- Давно развелся. Живу в однокомнатной квартире вон в том доме. Средний подъезд, первый этаж, дверь как раз напротив входа.
- В этом? - не оборачиваясь, кивнула она в сторону моего дома.
- Да. Так что, милости прошу. Посидим, поболтаем, послушаем магнитофон. У меня японский, "Тошиба".
Глаза ее подернулись легким туманным облачком, из которого так и посыпался звездный дождь. Щеки порозовели, губы чуть приоткрылись. Я почувствовал, что теряю контроль над собой. Все припасы готовы были выскользнуть из рук. Передо мной стояла Шахерезада из "Тысячи и одной ночи", которая вместо того, чтобы презрительно фыркнуть и уйти прочь, на полном, серьезе обдумывает мое предложение. Господи, взмолился я, не выбивай из-под ног последний кусок земли, дай хоть на время облегчить душу с прекрасным твоим созданием. Неужели и на праздник достанется слушать пошлую грубую болтовню потенциальных алкашей!
- Я уже слышала о вас. Вы, кажется, писатель? - тихо спросила девушка, снова незаметно оглянувшись вокруг.
Утвердительно кивнув, я проглотил застрявший в горле тугой ком.
- Хорошо, я сейчас приду. Только дверь оставьте открытой, чтобы…. В общем, так удобнее.
Она взмахнула черной шалью волос и исчезла, словно неуловимое видение, оставив вместо себя обещающий взгляд черных глаз и чуть смущенную улыбку. До дома я дотащился как в тумане. Приоткрыв дверь, как она просила, торопливо направился на кухню, сорвав пробку с бутылки водки, сделал прямо из горлышка несколько крупных глотков. Затем разделся, приготовил закуску, фужеры, рюмки и отнес все это на журнальный столик в комнате. Включив магнитофон, упал в кресло, закурил любимый с некоторых пор "Кэмел". Пачку "Море" бросил на противоположную от себя сторону.
Девушки не было долго. Я уже начал подумывать, что встреча с ней привиделась, что это была обыкновенная галлюцинация. Неспокойная отметина на бутылке с водкой опустилась почти до половины. Скоро со своего "Ростсельмаша" придет Андрей и пьянка продолжится. А затем притащится проспавшийся сосед с третьего этажа, потом еще кто-то, которых я так и не вспомню. Часть денег пропадет, что-то исчезнет из вещей… А и пусть. Грязь, подлость, общение с ограниченными людьми осточертели до рвоты, до тоскливого душевного воя. Ничего не получается, ни-че-го…. Ни денег подкопить, ни найти подходящую женщину, ни издать то, что хочу сам, без якобы для моего блага указок и якобы всего лишь предложений "дебилов от литературы". Эх, Господи, на все твоя воля.
Я снова плеснул в рюмку, проглотил водку одним глотком. Закусывать, как всегда, не хотелось. Курить почему-то тоже. Я встал, переменил кассету в магнитофоне, походил по комнате взад-вперед. Ладно, завтра придет Людмила. Я обещал ей встретить Новый год вместе. Если останусь, жив после пьяной вакханалии, если не убьют потерявшие рассудки собутыльники, или наоборот, я кого-нибудь не замочу в припадке ярости. Я закроюсь дня на два, на три и буду трястись на кровати, обливаясь потом до тех пор, пока не встану, как после тяжелой болезни, на ватные ноги и не проглочу с усилием жиденький наварчик от вчерашнего супчика, сваренного все той же, преданной как собака, Людмилой. А до этого момента она молча будет гладить по мокрым волосам, по вздрагивающему телу и переживать, переживать. Какая же я все-таки скотина. Пусть не люблю ее, пусть она ничего не умеет делать, ни зашить, ни постирать, ни сварить хотя бы простой борщ. А ведь окончила кулинарное училище. Лентяйка, какой свет не видывал. А может, не хочет? Зачем, когда мама - старуха приносит даже хлеб, когда тринадцатилетний сын Антон сберегает для нее единственную конфету, данную ему друзьями или купленную на оставшиеся от школьных обедов медяки. Но такая вот она. Только любовь, ласки да секс, больше ничего на свете не существовало. Однажды, много позже, когда у нас уже родился сын Данилка, я буквально за неделю отвалил ей около полумиллиона рублей. Она отдала деньги Антону. Тот мигом слетал на рынок, купил у китайцев костюмы ей, себе, семидесятилетней старухе - теще. Когда я, гордый своей щедростью, спросил, на что потратила бабки, Людмила резко ответила, что это не мое дело. Я начал настаивать, в голове возникла мысль, что она вновь стала принимать у себя соседа - алкаша, ее бывшего любовника, высасывавшего из нее последние копейки. Мы жили каждый в своей квартире, потому что всей семьей не поместились бы. Да и сквозняки зимой гуляли по полу, словно по городским улицам. А Данилка только родился, У нее же была крохотная комнатушка в трехкомнатной коммунальной квартире на четвертом этаже в центре города. Сухо и тепло. Короче, в тот день дошло до скандала, до слез. Я во что бы то ни стало, хотел убедиться, что деньги не ушли налево. Наконец она бросилась в другую комнату, где спали ее мать с Антоном, выхватила из шкафа злосчастные тряпки, которые костюмами любой нормальный человек назвал бы с трудом, и бросила мне в лицо. Повертев их в руках, я в сердцах бросил:
- Ты бы лучше коляску для Данилки купила, матрац бы новый на кровать. Ведь сгнил уже, не то, что спать, прикасаться противно.
- Это не главное, - тихо и отрешенно сказала она.
А перед этим случаем произошел еще один, из ряда вон выходящий. У меня вдруг зачесалось под трусами. Вечером, при свете настольной лампы, расправил волосы на лобке и ужаснулся. Под корнями угнездились насекомые. Женщин я тогда не приводил, удовлетворялся Людмилой. Бросился к ней. Она призналась, что у нее тоже завелись, но подумала, что это от ее отца, в своей комнате прикованного к постели смертельной болезнью. Как мог спокойно объяснил, что эти звери передаются половым путем, и потребовал признания в измене.
- У меня один ты, - упавшим голосом повторяла и повторяла она. - Ты для меня все, и я никогда ни на кого тебя не променяю, потому что я тебя люблю.
- Ну что же прикажешь делать дальше? Как бы на моем месте поступила ты?
- Не знаю, это твои проблемы. Не веришь - уходи. Удержать я тебя не смогу. А насекомых нетрудно вывести. Сложнее будет потом, когда я останусь одна.
- Значит, ты считаешь, что я это я их подцепил?
- Не знаю. Я уже сказала, что у меня никого не было, нет, и не будет кроме тебя. А ты мужчина, имеешь право гулять на стороне сколько угодно. Но для меня это не главное.
Описанные выше события произойдут позднее. Сейчас же я продолжал мерить комнату нетвердыми шагами, изредка косясь на приоткрытую дверь. И наконец-то она скрипнула. В проеме показалось обрамленное черными густыми вьющимися волосами прелестное личико. Зрачки миндалевидных глаз немного расширились как у ожидающей подвоха кошки.
- Можно? - осторожно переступая порог, спросила девушка.
Она была одета в меховую курточку, в фирменные джинсы, удачно подчеркивающие длину и стройность ее ног, в отороченные мехом полусапожки. На голове едва держалась адидасовская вязаная шапочка. Видимо, она успела сбегать домой и переодеться, потому что во время встречи на углу магазина одежда ее состояла из более простых вещей.
- Проходи, - немного замешкавшись с ответом, пригласил я. Взгляд метнулся к трельяжу, на котором стоял флакон с французским одеколоном. Она улыбнулась, разгадав запоздалую мысль. Но промолчала. - Раздевайся.
- Сразу? - плотно закрывая за собой дверь и поворачивая торчащий в замке ключ, засмеялась девушка. - Позвольте хоть немного согреться, прийти в себя. Иначе я подумаю, что вы сексуальный маньяк.
- Да брось ты, от такой жизни скоро импотентом станешь.
- Неприятности? - сбросив курточку и сапожки, она отвела рукой бамбуковую вьетнамскую штору, вошла в комнату, цепко осматривая каждый предмет. Изучив книжные шкафы, перевела потеплевший взгляд на меня. - Я всегда думала о вас как о порядочном, уверенном в себе человеке. И вдруг эти странные слова. Что-нибудь не так?
- Временная потеря контроля над собой, - отмахнулся я, довольный тем, что давно не безразличен девушке. Так, по крайней мере, можно было истолковать ее признание. - Падай в кресло и, давай сразу перейдем на "ты". Терпеть не могу официальщины, тем более в своем доме.
- Я тоже, хотя это нелегко, - удобно устраиваясь за журнальным столиком, согласилась она. - Потому что вы… ты… давите на меня своим авторитетом. Телевидение, фотографии в газетах, книги. Может быть, я преувеличиваю, но всегда хотелось уйти от разговора с вами. Такой известный человек, - она засмеялась, затем хитро подмигнула. - А сегодня решила плюнуть на все. Тем более что на моем небосклоне тоже не все гладко, а в руках у вас мой любимый абрикосовый "Амаретто". Да и познакомиться поближе с интересным человеком, послушать умные речи, выпадает не каждый день.
- Замучили семейные проблемы, - поддержал я рассуждения девушки солидарным хохотком.
Из груди теплом ее присутствия быстро вытеснялись остатки седого одиночества, неуверенности. Опустившись в кресло, я открутил пробку с плоской бутылки с "Амаретто", щедро налил плотно-масленную жидкость прямо в фужеры.
- Сейчас мы их размочим, хотя в оценке моей писательской деятельности и связанного с ней авторитета, ты, конечно, преувеличиваешь. Не так страшен черт, как его малюют. Как ты считаешь? Или я еще не убедил поведением загнанного в угол обстоятельствами человека? Надеюсь, временно загнанного.
- Чувствую себя еще не в своей тарелке, - призналась она. - Но вижу, что состояние это, как и у вас, временное.
Я поднял фужер. Если все, что говорила девушка о неловкости при встрече со мной и до нынешнего дня, правда, то ее выдержке можно позавидовать. За время разговора на прекрасном лице не дрогнула ни одна черточка, плавные скольжения рук тоже не выдавали внутреннего волнения. Разве что коленки то соединялись, то разбегались в стороны. Их движения вызывали больше сексуальную похоть, нежели мысли о скованности девушки.
- Итак, сударыня, за знакомство и за наступающий Новый год, - придав голосу некую торжественность, начал я. - Очень рад, что не обошла стороной мое жилище, в котором годами правили бал лишь герои моих книг.
- И герои книг других писателей, - следуя примеру, закончила напыщенное выступление девушка. - У вас… у тебя, их так много. Наверное, больше тысячи томов. Вы их все прочитали?
- Да, здесь то, что отвечает духовным запросам: Бунин, Достоевский, Ремарк, Набоков, Фицджеральд… Толстого Льва Николаевича, сколько ни перечитываю, усваиваю с трудом. Громоздок. Видимо, не дозрел до мышления глобальными масштабами. А вот Чехов, хоть и тонок, но понятен. Так же и Набоков. Здесь ты видишь сотую часть прочитанного…
Мысль о том, что понесло, что плотно уселся на любимого конька, заставила прикусить язык. Я мог часами рассуждать на подобные темы, не замечая сидящих напротив собеседниц, среди которых попадались экземпляры, достойные играть главные роли в Голливуде, не обращая внимания на откровенно скучающий вид, даже зевоту. В общем, до утра. А на зорьке напоить горячим чаем, скорее всего, в знак благодарности за то, что меня терпели, и проводить на первый троллейбус, так и не ответив на зовущие поначалу взгляды, не прикоснувшись губами к припухшим губам, не притронувшись к округлой, пышной или маленькой - какая разница - груди. Такое со мной случалось довольно таки часто. Поэтому с усилием оторвав глаза от сосредоточенного лба девушки, я поспешно протянул фужер навстречу ее фужеру, и закруглился:
- От чтива и графомании я избавлялся сразу. Закончим на этом, иначе меня не остановить. Соскучился, забыл, что время разглагольствований давно позади. Людям не до книг, пришла пора действий. Так выпьем за этот, будь он проклят, прыщавый переходный возраст. Может быть, когда-нибудь придет и наш черед. "Как старым винам…".
- Но почему, мне интересно, - запротестовала, было, девушка.
Но я опрокидывал фужер в открытый рот. Она с сожалением вздохнула, взмахнула ресницами. Выпила до дна.
Не знаю, как у кого у меня лично ликер на водку шел неплохо. Наступало эдакое вяло расслабленное состояние, когда не хотелось шевелить ни одной частью тела. И специфический привкус абрикосовых косточек во рту. Кайф. Я откинулся на спинку кресла, лениво посмотрел в сторону девушки. Щеки еще больше порозовели, пухлые губы влажно заблестели. Наверное, сейчас они были липкими. Так и есть. Девушка с трудом расклеила их, чтобы всунуть в образовавшуюся щель длинный мундштук сигареты, выдернутой из пачки "Морэ". Пересилив вялость, я чиркнул спичкой.
- Это ничего, что я курю? - выпуская дым тугой струей, спросила она.
- Ты думаешь, что мне впервые довелось присутствовать при подобном эксперименте? - усмехнулся я.
Она понимающе засмеялась. Глаза заискрились, словно в почерневшие уголья затухающего костра подбросили охапку хвороста.
- Да, со мной впервые.
Я откровенно залюбовался игрой света и теней в огромных черных зрачках. О, эта женщина и мертвого поднимет из могилы. Кажется, она догадалась, о чем я подумал. Смущенно потупив взор, сбила нарост на сигарете в пепельницу:
- Давай выпьем, а? Уж пить, так пить, сказал котенок, когда несли его топить.
- Давай. Кстати, тебе нравится эта музыка? - вспомнил я, наконец, о тихо цокающем магнитофоне. - Ты можешь, переставит кассету. Внизу их штук двадцать.
Она взяла фужер, снова выпила вино до дна и после долгой паузы повернулась ко мне:
- Сейчас…. Поймаю душевное и физическое равновесие, и тогда ты меня не узнаешь.
- Я и так от тебя без ума. Боюсь, что это всего лишь сон. Вот проснусь, и ты исчезнешь.
- Прошу, не надо банальных комплементов, - она немного наклонилась вперед, сложила ладони ласточкой перед высокой грудью. - Ты умный, ты можешь придумать, что-то поновей.
- Но любовь стара как мир. Вряд ли люди найдут ей замену. Грубым словам, ее определяющим, тоже.
- Замены искать не надо. Любовь прекрасна и непреходяща как тот же самый вечный мир, - глаза у девушки то сужались, то распахивались до тонких бровей, до висков. Я чувствовал, что тону в них пчелой в меде. - В настоящий момент твоими устами говорит вино. Оно разбудило воображение. Я колдунья, я знаю все. Видела, что нравлюсь тебе. Но трезвого я бы тебя не взяла, потому что ты сильный. Так и осталась бы в памяти просто красивой девушкой. Сейчас же возьму тебя как…
- …как других, - хрипло выдавил я, вдруг ясно осознав серьезность положения, в которое попал. Она действительно оказалась ведьмой. - Как других…
Дыханье учащалось с каждой секундой, голова начала покруживаться. Чтобы избежать затягивающего звездного водоворота в черных зрачках - омутах, необходимо было перевести взгляд хотя бы на книжные полки, на туго обтягивающий округлые груди тонкой вязки свитер, наконец. Переключить внимание, сбить нарастающее внутреннее напряжение. Но воля ослабла от почти недельной пьянки, от переживаний за потерянные деньги, от переросшего в физическое недомогание одиночества. О, это проклятое ощущение пустоты вокруг. Ведь одиночество прекрасно только тогда, когда к нему стремишься сознательно. А я всю жизнь мечтал о крепкой семье. Чтобы как-то загасить поднимающуюся снизу волну необъяснимого страха, я сделал последнюю попытку привести в замешательство саму девушку неожиданным для нее вопросом. Уголки разума еще контролировали внезапно возникшую ситуацию:
- Ты замужем?
- Да. Но к чему ты задал этот глупый вопрос?
На секунду звездная круговерть переместилась в глубину черных бездонных омутов. Этого мгновения хватило, чтобы я перевел дыхание. Выстрел одной из не поддавшихся замешательству мыслей достиг цели. Теперь нужно было срочно сделать очередной шаг - закрепить успех.
- Сам не знаю, - лихорадочно осматриваясь вокруг, соврал я. Наконец взгляд зацепился за все тот же магнитофон. Видимо, потому что он оказался в комнате единственным существом, соломинкой, подброшенной судьбой. - Наверное, из ревности. Посмотрел на магнитофон и подумал, что ты часто танцуешь перед мужем, словно перед шейхом, арабские танцы. Танец живота, или как его там…
Она вперила в меня жесткий взгляд. Теперь ей предстояло начинать все сначала. Или встать и уйти, чему я несказанно обрадовался бы. Я понял все. Она была ведьмой, пираньей. Есть такая порода среди людей - губители душ.