И он не в лучшей форме, чтобы выжить, окоченевший от холода и скрипящий, как старик, - таким он стал после купания в ледяной воде и сна на полу в нетопленой комнате. Когда двигался, трещали суставы, все тело болело, и он передвигался, словно калека. Потрогал одежду - она была еще мокрой. Ночью здесь было не очень-то тепло. Все еще мокрыми оставались и ботинки, и куртка.
Но он больше не мог оставаться в конторе. Они конечно же прочешут весь парк, и будет плохо, если его поймают на втором этаже с одной лестницей. Но выйти без ботинок и зимней куртки тоже невозможно.
Хорошо, еще есть несколько минут. Он оставил ботинки и куртку на месте и пошел в ванную. Горячая вода была не очень уж горячей, но, во всяком случае, теплой. Удивительно, что ее совсем не отключили на зиму. Но, возможно, у труб надежная теплоизоляция, уберегающая от замерзания, и контору зимой иногда посещают. Он умылся, и самочувствие немного улучшилось. Выпил воды и почувствовал, как она прошла в пустой желудок. Ощущение не из приятных. Вернулся в контору, надел ботинки. На три пары носков они налезли с трудом и не без боли, но теперь холод и сырость не доберутся до кожи. Затем на рубашки и летнюю куртку надел свою куртку, которая тоже налезла на него с трудом. От прикосновения мокрой холодной куртки к шее и запястьям его сразу охватил озноб, но с этим ничего не поделаешь. Оба ножа положил в боковые карманы, надел влажные перчатки, взятые в конторе сторожа, но высохшие лучше ботинок и куртки. Теперь он готов. Спустился вниз, отодвинул стул и корзину, осторожно открыл дверь с зеркалом. Поблизости - никого. Он вышел и закрыл за собой дверь.
Возле магазина одежды на мостовой с искусственным булыжником тоже никого не было. Он задержался на минутку в дверном проеме. Солнце светило ярко, но не грело. Он едва мог расслышать несколько раз то неожиданно возникающий, то исчезающий шум. Потребовались минуты, чтобы разобраться, откуда он доносится, но затем Паркер понял. Они везде включали электричество. Переходя от дома к дому, от одного аттракциона к другому, от одной экспозиции к другой, включали и тотчас выключали, как только начинали воспроизводиться записи на магнитофонную ленту. Оставили свет, но не звук. Если он доживет до вечера, но не сумеет выбраться, отсрочки больше не будет. Парк окажется ярко освещенным от одного конца до другого. Да и при дневном свете в зданиях будет гореть свет. Темных уголков не останется, или их будет очень мало. Положение хуже некуда.
Справа находился фонтан, тот, что в центре парка, слева - остальная часть "Острова Нью-Йорк", а за ним аттракцион для катания "Кони-Айленд" и уличный аттракцион. Он повернул налево. Через несколько шагов побежал.
Часть четвертая
Глава 1
Паркер выходил из "Кони-Айленда", пересекая границу между "Островом Нью-Йорк" и "Заколдованным островом", намереваясь обойти вокруг театра, когда неожиданно услышал голос:
- Вон он! Вон он! За "Змеиным гнездом", за театром на "Заколдованном острове"!!!
Паркер остановился на открытом месте, оглянулся и никого не увидел, но тотчас услышал выстрел. Пуля попала в заснеженный асфальт возле правой ноги, и он поднял глаза. Над головой с протянутых канатов висели кастрюлеобразные вагонетки на четверых. Пассажиры фуникулера поднимались с площадки за театром в задней части "Заколдованного острова", проплывали над парком, поднимаясь до высшей точки над фонтаном, и спускались в дальнем конце, в задней части "Гавайского острова". Они подключили фуникулер к электросети и послали двоих наверх для наблюдения с противоположных сторон парка. Когда обе "кастрюли" оказались в правильном положении, обесточили канатную тягу, и теперь наблюдатели висят наверху, просматривая весь парк. Воздушная разведка, как в армии.
Парень перегнулся через край "кастрюли", высунулся по пояс и показывал револьвером вниз, на него. Хорошо виден на фоне неба. Видимо, был слишком взволнован, а потому полностью раскрыл себя. Если б у Паркера был револьвер, этот ненормальный был бы уже мертв. Застрелить его было так же легко, как в тире. Раздался выстрел. Пуля ударила ближе. Паркер повернулся и побежал к театру. Над ним закричали:
- Он бежит в театр! Он бежит в театр!
Но ничего другого не оставалось. Куда бы он ни побежал, парень в "кастрюле" видел его. Быть может, в театре в конце концов он сумеет пробраться в отдаленную часть, где стена здания укроет его от наблюдателя. Какие у него после этого будут шансы? Кто знает? Может быть, никаких.
Он с силой дернул боковую входную дверь, которую вчера днем оставил приоткрытой. Все сделанные приготовления пригодились. Если что-либо и спасет его, так только день, подаренный ему, чтобы все подготовить. В помещении оказалось темно, преследователи, одержимые страстным желанием всюду включать свет, сюда еще не дошли. Посветив фонарем, чтобы что-нибудь не опрокинуть в темноте, Паркер нашел дорогу на сцену и поднялся по железной лестнице на мостик вдоль левой стены. Веревки, держащие задники, все еще были привязаны к рейке так, как он их оставил, и грузила выстроились в ряд по наружному краю мостика. Движение несколько уменьшило заторможенность в суставах, но все же он не был проворен так, как обычно. Он с трудом заставлял себя двигаться быстро или более ловко, как было ему обычно свойственно и так необходимо теперь. Он выпрямился, нагнулся и пошел по мостику, пытаясь обрести подвижность до того, как они придут.
Двери с треском распахнулись. Длинный тонкий прямоугольник света лег на полпути к центральному проходу между рядами кресел.
Вбежали люди, толкаясь, тяжело дыша и громко переругиваясь. Кто-то крикнул оставшимся на улице:
- Осмотрите все двери, осмотрите их все!
- Включите свет! Где тут зажигается свет? - Кто-то громко спрашивал остальных.
- Там, на сцене! С левой стороны большая панель управления.
Замигали фонари, высвечивая неясные контуры людей. Полдюжины, может, больше. Они столпились вокруг сцены и орали друг на друга, требуя включить свет. Кто-то крикнул, что сейчас включит.
Паркер пробежал по мостику и, дернув за скользящие узлы на веревках, сбросил железные грузила. Он не знал, находится кто-либо под мостиком или нет, если да, то восьмикилограммовые грузила, свалившись на головы, на некоторое время выведут часть людей из строя. В любом случае около сцены торчали трое или четверо. Задники с тяжелой, весом десятки килограммов, нижней частью, чтоб не морщились, один за другим, от первого до последнего, упали вниз, рассекая с громким свистом воздух, как ножи огромных гильотин. Тяжелая нижняя часть задников с грохотом обрушилась на сцену, а расписной холст продолжал падать, громоздясь, словно накрахмаленное белье, и наконец очень тяжелые металлические трубы длиной по ширине сцены свалились вниз, а веревки пронеслись со свистом через блоки под крышей и упали на сцену, словно мертвые бурые змеи. И под всем этим, возможно, остались погребенными люди.
Паркер схватил две оставшиеся веревки, резко дернул, освободив скользящие узлы, и, вцепившись в веревки, резко спрыгнул в глубокое пространство и промчался через темноту в сторону потолка, при этом плечи и спина заныли от боли. Он слышал, как блоки жалобно завыли и начали вращаться над головой, быстро приближаясь, и знал, что должен добраться вовремя, иначе веревки затащат руки в блоки и раздробят пальцы.
Все произошло молниеносно. Полет, как выстрел из пушки, завывание блоков и спуск, вращение в темноте, когда инерция все еще тянет вверх, остановка на полпути, также в темноте, отчаянное размахивание рукой, потому что если он за несколько следующих секунд не коснется чего-либо твердого, то упадет с высоты одиннадцати метров на пол сцены и разобьется. Он ударился левым предплечьем о металл, скользнув по нему, но пальцы успели обхватить металлический предмет и сжали его, будто он ускользал. Предмет оказался металлическим стержнем. Вторая рука, устремившись вслед, тоже ухватилась за него. Паркер повис, покачиваясь. Внизу под ним суетились преследователи, слышались крики, вопли, стоны. Сплошная неразбериха. И все эти звуки перекрывал пронзительный крик:
- Свет! Свет!
И Паркер чуть не крикнул то же самое вместе с ними, потому что теперь свет нужен был и ему, даже нужнее, чем тем, внизу на сцене. Наконец зажгли свет. Он перекатывался волнами. Включали светильники по очереди: огни рампы, ряды прожекторов над сценой, ряды подсветочных ламп перед небольшим балконом, а также рабочие огни и общие, за кулисами. Все светильники в театре были включены, и Паркер поднял голову, чтобы посмотреть, где он находится.
Над ним висела решетчатая подвесная конструкция, сантиметров на шестьдесят не доходящая до потолка. Все блоки крепились в ряд к ее черным трубчатым стержням, к одному из них и прицепился Паркер. У него не осталось прежней силы, но он забыл об этом и, разозлившись, снова и снова пытался подтянуться на руках до уровня подбородка и забраться на конец конструкции, но руки не слушались. Он собрал все силы, дернулся, почувствовав напряжение в плечах и предплечьях, но не смог ничего поделать. Висел на руках и не мог подняться даже на сантиметр. Но дольше висеть таким образом невозможно. Во-первых, иссякали силы, скоро он уже не сможет держаться, и тогда наступит конец. Во-вторых, если он даже окажется в силах продержаться еще некоторое время, рано или поздно кто-нибудь из тех, кто внизу, посмотрит вверх и увидит его. Какой же он, висящий, словно белая омела, будет хорошей мишенью! До чего же легко им будет его убить! Тот старик с мегафоном, Лозини, именно этого и хочет.
Паркер повисел еще с полминуты, а затем стал двигаться. Размахивая ногами вперед и назад, начал качаться. Это усилило напряжение в руках, предплечьях и плечах, но только движение поможет продержаться еще некоторое время. Он подумал, что пока это все, что ему нужно. Он продолжал размахивать ногами перед собой, затем согнул их назад, выбросил вперед. Амплитуда качания становилась все больше и больше, и наконец, при резком движении вперед, ноги ударились о металл. Он сильнее прогнулся назад, затем сильнее вперед, снова коснулся металла. Опять согнул колени, резко выбросил ноги, качнулся назад так далеко, что слегка стукнулся лодыжкой о трубчатый стержень сзади. Снова качнулся вперед, на этот раз выбросив ноги повыше, чтобы они не ударились о металлический стержень впереди, вытянулся во всю длину, и при наибольшем размахе лодыжки попали на стержень и зацепились за него.
Теперь он горизонтально висел под решеткой, держась руками за одну из поперечен, зацепившись лодыжками за другую и прицепившись талией к третьей. С минуту отдыхал, счастливый, что перенес часть своего веса на лодыжки, а затем начал медленно передвигаться на руках влево. Он осторожно двигался так, пока не коснулся левой рукой перпендикулярного стержня, отходящего влево. Схватился за него руками, раз за разом передвигая их понемногу вперед и сгибаясь в пояснице, когда руки приближались к ногам. На минуту остановился, чтобы осторожно, одну за другой, передвинуть ноги по стержню, пока он не оказался уже не поперек лодыжек, а почти около колен. Подождал еще минуты две и поднялся наконец на верхнюю часть решетки и уселся там, свесив ноги и нагнувшись вперед, держась за следующий верхний стержень. Паркер чувствовал такую усталость, будто целую неделю выполнял тяжелую монотонную механическую работу.
Он взглянул вниз. Вроде бы все сделал правильно. На сцене лежали двое: один лицом вверх, другой - вниз. Тот, что лежал ничком, казался мертвым. Во всяком случае, задники с него еще не убрали, они закрывали голову и часть спины. Ноги были согнуты странным образом, не так, как у живых. Другой, с поднятым вверх лицом, лежал около авансцены. С него сняли задник и, очевидно, передвинули. Сверху было видно, что гласа лежащего закрыты, а его ноги сложены вместе, руки - по бокам.
Двое других стояли или ходили по сцене, выкрикивая приказы, иногда одновременно. Их голоса звучали зло и расстроенно. Паркер слышал, как они снова и снова выкрикивали, что "тот дурак" спрятался где-то в театре и его необходимо найти. Время от времени эхо возвращало крики из других частей театра, так что эти люди оглядывались.
Паркер сперва не заметил, но на мостике тоже кто-то был... Паркер насторожился. Наконец тот человек привлек к себе внимание, перегнувшись через перила, крикнул стоящим на сцене:
- Он был наверху, но сейчас его здесь нет!
Один из тех, на сцене, прокричал:
- Есть там другие выходы?
- Нет, только лестница, по которой я поднялся.
- Здесь должен быть еще какой-то выход.
- Нет, Марти. Я осмотрел, но ничего не нашел.
- А что над тобой?
Они смотрели вверх, но ничего не видели. Там, под потолком, не было никаких огней, только тусклый отблеск освещения сцены. Одетый в темное Паркер слился с тенями над решеткой. Парень на мостике снова крикнул:
- Здесь нет никакой лестницы, к тому же наверх никак не подняться.
- Тогда как он оттуда слез?
- Могу лишь предположить, Марти. Вероятно, очень быстро спустился по лестнице и прошел между нами во время неразберихи.
- Но здесь никто из посторонних не проходил!
- Должен был пройти, Марти, другого пути нет. Между моментом, когда сбросил этот хлам на наши головы, и моментом, когда мы включили свет, спустился по лестнице и прошел между нами. Это было совсем нетрудно, мы бегали по сцене, словно стадо сопляков.
- Хорошо, - ответил Марти неохотно, но соглашаясь. - Тогда спускайся живей. Этот ублюдок должен быть здесь, в театре.
Паркер начал движение. Между решеткой и потолком места было очень мало, поэтому перемещался сидя, медленно скользя вдоль стержней к задней стене театра. Очень медленно, чтобы не шуметь, не привлечь к себе внимания, а также из-за усталости. Ноги и руки отказывались работать, они не хотели ничего делать, только расслабленно висеть. Последняя перекладина подходила достаточно близко к задней стене, так что он мог сесть на нее, опереться о стену и передохнуть. Он оперся ногами о следующий стержень, предплечья склонил к коленям и опустил голову, пока она не коснулась рук. Сидел сжавшись, но по крайней мере не нужно было затрачивать усилия, удерживая себя на месте. Отдыхал и смотрел вниз, на сцену.
На ней появился старик. Он шагал взад и вперед, как плохой актер. На седых волосах отсвечивали огни. Руки почти все время держал в карманах пальто, только время от времени вынимал одну и нетерпеливым, каким-то индийским жестом подносил ее ко лбу, защищая от света глаза и свирепо вглядываясь в зрительный зал.
Паркер просидел наверху около двадцати минут, медленно набираясь сил, в то время как те, внизу, снова и снова обыскивали одни и те же уголки театра. Они продолжали кричать друг на друга, что он должен еще находиться в здании и не мог выйти, так как они осмотрели каждую щель. Со временем крики становились более громкими и резкими, будто они пытались убедить себя в том, во что больше не верили. Только однажды кто-то подошел совсем близко к Паркеру: метрах в пяти от места, где он сидел. Из отверстия в крыше вдруг скользнул желто-белый солнечный свет. Оказалось, кто-то стоящий наверху, на крыше, открыл люк. Солнечный свет терял яркость по мере того, как приближался к ослепительно освещенной сцене и не доходил до места, где сидел Паркер. Он никак не отреагировал, просто сидел и смотрел на отверстие. Если в люке покажутся ноги, придется встать и предпринять что-то по отношению к приближающемуся парню. В противном случае лучше сидеть неподвижно, ждать и наблюдать. Но внутрь никто не полез, а сверху раздался голос:
- Мистер Лозини!
Старик поднял глаза, прищурившись и загораживая их обеими руками.
- А?
- Я наверху, на крыше!
- Вижу!
- Здесь никого нет! На снегу никаких следов!
- Тогда зачем там слоняешься? Спускайся!
После краткой паузы парень уныло ответил:
- Да, сэр, мистер Лозини.
Итак, раздражение иссякло, а нетерпение и разочарование нарастают. Неплохо, потеряют бдительность. Если друг на друга рассердятся, не смогут быть внимательными.
Люк закрылся, и Лозини опять начал кричать на стоящих людей.
Прохаживаясь по сцене, он раза два встал прямо под Паркером, и тот принялся было обдумывать возможность найти что-нибудь и сбросить на старика. Что-нибудь металлическое и довольно тяжелое, чтобы действовало как упавшее с высоты грузило, ликвидировав руководителя. Тогда банда может растеряться и уйти. Нет, не сейчас. Плохая мысль. Может, он и убьет Лозини, но откроет остальным, где находится. Они обнаружат его, а также то, что у него нет выхода, что он попал в ловушку. И тогда у них пропадет желание уходить. Пока не закончат дела.
Итак, он не предпринял ничего. Только наблюдал, как Лозини ходит по сцене, и чувствовал, что боль в плечах, руках, спине, ногах постепенно затихает. Да, он ничего не сделал. Наконец Лозини крикнул, что кто-то, должно быть, выпустил его, проявил, дежуря у одного из выходов, невнимательность и позволил ускользнуть. Послали людей сменить караульных. Первых охранников отозвали, и Лозини пронзительно кричал на них, а они защищались, настаивая, что из театра никто не выходил и парень, которого ищут, не мог выскользнуть через дверь.
Лозини позвал полицейских, и кто-то крикнул в ответ, что те у ворот и садятся в патрульную машину, собираясь уехать. Лозини завопил, чтобы копов прислали сюда. Все сгрудились и стали ждать. Лозини продолжал ходить взад и вперед по сцене, а его люди, расположившись в проходе между рядами в партере, наблюдали за ним, другие стояли у всех выходов. Никто не смотрел вокруг и ничего не говорил вслух, но все они, видимо, согласились, что этого парня в здании не найдут, будь он там или нет.
Наконец пришли полицейские. Паркер услышал их, прежде чем увидел. Наиболее крупный из них прошел по проходу, крича и жалуясь. Разве Лозини не, знает, что они с партнером дежурят? Разве он не знает, что они должны были выйти на улицу и время от времени передвигаться?
- Вы, двое, должны быть здесь! - пронзительно кричал Лозини, указывая на них со сцены. - Вы все испортили! Поэтому Кел мертв, и поэтому вы, двое, останетесь здесь, пока мы не найдем этого сукиного сына!
Крупный полицейский протопал на сцену, за ним в нескольких шагах следовал более молодой, робкий и нерешительный. Первый закричал:
- Что вы имеете в виду, что мы все испортили? Мы еще ничего не сделали...
- Вы дали этому парню семь часов, чтобы он подготовился. Вот что вы натворили! Вы дали возможность этому сукину сыну все здесь подготовить. Вот что вы наделали! Целых семь часов! Если бы вы вошли в парк сразу, то поймали бы его, и ничего б не случилось! Вы дали сукину сыну целых семь часов!
- Скажите, ради Бога, что мы могли сделать? Нас послали дежурить у проклятого заграждения, и мы не могли...
- Будь я на вашем месте, я сбежал бы! Думаете, стал бы торчать там целых семь часов? Основная беда всех копов в том, что у них нет мозгов. Вы должны понять...
- Подождите, Лозини, вы не можете...
- Только не объясняй мне, что я могу, а чего не могу, сукин ты сын! Ты всего лишь мой мальчик на побегушках, нанятый за два доллара! И если тебя завтра найдут где-нибудь в укромном местечке с раскроенной башкой, никто даже не поинтересуется происшедшим. Так что думай, что говоришь мне!