Содержание:
-
Кровавая жатва 1
-
Notes 35
Дэшил Хэммет
Кровавая жатва
Впервые город Отервилл назвали при мне Отравиллом в Бате, в заведении "Большой пароход". Но рыжий блатняга Хики Дьюи, от которого я это услышал, доберманов звал доброманами, так что я не удивился тому, как он вывернул название города. Впоследствии я услышал то же самое от людей, которым правильное произношение давалось полегче. Но я долго еще держал такое название за бессмысленную игру слов - люди ведь по-разному переиначивают слова, например, из полиглотки делают Полли-глотку и так далее. Через несколько лет я попал в Отервилл и тут уж сам разобрался, что к чему.
Из автомата на вокзале я позвонил в редакцию "Геральда", попросил Дональда Уилсона и доложил о прибытии.
- Вы можете приехать ко мне домой в десять вечера? - Голос у него был живой и приятный. - Адрес: бульвар Маунтин, дом 2101. Сядете в трамвай на Бродвее, доедете до Лорел-авеню и пройдете два квартала к западу.
Я пообещал так и сделать. Потом отправился в гостиницу "Грейт Вестерн", забросил туда чемоданы и вышел взглянуть на город.
Отервилл изысканностью не отличался. Строителей его явно тянуло к украшательству. Поначалу, может быть, что-то у них и получалось. Но потом кирпичные трубы сталеплавильных заводов, торчавшие в южной части на фоне угрюмой горы, прокоптили все вокруг желтым дымом до полного унылого единообразия. В результате получился уродливый город с населением в сорок тысяч человек, лежащий в уродливой впадине меж двух уродливых гор, сверху донизу пропитанных угольной пылью от рудников. Над всем этим расстилалось перепачканное небо, которое словно выползло из заводских труб.
Первому полицейскому, которого я увидел, не мешало бы побриться. У второго на потрепанном мундире не хватало пары пуговиц. Третий управлял движением на главном перекрестке - Бродвея и Юнион-стрит - с сигарой в зубах. На этом я свое обследование закончил.
В девять тридцать вечера я сел на Бродвее в трамвай и начал выполнять указания, которые дал мне Дональд Уилсон. Они привели меня к угловому дому на лужайке за живой изгородью.
Горничная, открывшая дверь, сказала, что мистера Уилсона нет дома. Пока я объяснял, что у нас назначена встреча, к двери подошла стройная блондинка в чем-то зеленом шелковом, лет около тридцати. Она улыбнулась, но жестокость из ее голубых глаз не исчезла. Я объяснился повторно.
- Мужа сейчас нет. - Она еле заметно шепелявила. - Но если вы условились, он, вероятно, скоро приедет.
Женщина провела меня наверх - в красно-коричневую комнату, выходившую окнами на Лорел-авеню. Там было много книг. Мы сели в кожаные кресла, вполоборота к каминной решетке, за которой пылал уголь, и миссис Уилсон принялась выяснять, какие у меня дела с ее мужем.
- Вы живете в Отервилле? - спросила она для начала.
- Нет. В Сан-Франциско.
- Но вы здесь не первый раз?
- Первый.
- Правда? Как вам нравится наш город?
- Я еще мало видел. (Это была ложь. Я видел достаточно). Я приехал только сегодня днем.
- Невеселое место, - сказала она, - сами увидите.
И тут же вернулась к допросу:
- Наверное, все шахтерские города такие. Вы занимаетесь горным делом?
- Сейчас нет.
Она посмотрела на каминные часы и заметила:
- Невежливо со стороны Дональда заставлять вас ждать так долго после работы.
Я сказал, что это не страшно.
- Хотя, может быть, вы не по делу? - предположила она.
Я промолчал.
Женщина рассмеялась - коротко и резко.
- Я не всегда такая любопытная, - сказала она весело. - Но у вас такой загадочный вид - просто нельзя удержаться. Может быть, вы бутлегер? Дональд так часто их меняет.
Я состроил ухмылку, из которой она могла делать любые выводы.
Внизу зазвонил телефон. Миссис Уилсон протянула к огню ноги в зеленых туфельках и притворилась, будто не слышит звонка. Интересно, зачем ей это понадобилось.
Она начала новую фразу: "Боюсь, мне придет…" - и замолкла, увидев на пороге горничную.
Горничная объявила, что хозяйку просят к телефону. Миссис Уилсон извинилась и вышла вслед за горничной. Вниз она не пошла, а говорила откуда-то поблизости.
Я услыхал: "Миссис Уилсон слушает… Да… Как вы сказали? Кто? Вы не можете говорить погромче? Что?! Да… Да… Кто это говорит? Алло! Алло!"
Звякнул телефонный рычажок. По коридору зазвучали быстрые шаги.
Я поднес к сигаре спичку и смотрел на огонь, пока не услышал, что миссис Уилсон спускается по лестнице. Тогда я подошел к окну, приподнял уголок шторы и стал смотреть на Лорел-авеню и на белый кубик гаража, пристроенного к дому.
Стройная женщина в темном пальто и шляпе вышла из дома и поспешно направилась к гаражу. Это была миссис Уилсон. Она уехала в закрытом "бьюике". Я вернулся в свое кресло и стал ждать.
Прошло три четверти часа. В пять минут двенадцатого на улице завизжали автомобильные тормоза. Через две минуты миссис Уилсон вошла в комнату. Пальто и шляпу она сняла. Лицо у нее было белое, глаза потемнели.
- Мне страшно жаль, - сказала она, тонкие губы ее подрагивали, - но вы прождали напрасно. Мой муж сегодня не придет.
Я сказал, что завтра утром позвоню ему в редакцию.
Уходя, я думал о том, откуда взялось на носке ее зеленой туфли мокрое пятно, которое вполне могло сойти за кровь.
Я дошел до Бродвея и сел в трамвай. До гостиницы оставалось три квартала, когда у бокового входа в муниципалитет я увидел толпу и вышел посмотреть, что происходит.
Тридцать - сорок мужчин и несколько женщин стояли на тротуаре и смотрели на дверь с надписью "Полиция". Здесь были шахтеры и сталевары, еще не снявшие рабочую одежду, щеголеватые парни из бильярдных и дансингов, гладко прилизанные типы с цепкими глазами на бледных лицах, мужчины с унылой внешностью респектабельных отцов семейства, две-три такие же унылые и респектабельные женщины и несколько ночных красавиц.
Я остановился в стороне рядом с коренастым человеком в мятом сером костюме. Цвет лица у него был под стать костюму, и даже толстые губы казались серыми, хотя лет ему было не больше тридцати. Лицо широкое, с крупными чертами и умное. Единственный цвет, кроме серого, был представлен красным галстуком, пламеневшим на серой рубашке.
- Что за шум? - спросил я.
Прежде чем ответить, человек тщательно осмотрел меня, словно хотел удостовериться, что сообщение попадет в надежные руки. Глаза у него были такие же серые, как одежда, но из материала пожестче.
- Дон Уилсон отправился воссесть рядом с Господом, если, конечно, Господь его примет такого - сплошь в дырках.
- Кто его застрелил? - спросил я.
Серый человек поскреб в затылке и сказал:
- Тот, кто в него стрелял.
Мне была нужна информация, а не остроумие. Можно было бы попытать удачи с кем-нибудь другим, но красный галстук меня заинтересовал. Я сказал:
- Я здесь человек новый. Можете острить дальше. Приезжие для этого и существуют.
- Дональда Уилсона, эсквайра, издателя утреннего и вечернего "геральдов", нашли недавно на Харрикейн-стрит, застреленного неизвестными лицами, - пропел он скороговоркой. - Теперь не так обидно?
- Спасибо. - Я дотронулся до его галстука. - Это что-нибудь означает? Или просто так носите?
- Я Билл Куинт.
- Черт побери! - воскликнул я, пытаясь сообразить, что бы это значило. - Ей-Богу, рад с вами познакомиться!
Я выудил из кармана бумажник и быстро перебрал пачку визиток, которые собрал в разных местах разными способами. Я искал красную карточку. Она удостоверяла, что я Генри Ф. Нилл, матрос первого класса, надежный член организации "Индустриальные рабочие"*.
______________
* "Индустриальные рабочие мира" (ИРМ) - одна из самых боевых и прогрессивных профсоюзных организаций США в 20-е годы. Основана в 1905 г. - Примеч. пер.
Во всем этом не было ни единого слова правды.
Я передал карточку Биллу Куинту. Он внимательно, с обеих сторон, прочел ее, отдал обратно и осмотрел меня от шляпы до башмаков без особого доверия.
- Ну, он уже не воскреснет, - сказал Куинт. - Вам в какую сторону?
- В любую.
Мы пошли рядом и завернули за угол - вроде бы без всякой цели.
- Что вам здесь делать, если вы матрос? - спросил он небрежно.
- Откуда вы это взяли?
- Из карточки.
- У меня и другая есть, там написано, что я лесоруб, - сказал я. - Хотите, чтобы я стал шахтером, - завтра достану и такую.
- Не достанете. Здесь их выдаю я.
- А если придет распоряжение из Чикаго?
- Да пошел он, ваш Чикаго. Здесь их выдаю я. - Он кивнул на дверь ресторана и осведомился: - Зайдем?
- Я вообще-то непьющий - когда нечего выпить.
Мы прошли через ресторанный зал и поднялись на второй этаж, там вдоль длинной стены тянулась стойка бара и были расставлены столики. Билл Куинт кивнул и сказал "привет" кое-кому из парней и девушек, сидевших у стойки и за столами, а меня провел в одну из кабинок с зелеными занавесками.
Потом мы часа два пили виски и разговаривали.
Серый человек понимал, что у меня нет никаких прав на карточку, которую я ему показал, равно как и на ту, о которой я говорил. Он понимал, что я вовсе не принадлежу к честным "уоббли"*. Как заправила "Индустриальных рабочих мира" в Отервилле, он считал своим долгом докопаться до моей сути и при этом не дать мне выудить из себя ни полслова о делах городских радикалов.
______________
* От "wobble" - качаться из стороны в сторону, вилять, колебаться; жаргонное прозвище членов ИРМ. - Примеч. пер.
Меня это устраивало. Я интересовался общим положением дел в Отервилле. Об этом Куинт был не прочь побеседовать. Время от времени он небрежно пытался выяснить, какое отношение я имею к красным карточкам.
Я извлек из него следующее.
Сорок лет подряд Отервиллом безраздельно правил старик Илайхью Уилсон - отец того Уилсона, которого убили сегодня вечером. Он был президентом и главным акционером Горнодобывающей корпорации Отервилла, Первого Национального банка, владельцем обеих городских газет - "Морнинг Геральд" и "Ивнинг Геральд" - и хозяином - по крайней мере, наполовину - почти всех сколько-нибудь стоящих здешних предприятий. Помимо этой собственности, ему принадлежал сенатор Соединенных Штатов, парочка членов Палаты представителей, губернатор, мэр и большинство законодателей штата. Илайхью Уилсон - это и был, в сущности, Отервилл, а может быть, даже - почти штат.
Во время войны ИРМ, процветавшая тогда повсюду на Западе, сумела сколотить рабочую организацию в Горнодобывающей корпорации Отервилла. Рабочий люд здесь был, мягко говоря, не слишком избалован. Организация воспользовалась новой ситуацией и выдвинула кое-какие требования. Старик Илайхью пошел на небольшие уступки, а затем затаился в ожидании.
Его час настал в 1921 году. Дела пошли скверно. Старика Илайхью не волновало, что предприятия на время придется закрыть - все равно от них было мало толку. Он разорвал соглашения, заключенные с рабочими, и стал пинками загонять их на место - туда, где они были до войны.
Конечно, раздался крик о помощи. Из штаб-квартиры ИРМ, находившейся в Чикаго, сюда прислали Билла Куинта. Он выступил против стачки, осудил открытый невыход на работу и посоветовал применить старый прием - саботаж, то есть оставаться на рабочих местах и не расходовать силы. Но отервиллским ребятам этого было мало. Они хотели действовать, хотели попасть в историю рабочего движения. И забастовали.
Стачка длилась восемь месяцев. Обе стороны потеряли много крови - в фигуральном смысле. "Уоббли" отдали ее и в буквальном. Старик Илайхью нанял для кровопусканий бандитов, штрейкбрехеров, национальную гвардию, даже части регулярной армии. Когда был проломлен последний череп и хрустнуло последнее ребро, в рабочей организации Отервилла осталось столько же пороха, сколько в отгоревшей хлопушке.
И все же, сказал Билл Куинт, старик Илайхью слегка просчитался. Он задавил стачку, но потерял власть над городом и штатом. Чтобы одолеть шахтеров, ему пришлось дать полную волю своим наемным головорезам. Когда битва закончилась, он не сумел от них избавиться. Старик Илайхью уже отдал им город, и забрать его назад не хватило силенок. Отервилл приглянулся бандюгам, и они здесь окопались. Они выиграли для старика бой, а город взяли себе в уплату за труды. Открыто порвать с ними Илайхью не мог. У костоломов было что порассказать о нем. Старик нес ответственность за все, что они понавытворяли во время стачки.
Дойдя до этого места, мы с Биллом Куинтом уже порядком набрались. Он осушил еще стакан, отбросил волосы, которые лезли ему в глаза, и обрисовал нынешнее положение:
- Сейчас, пожалуй, в самой большой силе Пит Финн. Вот это, что мы пьем, - его товар. Потом еще есть Лу Ярд. Он дает деньги в рост и занимается выкупом под залог. Завел контору на Паркер-стрит, скупает там, говорят, почти весь левый товар в городе и корешит с Нунаном, шефом полиции. Потом еще этот парень Макс Талер, по прозвищу Шепот, у него тоже много дружков. Такой чернявый, гладкий паренек, у него с горлом что-то не в порядке. Не может говорить громко. Игрок. Вот эта троица, за компанию с Нунаном, помогает Илайхью управлять городом - только помощи от них больше, чем ему надо. Но старику приходится с ними водиться, а то…
- А где в этой раскладке парень, которого сегодня пришили, сын Илайхью? - спросил я.
- Был там, куда его папаша поставил, и вот где он теперь…
- Ты хочешь сказать, что сам старик велел его…
- Возможно, но, по-моему, вряд ли. Этот Дон, когда вернулся домой, стал редактировать папашины газеты. Старый черт, хоть и стоит одной ногой в могиле, все еще норовит брыкаться. Он привез парня с этой француженкой из Парижа и сделал из него себе обезьянку - хорошо придумал, по-отцовски. Дон начал в своих газетах кампанию за реформы: очистить городок от преступности и коррупции. Это значит, если доводить дело до конца, очистить его от Пита, Лу и Шепота. Понял? Старик использовал парня, чтобы встряхнуть их как следует. Так вот, по-моему, ребятам это надоело.
- А по-моему, в твоей раскладке не все сходится, - сказал я.
- В этом паршивом городишке многое не сходится. Будешь еще пить эту бурду?
- Я сказал, что не буду. Мы вышли на улицу. Билл Куинт объявил, что живет в гостинице "Шахтерская" на Форест-стрит. Нам было по пути, и мы пошли вместе. Возле моей гостиницы стоял мясистый парень, похожий на полицейского в штатском, и разговаривал с пассажиром большого автомобиля.
- В машине - Шепот, - сказал мне Билл Куинт.
Я заглянул за плечо мясистому и увидел Талера в профиль. Он был маленький, молодой и смуглый, с красивыми чертами лица, будто выточенными острым резцом.
- Аккуратный, - сказал я.
- Угу, - согласился серый человек. - Динамит в упаковке - он тоже аккуратный.
2. ЦАРЬ ОТРАВИЛЛА
"Морнинг Геральд" посвятила две страницы Дональду Уилсону и его смерти. На фотографии у него было приятное умное лицо - вьющиеся волосы, смешливые рот и глаза, на подбородке ямочка, галстук в полоску.
Описание смерти не отличалось сложностью. Вчера вечером в десять сорок в Дона всадили четыре пули: в живот, грудь и спину. Он умер мгновенно. Произошло это на Харрикейн-стрит, в квартале, где шли дома с номерами от 1100 и дальше. Жильцы, выглянувшие на выстрелы, увидели, что на тротуаре лежит человек. Над ним стояли, нагнувшись, мужчина и женщина. Было темно и плохо видно. Когда люди выскочили на улицу, мужчина и женщина уже исчезли.
Никто не разобрал, как они выглядели. Никто не видел, куда они скрылись.
В Уилсона выстрелили шесть раз из пистолета калибра 8,13 миллиметра. Две пули в него не попали и засели в фасаде дома. Проследив траекторию этих пуль, полиция выяснила, что стреляли из узкого проулка на другой стороне.
Вот все, что стало известно.
"Морнинг Геральд" в передовице излагала короткую историю борьбы своего покойного редактора за общественные реформы и выражала мнение, что его убили те, кто не хотел, чтобы Отервилл был очищен. "Геральд" писала, что если шеф полиции хочет доказать свою непричастность к делу, ему следует срочно поймать и представить суду убийцу или убийц. Статья была откровенная и злая.
Я дочитал ее за второй чашкой кофе, вскочил на Бродвее в трамвай, сошел на Лорел-авеню и направился к дому убитого.
Когда мне оставалось всего полквартала, направление моих мыслей и шагов изменилось.
Передо мной переходил улицу невысокий молодой человек, одетый в коричневое трех оттенков. У него было смуглое красивое лицо. Это был Макс Талер, он же Шепот. Я оказался на углу бульвара Маунтин как раз вовремя, чтобы увидеть, как нога в коричневой штанине исчезает в дверях дома покойного Дональда Уилсона.
Я вернулся на Бродвей, нашел аптеку с телефонной будкой, отыскал в справочнике домашний номер Илайхью Уилсона, позвонил туда и сказал кому-то, кто назвался секретарем старика, что Дональд Уилсон вызвал меня из Сан-Франциско, что мне известно кое-что с его смерти и что я хочу видеть Уилсона-старшего.
Когда я повторил это достаточно выразительно, меня пригласили приехать.
Секретарь - худой, бесшумный человек лет сорока с острым взглядом - ввел меня в спальню. Царь Отравилла сидел в постели.
У старика была небольшая и почти абсолютно круглая голова, покрытая коротко стриженными седыми волосами. Уши у него были такие маленькие и так плотно прилегали к голове, что не нарушали впечатления сферичности. Нос тоже был маленький, в одну линию с костистым лбом. Прямой рот перерезал окружность, прямой подбородок отсекал ее от шеи, короткой и толстой, уходившей в белую пижаму между квадратными мясистыми плечами. Одну руку - короткую, плотную, с толстыми пальцами - он держал поверх одеяла. Глаза у него были крошечные, круглые, голубые и водянистые. Они словно прятались за водянистой пленкой под кустистыми седыми бровями и ожидали момента, когда можно будет выскочить и что-то углядеть. К такому человеку в карман не полезешь, если не слишком уверен в ловкости рук.
Старик резко дернул круглой головой, приказывая мне сесть рядом с кроватью, тем же способом отослал секретаря вон и спросил:
- Ну, что там насчет моего сына?
Голос у него был грубый. Слова он произносил не очень-то разборчиво, потому что его грудь принимала в этом слишком много участия, а губы слишком мало.
- Я из сыскного агентства "Континентал", отделение в Сан-Франциско, - сообщил я ему. - Два дня назад мы получили от вашего сына чек и письмо с просьбой прислать человека для работы. Я этот человек. Вчера вечером Дональд Уилсон попросил меня приехать к нему домой. Я приехал, но он не появился. Когда я вернулся в центр, то узнал, что его убили.
Илайхью Уилсон с подозрением воззрился на меня и спросил:
- Ну и что?