- Участвовали наши предки в Куликовской битве? - спросил я мать. - С татаро-монгольскими ордами?
- Нет, - ответила она.
- А в войне тысяча восемьсот двенадцатого года?
- Тоже нет.
- Странно, все наши поколения жили на русской земле. Хорошо, вожди в роду были?
Этот вопрос не был второстепенным. Я постоянно копался в родословной, выискивая в ветвях могучего древа дворян, графов, князей, то есть, наиболее влиятельные фигуры в истории Российской империи.
- Да, были.
- Мы хоть русские?
- Русские.
Лицо матери вдруг изменилось на более представительное, благородное. И тут-же, моментально, его сменил следующий кадр. Я понял, что она уходит к родовым корням. Лица, лица, женские, почему-то мужские. Наконец, когда высветился властный образ дикого монголоидного существа мужского пола, я воскликнул:
- Но ты же монголка!
- Я русская, - задержавшись на мгновение, ответило оно. - Я русская, русская…
И снова калейдоскоп образов, первобытных, звероподобных. Затем пошли гигантские динозавры, ящерицы, растения, камни. Все дальше, стремительнее вглубь веков. Каждый предмет повторял, что он "русская, русская…". Скрипучими каменными или другими звуками. Конца превращениям не было видно. Яйца, непонятные организмы под низким, плотным, оранжевым небом. Снова светлый неведомый культурный слой, и опять то темная, то оранжевая мгла. Вода, вода… Я начал уставать, в глазах рябило. А мать, покачиваясь, перевоплощалась и перевоплощалась. Значит, души знали все о своем прошлом. Те же превращения демонстрировали и кое-кто из окружающих, воплощаясь то в египетскую царицу, то в длинноволосую гордую амазонку.
- Устал, - признался я.
Перемены прекратились. Мать медленно выходила из транса, обретая истинное лицо. Я понял, что души были царями и рабами, белыми и неграми, первобытными папуасами и президентами, мужчинами и женщинами. Они как бы проходили стадии развития, впитывая в себя самое лучшее, поднимаясь к загадочной вершине, Полному Абсолюту. Снова в изголовье запорхали души молодых людей разных национальностей. Негр спросил о чем-то на непонятном языке, я извиняюще ответил, что не понимаю. Он с сожалением улыбнулся, исчез Его место занимали китайцы, индийцы, арабы, европейцы - все представители многочисленных наций мира. Они были равны, они понимали друг друга. И все, буквально все, по доброму завидовали мне. Я видел это по выражениям лиц, по страдающим взглядам.
- Устал, - виновато улыбнувшись, повторил я.
- Ты отдохни, - ласково посоветовала мать. - Они удовлетворили любопытство, смягчили тоску по Земле. Улетают. Ты не обижайся, они пришли со мной, с моей неизмеримой любовью к тебе. Такой праздник им выпадает редко, очень редко. Я пока побуду здесь. Ни о чем не беспокойся.
Видения исчезли. Некоторое время я лежал с открытыми глазами. Усталость брала свое. Неназойливое жужжание вентилятора на гардине прекратилось еще до появления душ. На стене никаких картин, на потолке тоже. Тепло, уютно, спокойно. Я чувствовал, что вновь обретаю себя, свою сущность, что оставившие было силы постепенно возвращаются. Значит, не все еще потеряно, можно на что-то надеяться. Бог с ним, с украденным. Жаль, конечно, нажитого великим трудом, исканиями, мытарствами. Но богатства, видимо, не для меня, предназначение состоит в другом. Да, машина, хорошая квартира, крепкая семья, деньги - все это прекрасно. И в то же время Диоген жил в бочке, Сократ нищим бомжем ходил по древнегреческим городам, непонятый современниками, непознанный до конца до сих пор. Им были не нужны блага земные, они стремились к богатствам духовным. Люди это понимают, но пороки - жадность, зависть, стяжательство и прочие - не дают осмыслить истину в первой инстанции, толкают на грехи. Трудно, бесконечно трудно отказаться от благ. Да и нужно ли! Живи богато, но не преступай заповедей. Когда-нибудь придет и такое время. А пока за тягу к истине, к духовному богатству, человечество платит баснословную цену войнами, революциями, другими трагедиями.
Я пошевелился, тело слушалось. Оно уже не походило на измочаленную бесчувственную куклу, приготовившуюся быть вышвырнутой на свалку. Слабым ключом в нем забила жизнь. Захотелось пить. Но в этот момент на стену выплыло подобие овального колобка с золотистыми лучами в разные стороны. Оно светилось, играло чистыми светлыми тонами.
- Хотя ты и ведешь аморальный образ жизни, но ты мне нравишься, - заявило оно добрым устойчивым голосом, останавливаясь над головой под потолком. Чуть заметные тени пробегали по лучам, по едва осязаемому лицу в центре овала. - Ты мне нравишься.
Я с интересом следил за сияющим кругом. Показалось, что это добрый ангел-хранитель. Неожиданно очертания резко изменились, потемнели. Проступило подобие изображаемого людьми на рисунках черта с рогами, длинным крючковатым носом и острыми колючими глазами. Но только подобие, образ немного был иным.
- Ты мне тоже нравишься, - сказал черт более грубым поставленным голосом. - Ты пьешь, занимаешься онанизмом, гуляешь по бабам, дерешься. Ты мой.
Я с раздражением уставился на него. Образ вызывал негодование, неприятие.
- Нет, - запротестовал я. - Я не твой и нравиться тебе не желаю. Уходи прочь.
Снова черт превратился в ангела и тот опять повторил, что я ему нравлюсь, несмотря на то, что веду аморальный образ жизни. Неустойчив, похотлив, сластолюбив. Но все-таки хорошее во мне есть. За это я и нравлюсь. Его тут же сменил черт, повторивший первоначальное высказывание. Я сопротивлялся ему, не желал видеть. Перемены образов происходили несколько раз. Наконец, я встал и пошел на кухню попить воды. За спиной звучал смачный голос черта:
- Ты мне нравишься, - повторял и повторял он. - Ты мне нравишься, нравишься…
Я не мог отделаться от него. Нервно передергивал плечами, гремел железной кружкой, злился. А он все звучал и звучал. Наконец, начал иссякать. Зайдя в туалет, я пустил струю мочи в унитаз. Краем глаза заметил, что к двери подлетели два серебряных квадратика. Они словно подглядывали за мной. Один квадратик был немного ущербен с угла. Я понял, что это души. Им интересно наблюдать за всем, чем занимается человек. Чувство стыда сменилось снисхождением. Ну что же, коли вам доставляет удовольствие, смотрите. Стесняться не стоит, вы знаете неизмеримо больше, а вновь почувствовать земную жизнь нужно. Сами говорили, что такое событие предоставляется редко. Вы тоже были людьми, просто за долгое время отвыкли от телесного бытия. Едва я закончил процедуру, квадратики сверкнули в воздухе и исчезли. Замолчал и голос черта. Нырнув под одеяло, я смежил веки. Впервые за десять дней так захотелось спать, что даже забыло затаившейся за дверью опасности. Впрочем, в подъезде давно устоялась сонная предутренняя тишина. Как и во всем доме. Даже на близком проспекте, шумном до поздней ночи, замерло движение одиноких торопливых автомобилей, на перекрестках не замечающих красных сигналов светофора.
Не помню, сколько прошло времени. Наверное, я проспал остаток ночи и весь световой день. Проснулся внезапно, от тревожного предчувствия. Вздрогнув, отшвырнул от лица одеяло, всмотрелся в черную тишину. Со стула рядом с кроватью встала вся в черном сгорбленная старуха, заспешила в прихожую. На кресле за спинкой койки шевельнулась сложенная старая курточка. Из-под нее раздался тихий испуганный возглас. И тут-же я заметил стоящую в стороне, возле книжных шкафов, мать. Она прижала палец к губам, призывая к молчанию. Я сразу успокоился, поудобнее устроился в постели. За дверью слышалась негромкая возня.
- Пришли? - догадался я.
Мать молча кивнула, сделала неслышный шаг по направлению к прихожей. Вид у нее был спокойный и решительный. Я понял, что даже не имея при себе никаких средств обороны, бесплотные души способны навести на бандитов такого ужаса, что те вряд ли смогут что-либо предпринять. Перед их глазами начнут возникать страшные видения, икона в углу, скорее всего, оденется призрачным светом. Она старинная, культовая, за долгое время вобравшая в себя чудодейственную силу человеческого духа. Мразь не успеет прикоснуться ни к чему, как объятая ужасом бросится бежать. Так размышлял я, прислушиваясь к царапаниям по дереву. Это продолжалось недолго, кто-то подергал заручку, тихие голоса перекликнулись между собой, взаимоосторожные шаги замерли за выходом из подъезда. Мать облегченно вздохнула, успокоился кто-то под курточкой. В комнате снова повисла тишина. Наверное, вторая ночь давно вступила в свои права. Откинувшись на подушку, я заложил руки за голову и поднял глаза к потолку. На нем уже шумела незнакомая жизнь. Мужчины и женщины занимались делом, отдыхали, разговаривали, смеялись, дети игрались. Все как на Земле, только спокойнее, безоблачнее, что ли. Неожиданно подлетел разбитной парнишка лет четырнадцати-шестнадцати, в простенькой одежде. Он сел как бы на край небесной тверди, свесив вниз обутые в потрепанные башмаки ноги, внимательно посмотрел на меня. Лицо серьезное, восточное.
- Ты кто? - спросил я.
- Метис, - он улыбнулся и пояснил. - Помесь еврея с турком. Или мусульманский еврей.
- Как ты попал на небо? Ты же еще мальчик.
- Автомобильная катастрофа, - не слишком огорченно развел он руками. - Я служил у лавочника, на побегушках.
- Нравится тебе на небе?
- Не очень. Дожди выпадают два - три раза в год. Тогда для нас праздник. Понимаешь, здесь все ненастоящее, как бы мысленное, воображаемое. Еда, одежда, удовольствия, неприятности. Мы попадаем сюда в том виде, в каком застала смерть. Общаемся, живем как на Земле с той лишь разницей, что здесь все равны. Нет различий по расовым, национальным признакам, нет зависти, других пороков. Поэтому и нет войн. Конечно, ссоры случаются. Но если душа убьет другую душу, ее отсылают на второе небо и она вернется на Землю гораздо позже.
- А через сколько лет вы становитесь людьми вновь?
- Через двести лет. Но можем не вернуться вообще. Все зависит от людей, как они себя поведут. Мы очень боимся атомной войны. Если планета погибнет, нам некуда будет возвращаться.
- Что же с вами станет тогда?
- Не знаю. К нам прилетит Красавица и начнет нас кормить. Я уже говорил, что еду мы достаем на Земле. Мы часто летаем к вам, но вмешаться, изменить что-то не в силах. Мы бесправны, можем смотреть на ваши действия только со стороны. Поэтому очень боимся войн и конфликтов. На Земле - рай, потому что все чувства, дела, естественные, плотские. Здесь - ад. Мы просто мысли, Разум, сохранивший накопленный прошлыми жизнями опыт. И снова возвращаемся на Землю, чтобы стать чище, может быть, исправить допущенные ошибки. На Земле - рай, здесь - ад.
Я вдруг подумал о смысле выражения "седьмое небо". Значит, если душа вновь совершит преступление, то она уже вернется не через двести, а через четыреста, даже через тысячу четыреста лет. Если на Земле рай, то это страшное наказание. И еще подумал о том, что Разум иногда воплощается в реальность. Ведь убить душу практически невозможно, а мальчик опроверг это. Впрочем, на Земле тоже губят души. Самое страшное оружие - слово. В Библии сказано, что вначале было Слово. Оно способно на все: и построить, и разрушить.
- Я видел одну как бы двуликую душу. Из ангела она превращалась в черта. И наоборот. Кто это? - спросил я.
- Как двуликий Янус, - нашел определение поточнее мальчик. - Да, у нас бывают такие, прилетают иногда. Я не знаю, кто это. Наверное, тебя просто предупреждали, чтобы ты задумался над своим поведением.
- А Бог к вам прилетает? Ты его видел?
- Да, видел. Но он прилетает нечасто. Посмотрит, даст указания и снова улетит.
- Как он выглядит?
- Он похож на золотой круг с лучами. Человеческого лица я не видел. Это как плотная плазма, сгусток мощной энергии.
- Он добрый?
- Я бы не сказал. Он скорее злой. Справедливый, но беспощадный. Добрым назвать нельзя. Если душа ведет себя недостойно, он карает.
- Он правит вами?
- Да, он нами правит. Интересно было с тобой поговорить, такое случается редко… Все мы скучаем по Земле, по обществу людей. Ты, наверное, и сам это понял, когда общался с душами. Но от нас ничего не зависит, вся Жизнь в ваших руках. На Земле - рай, здесь - ад.
Мальчик растворился. Я задумался. Все-таки, миром на Земле правят евреи, наиболее умные из людей, прогрессивные. Они написали Библию, создали достаточно приемлемые для человечества законы, заповеди. Мальчик показался умнее других, растолковал жизнь душ доходчивее. Евреи создали масонскую ложу, сумев подчинить железным правилам даже немецких рыцарей. Вольные каменщики - строители отбирали в малочисленные, жестко законспирированные ряды лучшие умы человечества, которые могли достичь совершенства только после прохождения тридцати трех ступеней развития. Недаром Гитлер обрушил на евреев всю националистическую костедробильную машину. Ведь они космополиты, не признающие разделения по нациям, по расам, а уважающие лишь Разум. Но как относиться к отдельным лицам еврейской ли, кавказской национальности, к тем же неграм, стремящимся при скудости ума, зато с присущей все пожирающей вокруг инфузории наглостью прибрать к рукам рынки торговли, прописать в не принадлежащих им домах свои многочисленные семейства и родственников, поражающих интеллигентного европейца, того же добродушного русского, первобытной жестокостью, нравами? Терпимо? Переселяться с плодородных, обработанных предками земель на суглинок или в дебри тропических лесов? То есть, подставлять другую щеку? А почему евреи так не делают? Американцы тоже, наоборот, загнали коренных индейцев в резервации, хотя у них почти все президенты масоны. У англичан, французов, между прочим, тоже. Да, Гитлер не прав, за что поплатился. Но любое общество должно иметь национальную окраску, свою культуру, путь развития. Пока… Пока оно не поймет, что первобытный папуас и современный англичанин вылупились из одного яйца - человеческого. Необходимо создать условия, чтобы любой процесс развития проходил постепенно, иначе, как революция в России, он с треском провалится. Кстати, для космополитов - масонов Россия была идеальным плацдармом для осуществления замыслов. Многонациональна, терпима, природные богатства неисчерпаемы. К этому времени Европа с Америкой уже демократизировались, чуть ли границы не открыли. А тут под боком тысячелетняя империя, третий Рим. Но… всему свое время, как любому овощу. Даже в развитых странах о коммунизме пока мечтают. Пока. Он придет, потому что неизбежен. Опять же, как для него созреет тот или иной овощ - государство.
Возле кровати присела мать, посмотрела любящими глазами. Я вздохнул.
- Тяжело тебе, сынок, - тихо сказала она. Я по прежнему почти не раскрывал рта, лишь чуть шевелил губами. Душа сама разговаривала с ней, отчего в груди возникало некоторое напряжение.
- Не то слово. Сам пропил немало, украли. Кто вор, до сих пор не знаю. Друзья клянутся, что не они. Может, сосед с третьего этажа?
- Нет, сынок, он не брал.
- Он был здесь всю ночь. Открыл дверь, вошел его сын с кем-то из пацанов и выгребли деньги из сумки.
- Его сын тоже не брал, но оба знают, кто взял. Это друзья сына.
- Друзья сына? Я их знаю?
- Нет. Сам сын никто, пешка в их руках. После смерти матери они с отцом потеряли почву под ногами. Безвольные.
- Я хочу найти воров и отомстить.
- Прошу тебя, не делай этого. Ты не справишься, их много.
- Но меня обокрали, - запротестовал я. - В конце концов, ты знаешь, что среди ребят я последним не был.
- Знаю, но не трогай их.
- Что же ты предлагаешь, простить?
- Да, сынок. Все вернется.
- Они вернут, - подтвердила старуха, которая показалась главной. Она изредка появлялась в темной комнате. И твердо добавила. - Вернут все.
- Ненавижу, - промычал я, по прежнему считая виновниками ограбления друзей. - Что ждет сына соседа? Не работает, от армии отвертелся.
- Он сопьется, - ответила мать. - Он уже спился.
- А его отец? Я не могу снять с него вины. Он и прежде старался хлебать за мой счет, брал деньги без отдачи.
- Он скоро умрет. Недолго осталось.
- Сколько?
- Минуты, - резко сказала старуха.
- А мой так называемый друг Андрей, который много лет сидит на моей шее? Он тоже был здесь.
- Андрей не брал, - сказала мать. - Он уважает тебя, тянется. Он за тебя.
Странно было слышать эти слова. Я всегда считал Андрея с соседом нечистыми на руку, вообще все семейство не внушало доверия. Единственной связующей нитью были совместные загулы. После развала Союза писателей и прекращения деятельности областного литобъединения при нем, этих сдерживающих Факторов, культурно выпивать оказалось не с кем. "Друзья" же постоянно вертелись под рукой. Они открывали двери, выражая радость, готовность в ночь - полночь сбегать за спиртным, постоянно.
- Выходит, виноват я сам, - подвел я итог. - И спрашивать не с кого.
- Уехать тебе надо, - посоветовала мать.
- Да, уехать, - подтвердила и старуха.
- А эти, что топчутся в подъезде? Квартира открыта, замки поломаны.
- Они больше не придут, - сказала мать. - Они ушли.
- Доеду ли? Сил никаких, подняться не могу. И куда ехать посреди зимы. Ни денег, ни приличной одежды.
- Уехать надо, - повторила мать, покачиваясь. - Не пей, сынок. Уехать… уехать…уехать…
Я заметил такую особенность, когда души со мной разговаривали, то повторяли одно и то же по нескольку раз. Видимо, там, на небе, их чему-то учили, чтобы они лучше усваивали, заставляли зубрить урок. А что они накапливали знания, я почувствовал сразу.
- Может, к матери? - спросил я совета. - Доеду ли, сердце постоянно срывается. А тут еще боязнь замкнутого пространства. Как только поезд трогается, даже трамвай, не только поезд, сразу накатывает страх. Чувство такое, что случись неприятность, никто не поможет. По незнакомым улицам ходить боюсь. Откуда эта гадость. Может, оттого, что родился в лагере? С молоком матери впитал заборы с колючей проволокой.
- Пройдет, сынок, только не пей. Не пей, - сказала мать и снова закачалась. - Не знаю…не знаю… не знаю…
- Доедешь, - твердо произнесла старуха.
- Ничего не случится?
- Доедешь, - повторила она.
- Не знаю… не знаю…, - едва различимым голосом продолжала плакать мать.
- Мать говорит, что не знает, - растерялся я.
- Она тебя любит, - спокойно пояснила старуха. - Любит, поэтому не хочет, чтобы ты ехал к родной матери. Ревнует.
- Люблю… люблю…, - еще пронзительнее застонала мать. - Ревную… ревную…ревную…
- Что же делать, ехать или нет?
- Ехать… ехать… Я боюсь за тебя… Не пей…, - плакала мать. - Ехать… ехать… ехать…