – как звериные лапы.
И, черт возьми, этот нос славится звериным обонянием.
– Или мне тебя пристрелить? – спросил Джонсон.
– Ты слишком медленный, чтобы меня пристрелить, – ответил Рохас, и Джонсон заметил, что он слегка отвел нож назад, словно готовясь броситься.
И ведь он, пожалуй, прав, подумал Джонсон. Он может зарезать меня, прежде чем я успею выстрелить.
– Ладно. – Джонсон опустил пистолет. – Подыщу себе кого-нибудь другого. А ты возвращайся к своей толстухе.
Рохас поднял с пола свою бутыль с мескалином и серьезно к ней приложился, делая вызывающе долгий глоток. Забрался обратно на грязный матрац, положил нож так, чтобы он был под рукой, и шлепком разбудил женщину. Что-то сказал ей по-испански – слов Джонсон толком не разобрал, но смысл был ясен.
Джонсон позволил Рохасу углубиться в его занятие, подождал, пока уродливое лицо Красного Волка исказилось от кайфа и он закрыл глаза. Тогда Джонсон шмякнул его рукояткой пистолета, метя за ухо. Раз – шмяк! – два – шмяк! – и тщедушное тельце Рохаса обмякло.
Потом Джонсон убрал пистолет в кобуру, поднял Рохаса на плечо, другой рукой схватил ворох его одежды. Дотронулся до шляпы, прощаясь с женщиной, вынес индейца наружу и бросил в кузов грузовика.
В грузовике уже как псы сидели и ждали трое приятелей Рохаса. Они сразу смекнули, что намечается работа и они смогут раздобыть деньжат, чтобы купить мескалина или ящик-другой клея "Тестер".
Джонсон сел за баранку и со вздохом отправился назад на ранчо.
19
Похороны Эскобара превзошли все ожидания Гружи.
Женщины рыдали так, точно у них отобрали чеки социальной помощи, а лица мужчин в дешевых костюмах были такими мрачными, что это не могли скрыть даже большие темные очки. Чтобы еще больше порадовать Гружу, те представители мужской половины родичей Эскобара, что были помоложе, вырядилась в свои лучшие бандитские облачения типа "в-понедельник-иду-хоронить": чистые белые футболки, отглаженные джинсы на два размера больше, чем надо, и спортивные куртки "Рейдерс".
Куртки "Рейдерс", вы только поглядите! – думал Гружа. Как будто кто-нибудь из этих балбесов, нюхачей клея, отличит знаменитого футболиста Кенни Стэблера от прыща на собственном заду. У них бритые головы и манеры "плохих парней", cholo, и они старательно награждают Гружу, единственного англосакса среди скорбящих, очень-очень кровожадными взглядами.
Если бы не похороны Хорхе, Гружа с удовольствием вытащил бы одного-двух из них на аллею и прочистил им пасть стволом своего девятимиллиметрового "глока", оставив их зубы на тротуаре, как выплюнутую жвачку, и ушел бы, посвистывая, но это все-таки похороны, а значит – никаких разборок, перемирие.
Перемирие – это как раз то, что нам сейчас необходимо, размышлял Гружа, пока патер долдонил по-испански, потому что юные родичи Эскобара мужского пола – не просто бандиты, они еще принадлежат как минимум к двум группировкам. Сюда явились ребята из лос-анджелесских уличных банд "Кватро флэтс" и ТМС, а может, и из "Ист коуст крипс". И достаточно одному из этих умственно отсталых начать наезжать на конкурентов, как все начнут друг друга мочить.
При обычных обстоятельствах Гружа счел бы такую мочиловку не только развлечением, но и полезным для общества мероприятием, но сегодня эксцессы были ему не нужны: у него тут дела.
Так что он сидел, игнорируя злобные взгляды, и внимательно смотрел на большое фото Эскобара, который, кажется, тоже разглядывал его со специального пюпитра, водруженного у гроба. Интересно, что бобоеды делали до эпохи "Кодака": совали туда живописный портрет покойника или как? После чертовски затяжного надгробного слова мексиканского священника Гружа присоединился к процессии, чтобы прошествовать мимо гроба и отдать последний долг.
Он выразил соболезнования рыдающей матери Хорхе, паре всхлипывающих тетушек, двум или трем кузинам и наконец добрался до брата Хорхе, который попросил разрешения поговорить с ним на улице, на что Гружа и рассчитывал.
Брат Хорхе – человек серьезный. Настоящий cholo из ЭТА еще тех времен, когда мексиканские банды защищали сами себя, вместо того чтобы друг друга убивать. Луис Эскобар на похоронах не плакал. Гляди-ка, глаза у него сухие, как камень, но они черны от гнева. Луису приходилось подолгу и серьезно сидеть в тюрьме: убийство второй степени и насилие при отягчающих обстоятельствах, и в тюрьме – Гружа знал это точно – он был главарем ЭТА. Его черные глаза взирали сверху вниз и на "пантер" из афроамериканской экстремистской организации, и на Арианское братство, и на мафию, и теперь Луис вышел и управляет своей старой сетью. И на нем костюм, отметил Гружа. Настоящий костюм, а не клоунский прикид малолетнего гангстера. Он одет в хороший костюм и выказывает своему покойному брату подлинное уважение.
И Луис Эскобар достоин уважения, потому у Гружи не было намерения вешать ему лапшу на уши.
– Как это вышло? – спросил Луис.
Гружа покрутил головой, будто ему жал воротник.
– Хорхе подставили, Луис.
– Кто?
– Информатор, с которым он работал.
– Имя?
Гружа поднял глаза и скорбно ответил:
– Бобби Зет, Луис.
– Бобби Зет убил моего брата? – удивился Луис. И заявил с уверенностью: – Бобби Зет – не убийца.
– Не стану утверждать, что он сам нажал на спуск, – предупредил Гружа. – Возможно, за него это сделал кто-нибудь из людей Уэртеро.
– Почему?
– У них были какие-то дрязги между собой, так мне кажется, – ответил Гружа. – Ты знаешь Хорхе: иногда он бывает довольно грубым. Это может рассердить. Но ты не переживай, мы собираемся его найти. Наше агентство будет землю носом рыть, пока мы не отыщем Бобби Зета и не доставим его…
– Вы его не найдете, – спокойно возразил Луис. Это не упрек, а просто констатация факта. – Его найдем мы.
Гружа так и предполагал. Груже известно, что большинство американцев считает Калифорнию частью Соединенных Штатов, но, если бы они видели то, что видит Гружа, они давно бы поняли, что на самом деле это часть Мексики. Бобоеды шляются тут и там, они почти невидимы, но сами-то они все видят, все слышат, хотя и ничего никому не говорят, – кроме как друг другу.
У Луиса Эскобара в этих местах, должно быть, целая армия: несколько бойцов ведут активное наблюдение плюс все жители этого долбаного округа сообщают обо всем, что видели.
В Калифорнии мексиканцев-то вроде и не видишь, думал Гружа, глядя на холодную, как камень, фигуру Луиса Эскобара. Зато они тебя видят.
Удачи тебе, Тим Кирни.
– И еще, Луис, – произнес Гружа, – я должен предупредить тебя, чтобы ты не нарушал законодательных…
– А то ты за мной придешь?
Гружа притворился, что обдумывает вопрос, и затем ответил:
– Нет, Луис. Делай, что делаешь. Хорхе был мой друг.
– Carnal.
– Да, родная кровь, Луис, – согласился Гружа.
20
Полный Улет забирается под скамейку в парке и выглядывает из-под капюшона своего пончо. Облака над океаном – ярко-розовые, пляж безлюден.
Он нюхает воздух, озирается и нюхает снова. Вылезает из-под скамейки, распрямляет затекшие, холодные ноги и внимательно глядит на океан.
Что-то изменилось.
Он опять нюхает воздух, скребет клочковатую бороду и запускает пальцы в длинные сальные волосы. Поворачивается спиной к океану и смотрит на восток, туда, где над верхушками холмов Лагуны только-только показалось солнце. Нюхает воздух, плывущий с востока.
Снова глядит на океан.
Вдруг подскакивает и восклицает:
– Он вернулся! Он вернулся!
Бежит к океану, запрыгивает по щиколотку в низкие волны и начинает плескать на себя ледяную воду. И горланит:
– Он вернулся! Он вернулся! Бобби Зет вернулся!
Вопли несутся по побережью и наконец привлекают внимание полиции Лагуны: полицейские так рады, что Полный Улет в кои-то веки решил умыться, что позволяют ему заниматься этим еще какое-то время, прежде чем потащить его в клинику.
Что касается Полного Улета, то ему все равно. Хотя он изрядно промок и сидит в наручниках на заднем сиденье патрульной машины, укутавшись в одеяло, он улыбается, смеется и громко объявляет хорошую новость всем, кто услышит.
Бобби Зет вернулся.
– Он грядет с востока, – доверительно сообщает Полный Улет медсестре.
21
Примерно через час после рассвета Тим нашел то, что искал. Он отважился двигаться при свете дня, потому что уже порядочно оторвался от преследователей и к тому же считал, что ради надежного укрытия, где можно отлежаться, стоит рискнуть.
Ярдах в пятидесяти над каньоном в нижних предгорьях Тим обнаружил маленькую впадину под уступом, перед которой лежал отличный большой камень. Выглядывая из-за этого камня, можно будет видеть равнину внизу, а все, что по ней движется, будет нетрудно подстрелить.
Он оставил Кита на склоне, проверил, нет ли в пещерке змей, а потом уже отнес туда мальчишку. Опустил его на землю, успокоил, пообещал через минутку вернуться. Отломив ветку дымного дерева, добрых полчаса заметал свои следы, затем прокладывал новую тропу в глубь каньона: надо дать плохим парням хоть какой-то шанс пройти мимо убежища, к тому же всегда предпочтительнее стрелять врагу в спину, если, конечно, выпадет такая возможность.
Когда он забрался обратно в пещеру, Кит заявил, что ему надоело играть в морпехов.
– А как насчет Бэтмена и Робина? – спросил Тим.
Кит отверг это предложение, вежливо нахмурившись, и предложил:
– Как насчет людей Икс?
Тим даже обрадовался: в саудовских краях он убил кучу времени над комиксами про людей Икс, ожидая, пока наши штурмовики "А-10" впечатают иракцев во влажный песок.
– Тебе нравятся люди Икс? – спросил он.
Кит кивнул:
– А ты кем хочешь быть?
– Росомахой, – ответил Тим. – Если только ты сам не хочешь.
– Можешь быть Росомахой, – согласился Кит. – А я буду Циклопом, ничего?
– Ладно.
Через минуту Тим спросил:
– Циклоп, хочешь есть?
– Еще как хочу, Росомаха.
Тим развернул два энергетических батончика и протянул один мальчику вместе с бутылкой воды. Затем он начал разбирать и чистить винтовку – такое же механическое и успокаивающее занятие для бывшего морпеха, как, скажем, возня в розарии для священника.
Мальчишка умял батончик, выпил немного воды и спросил:
– А давай как будто мы попали в ловушку в пустыне? И плохие парни за нами гонятся? И мы прячемся в этой пещере?
– Давай, – согласился Тим.
В общем-то так оно и было.