Мне ни с кем не хотелось играть. Я лишь хотел убедиться, что мои ноги касаются тротуара, а сам я спешу в ближайший кабак, чтобы выпить большую порцию бренди.
- Он взял те записи, которые продиктовала мне Уилкинс насчет слайда.
- Да? - Его вопрос прозвучал как короткий, резкий похоронный звон.
Он подошел к окну, выглянул наружу и долго ничего не говорил. Затем повернулся, подошел вплотную и холодным, жестким голосом произнес:
- Пойми правильно, я никогда в жизни не думал, что мне придется сделать это. Поэтому ты не говорил того, что только что сказал. Джонсон ничего не взял. Ничего.
- Да, точно. Джонсон ничего не взял. - Я весь покрылся холодным потом и ощутил себя полным ничтожеством.
- Отлично. - Он подошел к двери, взялся за ручку и сказал:
- Если после этого мы с тобой где-нибудь встретимся, ты должен действовать согласно инструкции, которую получил в баре "Георга V".
Пошатываясь, я выбрался на улицу, неверной походкой дошел до ближайшего бара и заказал себе тройной коньяк. Он проскочил в желудок как ледяной огонь, и я заказал еще. Вторая порция чуточку успокоила меня, и все же я не мог избавиться от мысли, что этот ублюдок убил бы меня, что они без всякого сожаления (разве что со стороны Мэнстона) вычеркнули бы меня из списка живых. Никогда не верьте тому, кто говорит, что приемы семьи Борджиа уже неизвестны в политике.
* * *
Я думал, что отправлюсь к Малакоду вместе с Веритэ. Но в отель позвонил Стебелсон и сказал, что заедет за мной в четверть шестого. Он отвез меня в квартал, в стороне от Елисейских Полей, где располагались конторы.
На частном лифте мы поднялись на самый верх здания. Меня проводили в большую гостиную, и через высокое окно я увидел половину Парижа, раскинувшегося у моих ног. На стене позади меня висели две картины Пикассо, справа высился буфет, который больше напоминал памятник Наполеону, а слева располагалась софа с позолоченными ножками (возможно, на ней когда-то возлежала императрица Жозефина), а под ногами раскинулась целая коллекция персидских ковров, которые миллионеры обычно вешают на стены.
Стебелсон подошел к буфету и налил мне большой стакан бренди, а я тем временем наблюдал, как машины со скоростью крыс ползут к Триумфальной арке. Стебелсон за всю дорогу не произнес ни слова и сейчас тоже молчал. Но между нами не возникло неловкости, потому что вскоре в комнату вошел Малакод.
Как я понял по его одежде, он собирался на какой-то официальный прием: темно-синие бриджи, белый галстук, а поперек груди - красная лента с орденом. Малакод казался очень маленьким, но очаровал он меня точно так же, как и в первую нашу встречу: куполообразная голова, руки толщиной со спичку, белое, словно присыпанное мукой лицо, крючковатый нос, а уголок рта оттянут вниз огромной сигарой. Он приветливо улыбнулся мне, и снова произошло то маленькое чудо, благодаря которому я был готов целиком и полностью довериться ему.
Он направился прямо к буфету, приподнялся на носках и налил себе минеральной воды.
Я присел на краешек софы, а он подошел к окну и встал так, что его лицо оказалось в тени.
- Вы - сотрудник Интеллидженс сервис?
Я вовсе не удивился этому вопросу.
- Нет. Но в прошлом я какое-то время работал на них. В сущности, они вышли на меня через эту работу. Это дело, по-моему, очень их интересует.
- Несомненно. И что вы им передали? - Он снова улыбнулся. - Впрочем, все естественно. Я знаю, что вы тут ни при чем. Они умеют надавить.
- Вы знаете?
- Да. Я сталкивался с ними в прошлом. Если бы я целиком доверял им, мне не следовало бы обращаться к вам. Целесообразность - единственное, что они признают. Что вы передавали им?
- То же, что я передавал вам, мадам Латур-Мезмин уже, наверное, рассказала о том, что случилось в Югославии.
Он кивнул и сделал глоток воды.
Тут я подумал, что мне, пожалуй, будет трудно объяснить мое взаимодействие с Лансингом. Но если это и тревожило его, то он никак не проявлял своего беспокойства. Может быть, он вел себя так, чтобы не смущать меня?
- Вам известно, куда прибыла "Комира"?
Я кивнул:
- В Венецию. Это можно предположить из записки Лансинга. Но кроме того, Кэтрин послала мне телеграмму на мой старый парижский адрес. Она знает, что я слежу за миссис Вадарчи, и я рискнул намекнуть ей, что если она поможет мне и будет держать меня в курсе их передвижений, то ее труд может быть весьма неплохо вознагражден. Надеюсь, я поступил правильно?
Малакод кивнул.
Откуда-то сзади раздался негромкий шум, свидетельствующий о том, что Стебелсон наливал себе выпивку.
- Не думаю, - добавил я, - что ей захочется передавать эту информацию миссис Вадарчи. Фактически я уверен в этом.
- Почему?
- Потому что, пока она не узнает точно, для чего миссис Вадарчи хочет использовать ее, она не скажет ни слова. Кэтрин хочет понять, в чем состоит ее роль. А сейчас, Кэтрин, впрочем, скорее всего, об этом не знает, похоже, у них есть еще одна девушка - Лотти Беманс.
Малакод снова кивнул, но его чудесной улыбки не последовало. На этот раз он изобразил легкую улыбку уставшего бизнесмена. Затем, к моему удивлению, произнес:
- Они обе - кандидатки на роль невесты. Невесты того молодого человека, которого вы видели на "Комире". Обе отбирались очень тщательно, но мне кажется, что предпочтение будет отдано Кэтрин. Впрочем, это мало интересует меня. Я хочу знать, куда их в конечном счете денут.
- Я думаю, их повезут в то место, где находится свинцовый ящик. Я уже начинаю мечтать об этом ящике.
- А ваши британские друзья что говорят об этом?
- Ничего. И они ничего не говорили о кандидатках на роль невесты. Но они не отвечают на вопросы. Они задают их. А что в ящике, вы знаете?
Он посмотрел на меня взглядом старого гнома и ответил:
- Пусть это вас не интересует. Я хочу знать, куда отвезут ящик. И я должен узнать это не позднее, чем через три недели.
Точно такой же ультиматум предъявил мне и Мэнстон.
- Судьба наций? Армагеддон?
Но шутка умерла, упав на землю как сморщенный увядший листок.
Малакод холодно произнес:
- Отправляйтесь в Венецию. Узнайте, куда отвезут ящик.
Уверен, что вы справитесь с этим. Я целиком и полностью вам доверяю. - Он направился к двери.
- А партия "И."?
Малакод остановился.
- Отвезите меня, Стебелсон. - Затем он повернулся ко мне:
- Сегодня вечером возьмите миссис Латур-Мезмин и пообедайте с ней. Приезжайте сюда. Я использую эту квартиру только для того, чтобы переодеться, когда мне предстоит официальная встреча. Думаю, что до тех пор, пока вы не отправитесь в Венецию, то есть до завтра, вам следует избегать общественных мест.
- Благодарю вас.
Он открыл дверь и пропустил вперед Стебелсона.
Я придержал Малакода рукой, чтобы задать ему вопрос, который беспрестанно вертелся у меня в голове, как мелкие камешки, забившиеся под пятку.
- Почему бы вам не начать сотрудничать в этом деле с Интеллидженс сервис? Насколько я понял, и вы, и они, а также другие - вы все охотитесь за одним и тем же.
- Совершенно точно. Но когда мы добудем то, что ищем, решение будет принято, исходя из соображений целесообразности. А я - еврей, мистер Карвер. Целесообразность и тому подобные вещи обычно работают против нас. Желаю приятно провести вечер.
Я подошел к буфету и налил себе еще бренди, и пока я занимался этим, через главную дверь, ведущую в холл, вошла Веритэ. На ней было вечернее платье из черного шелка, на ногах - туфли с позолотой, а на левом плече приколота крошечная золотая брошь в виде цветка. Она выглядела очень хорошо, лучше, чем для "Мими Пинсон" или "Лидо". Веритэ подошла ко мне, и на ее губах появилась улыбка, а в темно-карих глазах - теплота.
Не знаю почему, если не считать того, что внутренний голос сказал мне, что нужно поступить именно так, я поставил стакан с бренди и нежно обнял ее. Она упала в мои объятия как птица, уставшая от полета, и я целовал ее в губы и прижимал к себе. Мы стояли так какое-то время, а потом она, вздохнув, высвободилась из моих рук и подошла к окну. Не поворачиваясь, она сказала:
- Я люблю "дюбоне" со льдом, кусочком лимона и содовой.
Я принялся готовить ей напиток.
- Мне рекомендовали держаться подальше от улиц.
- Мы можем поесть здесь. В столовой нас ждет холодный ужин.
- Но тогда мы не сможем потанцевать.
Я подошел к Веритэ, держа в руке стакан. Она изменилась.
Я ясно видел это. Может быть, она и в самом деле устала летать навстречу ветру. Но я не стал спрашивать ее об этом.
- Мы можем потанцевать здесь?
- Почему он пощадил меня? Не задал ни одного вопроса, который мог бы смутить меня.
- У него много контактов. А может, это инстинкт. И он очень высокого мнения о тебе.
Я взглянул на Веритэ поверх стакана:
- Ты докладывала ему обо мне?
- Да.
- И сказала, что я первый ученик?
- Не совсем так. Они нашли Шпигеля. Об этом напечатано в вечерних газетах.
- Волшебство "Мелиты". Готов побиться об заклад, что югославы намекнули на то, что не станут слишком усердно вести расследование. Слишком много разных нитей сюда ведет. В котором часу вернется Малакод?
- Он не вернется. Он просто переоделся здесь, а поедет к себе домой в Невиль поздно вечером. Ты переночуешь здесь, а завтра утром отправишься в аэропорт. Я привезла все твои вещи, которые были в отеле.
- Ты тоже поедешь в Венецию?
- Да.
Я обнял ее одной рукой и поцеловал, а она осторожно отвела руку со стаканом в сторону, чтобы не расплескать его содержимое.
- Ты голоден?
Я кивнул.
Мы поели авокадо, шотландского лосося с огуречным салатом и выпили бутылочку "Полли-фусс", а затем кофе и по стакану "Реми Мартин". За столом Веритэ сидела напротив меня, и в зеркале, вставленном в позолоченную раму, украшенную фруктами, цветами и пчелами, я видел ее затылок и контуры плеч.
Мы немного потанцевали, затем посмотрели телевизор, а в одиннадцать Веритэ, взглянув на свои золотые часики на тонком браслете, сказала:
- Тебе завтра рано вставать.
- Я провожу тебя до дому.
- Нет. Тебе нельзя выходить на улицу. - Я позволил руководить собой, я был в ее руках.
Она показала мне спальню. Мои вещи, оставшиеся в отеле, были уже там (включая письмо "экспресс" от Уилкинс). Я поцеловал Веритэ, и она, нежно погладив мою щеку, сказала:
- Знаешь, что в тебе самое хорошее?
- Умение вести себя за столом. Я не чавкаю.
Она хихикнула и покачала головой:
- Нет. Ты всегда знаешь, когда не следует задавать вопросы. Это что: интуиция или умение?
Я пожал плечами. Я знал, когда не следует задавать вопросы, это точно.
После ее ухода я не спеша стал раздеваться, продолжая расхаживать по комнате. По сравнению с этой комнатой моя квартира, расположенная возле галереи Тейта, казалась собачьей конурой. Конечно, многие сознаются, что хотели бы стать богатыми, но согласитесь, все, что дает богатство, - это лишь шанс на то, что в хорошем настроении вы будете пребывать чаще, чем в плохом. Простыни были шелковыми, а абажур настольной лампы удерживался нефритовой фигуркой в фут высотой, на камине стоял маленький пейзаж Коро, продав который Уилкинс могла бы купить себе приданое. Я залез в кровать, и шелковые простыни зашуршали с легким шипением. Я как следует взбил подушку, чтобы показать, кто здесь хозяин, и лег на спину, удивляясь тому, что чувствую себя счастливым, ведь все это богатство принадлежало не мне.
Перед сном я решил почитать письмо Уилкинс.
Она ездила в издательство, выпустившее "Пятно позора".
Оно расположено в трех комнатах над магазином возле Британского музея. Магазин используется для презентаций, а также как торговая точка. Я просил Уилкинс просмотреть выпущенные ими брошюры о европейских политических партиях, причем довольно эксцентричных, и постараться среди них найти партию, эмблемой которой является хлыст и которую обозначают как партия "И.". Память о хлысте не давала мне покоя долгое время. Уилкинс нашла то, что мне было нужно.
Она приложила к своему письму небольшую брошюрку на немецком, на обложке которой была эмблема в виде хлыста. Поскольку Уилкинс знала, что я не читаю по-немецки, она выслала мне краткие пункты содержания этой брошюрки.
У каждой подобной организации существует определенная цель, которая, как правило, не выносится на обложку брошюры. И обычно за каждой такой организацией стоят некие люди, не открывающие своих имен, которые вкладывают в нее больше денег, чем собирается всех взносов, в надежде, что им вернется кусок пожирнее. Именно такой показалась мне "Shune Partel". Партия "Искупления", как писала Уилкинс, таков точный перевод ее названия.
Штаб-квартира партии располагалась в Мюнхене, на Кенигинштрассе. Главой партии являлся герр Фридрих Накенгейм, секретарем - профессор Карл Вадарчи, а далее шел список имен, главным образом немецких. Эти люди состояли в комиссии по управлению. Ни одно из этих имен не было мне знакомо.
Партия объявляла себя сугубо неполитической, в том смысле, что она не будет предлагать своих кандидатов на выборы в бундестаг. Но в то же время партия требовала, чтобы среди членов представительств всех партий, входящих в бундестаг, были и члены "Искупления". Мне подумалось, что это выглядит точно так же, как если бы квакеры потребовали, чтобы среди членов всех партий, входящих в палату общин, были также и квакеры.
Они ставили перед собой простые цели. Немцы виновны в развязывании двух войн, а также в преследовании и массовом уничтожении евреев. Душа нации черна от вины. Настало время для искупления, и пришла пора, когда люди, чувствуя свое предназначение и огромные силы, заложенные в них, начинают искать выход, и эти силы, прежде направлявшиеся только на разрушение, теперь должны быть использованы для создания истинной немецкой нации. Каждый немец обязан искупать прошлое каждым своим действием и каждый день, независимо от того, насколько скромна или насколько важна его роль в жизни нации. Истинное величие ожидает немцев, если они будут неукоснительно придерживаться демократических принципов в своей политической жизни и норм христианской этики в частной и общественной жизни.
Партия "Искупление", которая существовала уже три года, требовала от своих членов только этого, если не считать годовых взносов в десять марок, что составляло около фунта стерлингов.
Программные заявления партии казались очень откровенными, на редкость простыми, словом, достойными похвалы".
Если какие-то неясности и могли возникнуть относительно того, что именно нужно делать, то лишь незначительные, в целом же там приводился внушительный список полезных, стоящих дел. Большинство немцев, подумал я, конечно, ответили бы (если не связывать их обязательством в десять марок), что в душе они являются членами партии "Искупление".
Но Уилкинс разговорилась в магазине с одной женщиной, по-видимому разделявшей взгляды партии, и узнала от нее, что из четырехсот девяноста семи членов бундестага свыше двухсот состоят в партии "Искупление". В других странах партия также имела влиятельных сторонников.
Ревностные сторонники партии распространяли свои щупальца всюду. Я был убежден, что Мэнстон, в роли сэра Альфреда Коддона, как и я, пришел к определенным выводам, но только другим путем.
Так вот, значит, что это было - хлыст, который должен был выбить из сердец немцев чувство вины за нацию.
Но самым важным в письме Уилкинс было то, что в Мюнхене недели через три должен был состояться съезд ее членов.
Прочитав об этом, я уже не смог заснуть.
* * *
Должно быть, я проспал всего полчаса - меня разбудил звонок телефона, стоящего у кровати.
Это был Стебелсон.
- Думаю, вам будет интересно узнать об одном событии, о котором нам сообщили по телеграфу.
- Давайте. Но имейте в виду: я не держу акций, поэтому меня нельзя разорить.
- Вы почти угадали, мой друг. Полчаса назад в отеле "Кастильон" в одном из номеров разорвалась бомба, прикрепленная к кровати.
Я затаил дыхание. Затем неожиданно тонким голосом спросил:
- В каком номере?
- Не сообщается. А разве у вас есть какие-нибудь сомнения?
- Нет. Благодарю вас.
Я положил трубку. Ловкий ублюдок Говард Джонсон. Он быстро растет. Бомба была подложена в номер до того, как я вернулся от Веритэ. Пока никаких предписаний относительно Шпигеля, сказал он. Теперь они, наверное, хихикают. Я включил лампу, стоящую возле кровати, раздумывая над тем, стоит ли мне пойти и налить себе в качестве успокоительного бренди.
В этот момент дверь комнаты отворилась, и вошла Веритэ.
Она спросила:
- Кто это был?
- Ошиблись номером, - солгал я. - А ты что здесь делаешь?
- Я в соседней комнате, Веритэ подошла ко мне. На ней был длинный зеленый шелковый халат, собранный на плечах в сборки. Она стояла, скрестив на груди руки, и я увидел, что они дрожат, как будто она замерзла.
- Лгунишка, - сказала она. - Я слышала разговор по другому телефону. Ты мог бы спать в той кровати.
Я выпрямился, взял ее за руку, а она присела на постель.
- Но я спал в этой.
- И ты не беспокоишься? - спросила Веритэ. - За себя не беспокоишься? Тебя ведь могли убить.
- Конечно беспокоюсь. Мне нравится жить. Ради Бога, мне нравится жизнь, надеюсь, тебе тоже. Мне кажется, нет ничего лучше, чем жизнь.
Я погасил свет и обнял ее. Под халатом у нее ничего не было.
Глава 13
Люблю, К. и В.
Когда я проснулся, Веритэ уже в постели не было. Сквозь полузадернутые занавески проглядывало солнце, заливая пейзаж Коро своими теплыми золотыми лучами. Место рядом со мной было еще теплым, а подушка сохранила впадину от ее головы и ее запах.
Я прошел в ванную, побрился и принял душ. Горячая вода лилась мне на голову, а я думал о партии "И.". Она казалась довольно безобидной - некая экстравагантная партия с сумасшедшими воззрениями, такую вы найдете в любой стране. Но за этим стояло нечто большее, если учесть, что во главе партии находился Вадарчи и что Мэнстона эта проблема интересовала столь сильно, что он не поскупился на угрозы в мой адрес. Сейчас картина вырисовалась довольно четко. Мюнхен, эмблема в виде хлыста, "Пятно позора", белобрысый Зигфрид на "Комире", Кэтрин и Лотти - парочка тщательно отобранных рейнских девиц, но почему же это так волнует меня? На мой взгляд, гораздо опаснее был, например, британский союз фашистов, но из-за них Мэнстон никогда не терял сна.
Я вытирался огромным полотенцем, каких никогда в жизни не видел (его запросто хватило бы еще на несколько человек), и тут в ванную без стука вломился Стебелсон.
- Я пришел, чтобы пожелать вам "счастливого пути".
Я прикрыл дверь ногой и кивнул на туалетный столик. Он уселся и с грустью поглядел на мои колени.
- Это была моя комната в отеле?
- Да. - Он поднял глаза. - Впрочем, вы вполне здоровы.
- И все же я не бомбонепроницаемый.
Я оделся, побрызгал себя одеколоном. Одеколон я держал в секрете от Уилкинс, подозревая, что она может не одобрить его запах.
- На вашем месте я бы еще сделал несколько упражнений, - заметил Стебелсон.