Мы уже установили, что гуляли вчера в ресторане в "Сокольниках", прокрутили остаток его премиальных. Он помнил, что перед последней бутылкой коньяку, видимо сразившей нас наповал, мы обсуждали планы выдвижения Демы в мэры. Все качества, необходимые для получения высоких постов в нашей новой Нигерии, были у него в наличии: алкоголик, криминальное сознание, корыстолюбие, невежество, злобность, бессердечие, полное отсутствие принципов и рыльник как у дикого кабана. К тому же коммуняк проклинал с подросткового возраста, когда его застукали в общежитии с шестнадцатилетней пацанкой и за это турнули из мореходки. Когда мы все это обсудили, то пришли к выводу, что в мэры при надлежащей организации предвыборной кампании он проскочит без сучка и задоринки, а там и до президентского кресла рукой подать. Ввиду столь блестящей перспективы мы и заказали злополучную бутылку.
- Не хочешь продавать часы, - сказал Дема, - купи пузырек. Видишь же, что нам мало.
Телефонный звонок отвлек меня от содержательной беседы. Звонила Елочка. Не успел я изобразить в голосе отцовскую радость, как она меня оборвала:
- Папа, мне некогда, прости. Ты помнишь, что через два дня я уезжаю?
- Помню, детка. А куда?
- Ну, папа! Ну как можно! Мы уже сто раз обсуждали. Я еду в Крым с подругой. У нее там тетка.
- Так ведь железная дорога вроде блокирована?
- Папа! - Тоном Елочка демонстрирует, что ее великое терпение на пределе. Но что за глупейшая затея: две пятнадцатилетние пигалицы в наше время мчатся в Крым?
- А мама что говорит? Как, кстати, ее здоровье?
- Мама согласна. У нас куплены билеты. Папочка, ты что, совсем не просыхаешь?
- Не хами, козявка!
- Нет, ну я прямо не понимаю, что вы за люди!
Лоб у меня вспотел.
- Хорошо, и сколько же тебе требуется денег?
После короткой паузы с неописуемо трагической нотой она прошептала:
- Двадцать пять тысяч. Это минимум.
Ответ у меня нашелся быстрый и остроумный:
- А миллиончик не желаешь?
Тяжкий девичий вздох на прощание с тяжелобольным. Затем деловое перечисление: джинсы, кроссовки, билеты, фрукты и так далее, - и под сурдинку коварное предостережение:
- Может, мне самой заработать?
- Позови мать к телефону! - грозно потребовал я.
Раечка тут же откликнулась, словно у них с дочерью было одно ухо.
- Здравствуй, Евгений!
- Вы что там, свихнулись все? Куда ее несет? Пусть дома сидит. Все сейчас дома сидят, у кого мозги есть.
- Это была твоя идея. Мы были против.
- Кто это мы?
Я слышал, как она соболезнующе улыбнулась в трубку.
- Петр Петрович и я. Но ты сказал: ничего страшного. Не ребенок. Вот она и раскочегарилась.
Я понял, что любой поворот темы выйдет мне боком. Во что бы мы ни играли, против Раисы у меня никогда не было козырей. Дьявол тусовал нашу колоду уже шестнадцатый год.
- Так вы с Петром Петровичем и денег ей дайте. При чем тут я? Он же у тебя крутой парень. Куда ты дела пятнадцать тысяч, которые я отвалил в прошлом месяце? Пустили с Петром Петровичем в оборот? Все боитесь лишнюю копейку на девочку потратить.
- Не сердись. - Голос у Раисы покорно-виноватый - о, как отлично я помнил все эти лживые модуляции. - Елена сказала, что деньги дашь ей ты. Ты бы видел, с какой гордостью она это произнесла.
Я молчал, и она добавила:
- Хочешь, возьми у меня? Елочка не узнает.
Особое изуверство было в том, что Елочка, разумеется, внимательно слушала наш разговор. Я повесил трубку и вернулся на кухню.
Грустный Дема цедил пиво из голубой чашки. По моему лицу он понял, что пойдем за добавкой.
- Тяжко, брат?
- Ничего, - сказал я. - Обычная житейская ноша. Жены и дети.
- Денег просят?
- Денег не жаль, да их ведь нету.
- Как нету? А часы?
Его циничная морда выражала искреннее недоумение.
- Допивай, поехали, - сказал я.
Вскоре мы брели по Измайловской барахолке. Чего тут только не было и кого только сюда черт не пригнал! Это не мне описывать, у меня слог жидковат. Над счастливым порождением перестройки, где талант уютно соседствовал с гнилым кишечным выхлопом нищеты, витал дух скорби. Из-под милостивой тени угрюмых елей азартно высверкивал одичалый русский зрачок. Чужеземная гладкая речь искрилась от соприкосновения с любезным матерком московских коробейников. Проститутки предлагали французскую косметику, художники - свои картины, а юные розовощекие, сыто ухмыляющиеся барыги сплавляли ордена великой войны. Всяк был удал на свой лад. Покупатели делились на рублевых и долларовых, как на белых и черных. Присутствие вездесущего кавказского народца добавляло в музыку беспечного торжища опасный, режущий по сердцу звук.
Не успел я толком оглядеться, как Дема отловил покупателя. Каким-то шестым чувством угадал в пожилой даме с допотопным ридикюлем нашего клиента. Дама была восточных кровей и, конечно, матерой спекулянткой, но часы вкупе с деликатным Деминым обхождением произвели на нее сильное впечатление. Это было видно по тому, как презрительно она скривила пухлые, ярко накрашенные губки.
- Прямо из Египта, - сказал Дема, загораживая даму широкой спиной от возможных налетчиков. - Золото и слоновая кость. Цену назначайте сами, но какая вещь, вы же видите!
Дама с опаской провела по бронзовой головке орла толстым мизинчиком, словно ожидая, что он ее клюнет.
- Ходют? Откуда я знаю, что механизьм исправный?
- Мадам, мы похожи на жуликов? Пишите адрес, вот у него есть паспорт. - Дема ткнул в меня перстом. - Не понравится, аннулируем покупку по первому требованию. Только жестокая необходимость… Ему, видите ли, не хватает двух миллионов, чтобы купить "вольву". Ну зачем тебе "вольва", Евгений? На одних запчастях пролетишь.
- И сколько вы хотите? - спросила дама.
- Пятьсот штучек, полагаю, будет недорого, - сказал Дема как бы в забытьи. - Они же вечные.
Я думал, дама плюнет и уйдет, но она лишь ласково нам улыбнулась.
- Не зарывайтесь, мальчики. Говорите нормальную цену.
- А какая нормальная? - спросил я.
- Тысяч пятнадцать, - глубокомысленно заметила дама. - Да и то, пожалуй, рискованно.
С Демой случилась тихая истерика.
- Рискованно? - переспросил он. - Тогда берите даром. В виде подарка.
Надо отдать Деме должное: в роковые минуты жизни он бывал удивительно находчив.
- Молодой человек, - сказала женщина басом, - вы ничего не продадите, если будете так нервничать.
- Вы не так поняли, - хмуро возразил Дема. - Я бы действительно подарил часы в знак восхищения вашей красотой, но они не мои. Они принадлежат моему другу, а у него дети второй месяц без молока. Он впал в отчаяние, не далее как сегодня утром я вынул его из петли.
Женщина бросила на меня косой взгляд и сдавленно хихикнула. Я тоже хихикнул, но без энтузиазма. Вдруг рядом возникла усатая рожа и дерзко вмешалась в наш мирный торг.
- Часы? - ухмыльнулась рожа.
- Концертный рояль, - ответил Дема.
Сколько просишь? - Новый покупатель смуглой дланью ловко загреб часы. - Хочешь сто доллар?
И тут с нашей респектабельной восточной дамой произошла разительная метаморфоза. Хищно оскалясь, она с такой силой толкнула нахала в бок, что Дема еле успел подхватить выпавшие у него из рук часы.
- Капай отсюда, гнилушка, - проскрипела дама. - Или я тебе на лбу доллар нарисую.
Усач вроде рыпнулся дать сдачи, но его напарник, которого я сразу не заметил, тоже усатый и тоже наглый, подхватил дружка под руку и потащил прочь, что-то оживленно на ходу ему растолковывая. Мы с Демой изумленно переглянулись.
Дама одарила нас завораживающей, безмятежной улыбкой. Пояснила добродушно:
- С ними иначе нельзя. Рыночное отребье, - и добавила озабоченно: - Так на какой цене остановились, мальчики?
Дема засуетился и начал запихивать часы в сумку.
- Извините, мадам, сделка не состоялась. Женя, не теряй из виду этих ребят.
У меня не было сил ему подыгрывать, и женщина это, кажется, сразу усекла. Я восхищался ею. Она была умна, трезва, хороша собой, бесстрашна, знала, чего хочет, и вряд ли ее можно было одурачить. Но точно таким был и мой друг Дема Токарев. Это про них сказал поэт: они сошлись, коса и камень… Их встреча грозила затянуться на века, а деньги мне нужны были к вечеру.
- Мы не можем отдать часы за пятнадцать тысяч, сказал я. - Это же несерьезно.
Женщина задумалась, не отрывая от меня глаз. Что-то странное было в ее пристальном взгляде, какой-то тревожный вопрос, никак не относящийся к происходящему. Может, она с кем-то меня спутала?
- Послушайте, мальчики, это кидалы, они вас надуют, а я даю сто кусков. По рукам?
Поворот был неожиданный, мы с Демой заколебались. Нам обоим хотелось скорее убраться отсюда, залечь в берлогу, зализать раны. В парке солнце пекло нещадно. Здесь было слишком людно, шумно и не видно поблизости ни одного спокойного, нормального человеческого лица. Меня это угнетало. При выходе из затяжного алкогольного транса следует неукоснительно соблюдать некоторые правила: одно из них - избегай толпы.
Женщина достала из ридикюля "Мальборо" и угостила нас сигаретами.
- Хорошо, сто двадцать, но это крайняя цена. Больше вам не дадут нигде.
- Больше нам дадут в любом месте, - возразил неугомонный Дема, - но за сто восемьдесят мы согласны. Мы же не рвачи какие-нибудь.
Со ста сорока тысячами и похмелье не такое муторное. Правда, двадцать тысяч сразу выклянчил Дема, а на десять мы отоварились. Купили на маленьком базарчике возле метро оковалок парной свинины, овощей, разумеется, спиртного, ну и - гулять так гулять! - коробку шоколадных конфет за три тысячи, сверкающую, как новогодняя елка, прибывшую прямо из братских США, скорее всего, в качестве гуманитарной помощи.
- Об часах не горюй, - приободрил меня Дема в метро. - У тебя будильник есть. У меня в квартире ни одних не осталось, и хорошо себя чувствую. Охота узнать, который час, спроси по телефону. Но и это лишнее. Время наш главный враг. Каждая секунда выскребает кроху жизни. Часы изобрел враг рода человеческого. Каким же идиотом надо быть, чтобы по стрелкам тупо следить за собственным убыванием. Сейчас приедем, и первым делом, советую тебе, разбей будильник.
- Что часы, - согласился я. - Лишь бы войны не было.
- Войны тоже бояться нечего. Тем более она давно идет. Она миллионы лет идет, не прерывалась ни на один денек. Человек как появился, так и воюет. Взял в руку палку и оглоушил соседа, чтобы отнять кусок мяса и бабу. Человек изготовлен природой для военных действий и выжил благодаря войне. Война укрепляет инстинкт самосохранения.
- Пожалуй, тут ты опять прав, - поддакнул я. - Но хочется не просто воевать, а победить. А сейчас-то у нас никаких шансов нет.
Соседи по вагону прислушивались к глубокомысленной беседе двух пожилых оболтусов с неодобрением, и некоторые начали отодвигаться к противоположным дверям.
Дема взялся приготовить мясо, а я дозвонился дочери и велел приезжать за деньгами. С удовольствием выслушал ее благодарственное блеяние. Потом набрал номер Селиверстова и испытывал такое чувство, будто кто-то перышком покалывал в затылок. Снял трубку Саша.
- Сашок, давай ко мне. Дема жарит парнинку, посидим, вспомним дни золотые.
- Вы небось уже наклюкались?
- Нет, только собираемся… Как у вас дела? Надя дома?
Как бы Саша ни был скрытен, он должен сейчас намекнуть, хотя бы интонацией, на мои вчерашние подвиги, если они имели место.
- Тебе Надя нужна?
- Нет, - испугался я. - Зачем она мне? Привет ей от нас с Демой.
- Она в магазине, - сказал Саша задумчиво, - но вообще-то мне, конечно, надо бы с тобой поговорить.
- О чем? - Теперь у меня истомно засосало под ложечкой. Я давно заметил, что с возрастом весь спектр чувств, от любви до ненависти, как-то усреднился, приобрел общее эмоциональное звучание, напоминающее чесоточный зуд.
- Ночью листал Плутарха, - сказал Саша. - Это лучшее, что мог придумать. Все же Надька меня скоро доконает…
Все, точка. Он ничего не подозревал, значит, ничего и не было. Любовное свидание пригрезилось в пьяном бреду.
Наденька затеяла вот что: она решила переехать к матери, а квартиру, в которой они жили с Сашей, сдать иностранцам. Сейчас многие так делают, чтобы удержаться на грани выживания. Таким образом московское жулье получило еще одну выгодную статью дохода. Со сдачей и перепродажей жилья устраивалось множество махинаций, иногда, судя по газетам, самого зловещего свойства. К примеру, одинокие старики завещали квартиру неведомым благодетелям, которые обязывались за ними ухаживать и даже приплачивать некую сумму к пенсии: а спустя несколько дней после заключения обоюдовыгодного договора старики попросту исчезали, что, естественно, давало нашей бредовой прессе повод для шутливых заметок, одна из которых, попавшая мне на глаза, помнится, называлась: "Куда испарился старичок-боровичок?" Однако Сашу напугало не то, что иностранцы могут присвоить его квартиру, он не хотел жить с тещей и приспосабливаться к ее полудикому нраву. Его тещу я хорошо знал: это была милая, интеллигентная женщина, разумеется, со своими причудами, в силу сосудистых нарушений потихоньку выживающая из ума и посвятившая остаток дней незамысловатым радостям бытия: она завела с десяток кошек и трогательно скармливала им свою пенсию. Квартирный маневр жены, продиктованный нуждой, Саша расценил как злобное посягательство на его духовную независимость. Своим поступком Наденька выказала наконец-то истинное отношение к его научным изысканиям и вообще к его личности. Уже десятый год Саша пыхтел над философским трактатом о взаимосвязи всего сущего в природе, и чтобы закончить работу, ему требовалось всего лишь каких-нибудь десять-пятнадцать лет. Но если Наденька осуществит свой нелепый проект, а при ее первобытном упрямстве это вполне возможно, на благородном замысле, конечно, можно ставить крест, и из этого вытекало, что вся его жизнь брошена псу под хвост.
Пока он выговаривался, я успел выкурить пару сигарет.
- С чем никогда не смогу смириться, - подбил бабки Саша, - так это с ее каким-то патологическим душевным бесчувствием.
- Тут ты несправедлив, - возразил я. - Она же думает не только о себе. У тебя запросы большие, а зарплата маленькая. На какие шиши она покупает каждый день сосиски и творог? Да и в отпуск ты в прошлом году мотался в Юрмалу. Нет, ты сам отчасти виноват, не надо было привыкать к красивой жизни.
- Все сказал?
- Саш, приезжай, у нас налито.
- Пир во время чумы, - брезгливо заметил он. - Вот так мы и профукали страну.
Елочка отперла дверь своим ключом и впорхнула на кухню, как лучик света. Дема поперхнулся пивом, когда ее увидел. Но я полностью сохранил присутствие духа.
- Надо же, как ты быстро. На самолете, что ли, прилетела?
Елочка мило сморщила лобик.
- Все похмеляетесь? Не стыдно вам?
Дема приосанился, приподнялся, пододвинул ей стул.
- Выпей с нами водочки, прекрасное дитя. Или, хочешь, скушай котлетку, пока их твой папочка все не слопал.
- Некогда мне с вами рассиживать, - ответила Елочка. - Дмитрий Владиславович, а почему я сколько лет вас знаю, ни разу трезвым не видела?
- Дерзкий язычок, кошачьи ужимки - все это признаки дурного воспитания, - укоризненно заметил Дема. - Но тебе отвечу, как старому другу. Я, Леночка, лишний человек на этой земле, никому не нужный.
- Как Онегин с Печориным?
- Да, как Печорин, с той лишь разницей, что меня никто никогда не любил. Я имею в виду, бескорыстно, как Бэла.
- Даже родители?
- Они-то в первую очередь. Сколько раз подбрасывали соседям, пока не сбагрили в детский дом. Тебе разве папа не рассказывал?
- А почему так?
- Не знаю, видно, какое-то проклятье на мне. Всегда шел к людям с открытым сердцем и чистыми помыслами, а натыкался на раскаленную кочергу. Очень больно жить на свете изгоем, не только что сопьешься, повеситься можно.
- А дети у вас есть?
- Были, как не быть. Мальчик и девочка. Такие прелестные, помню, создания, два голубоглазых ангелочка. Как только подросли, подсыпали в кофе стрихнину. Врач отчекрыжил половину желудка. С тех пор и мыкаюсь из госпиталя в кабак. Слава Богу, недолго осталось. Еще лет сорок протяну, и каюк. Над могилкой никто не заплачет. Разве что отец твой помянет недобрым словом, как незадачливого должника.
Из Деминых очей проступили искренние крокодиловы слезы, при этом он слишком откровенно пялился на остренькие, смело топорщившиеся под белым свитерком Елочкины грудки. Мне это не понравилось. Я молча взял дочь за руку и увел в комнату. Там мы уселись, внимательно разглядывая друг друга.
- Плохо выглядишь, - сочувственно заметила дочурка. - Смотри, допьешься, схватит дергунчик.
Она была умна, тороплива, скрытна, настырна, бесшабашна, умела ластиться со змеиной грацией, и не за что было уцепиться, чтобы ощутить: она моя дочь. Самое ужасное: я давно сомневался в доброте ее сердца. Сомнения начались, когда я убедился, как бессердечна, жестока ее мать. Чтобы понять это, понадобились долгие годы, и это открытие было, наверное, самым потрясающим в моей жизни. У Елочки были материны наивные, беспомощные глаза, но четкими, нервными чертами лица она скорее напоминала моего отца, каким он выглядел на редких фотографиях в молодости. Природа не обделила ее женской привлекательностью: стройная фигурка и обманно-плавные движения гимнастки, разминающейся перед изощренными кульбитами.
- Я недоволен твоим поведением, Елена Евгеньевна, - пробурчал я. - Ты взяла какую-то отвратительную манеру разговаривать, словно все перед тобой виноваты. Запомни: ты взрослая, и никто ничего тебе уже не должен.
- Папочка, дорогой! - Ее глаза смеялись, но на донышке - лед. - Ну перестань зудеть. Я тоже недовольна, что ты пьешь водку. Значит, мы в расчете. Давай денежки, и я исчезну.
- Сейчас трудные времена, а я не фальшивомонетчик.
Мгновенно на лице ее отразилось отчуждение, кольнувшее меня в сердце.
- Тебе нравится, чтобы я умоляла?
- При чем тут это? Я хочу, чтобы ты хоть немного поумнела наконец. Вся эта твоя поездка - бред сивой кобылы.
- Да нет, ты любишь, когда перед тобой стоят на коленях. Все мужчины это любят. Но я же сказала, что могу и сама заработать.
- На что намекаешь?
Многие девочки сейчас так зарабатывают, но мне не хочется. Не хочется расстраивать своих милых, чутких, заботливых родителей.
- Ах, не хочется!..
Я с трудом удержался, чтобы не отвесить ей оплеуху. И она это сразу почувствовала. Взгляд ее потемнел, спина прогнулась. Бледная кожа заискрилась. Даже сквозь пьяную одурь я ощутил, как трещат и вспыхивают синим пламенем последние мостки, соединяющие нас. Я не боялся ее потерять, но не хотел, чтобы она осталась неприкаянной.
- Тебе нужны только деньги, вот они! - Я протянул ей заранее приготовленную тугую пачку тысячерублевых банкнот в почтовом конверте.