– Нет, Настенька, не к нам твоя дорожка. Все у тебя правильно в сердечке, всем ты нам подходишь и можно было бы тебя на испытание взять. Только есть для тебя свой путь. Господь в твоем сердечке постоянно живет, и его промыслом все свершится. Не зря дивеевская монахиня о бесах говорила. Тебе среди них жить и свою роль играть. Какую роль – не знаю. То мне не ведомо. Только не в монахинях твоя планида. Поверь мне, не в монахинях. Поэтому иди девочка, в мир. Богу молись так часто, как только сможешь. Он тебе дорогу и укажет.
Настя пошла в мир и устроилась ученицей в швейную мастерскую, которую возглавляла мадам Кацман. Кода-то, при старом режиме, родители мадам Кацман имели на месте мастерской большое "ателье", в котором состояли клиентами все состоятельные люди уезда. Это было очень солидное заведение. Достаточно сказать, что его вестибюль украшали не только зеркала и пальмы, но даже портрет Его Императорского Величества в полный рост. В восемнадцатом году папаша и мамаша не перенесли конфискации их имущества революционным пролетариатом, который растащил швейные машинки и рулоны ткани по домам. Они отправились в лучший мир, а их "ателье" превратилось в постоялый дом для приезжих командированных партработников. Пару лет спустя, с приходом НЭПа дочка старых Кацманов Роза сумела отвоевать себе помещение в родительском доме и возобновить дело на разоренном пепелище. Она быстро стала законодательницей окояновских мод для местных совслужащих и их супруг, проявляя удивительную живучесть перед лицом рабоче-крестьянской инспекции. Но пришла пора и железная рука советской власти задушила это прибежище капитализма, хотя каким то чудом Роза Борисовна из владелицы ателье сумела перековаться в заведующую мастерской индивидуального пошива при районной промкооперации.
Мадам Кацман поручила тихой и незаметной девочке заниматься оторочкой дамских изделий, что оказалось делом довольно тонким. Но у Насти были сноровистые пальчики и уже через несколько дней она могла положить обметку и "елочкой" и "лесенкой" и другими мудреными фигурами. Вскоре она получила персональное рабочее место и день на пролет ловко подгибала и обметывала юбки жен новых хозяев жизни, а также жилеты их супругов. Для нее большая по уездным понятиям мастерская, в которой трудилось полдюжины человек, стала открытием взрослого мира, с его немилосердными законами.
Этот мир ворвался в ее жизнь уже в первые дни работы у мадам Кацман. В заведении трудились четыре швеи и закройщик Николай, мужчина лет тридцати от роду. Все швеи были женщинами в возрасте, две из них работали еще при родителях Розы Борисовны. Настя была единственной молоденькой работницей в этом коллективе. Закройщик, по всеобщему мнению, не смотря на разницу лет в свою пользу, являлся кавалером заведующей. Жена его, худосочная и бледненькая мещанка, ни в какое сравнение с сорокалетней хозяйкой идти не могла. Мадам Кацман считалась в городе первой дамой. Пышные смолистые волосы, игривые серые глаза и роскошный бюст мечтательных размеров делал ее тайным кумиром многих местных подвижников науки сладострастия. Но жизнерадостная улыбка Розы Борисовны и ее веселая манера общения вовсе не свидетельствовали о склонности к полуночным приключениям. Она воспитывала прелестную дочку Женечку, ровесницу Насте и подавала ей пример приличного поведения. Единственным счастливчиком, которому по случаю доставалось немного внимания хозяйки, был закройщик. Правда, будучи моложе ее на десять лет и беднее умом на несколько поколений, он никак не годился в серьез составить ей пару. Мужчина он был видный, гладкий лицом и чистый глазами, но никаких особо интересных качеств за ним не замечалось. Поэтому швеи давно и твердо решили, что Роза "тешит с ним беса", который, как известно у сорокалетних женщин частенько поселяется в складках одеяла и изводит их по ночам щекоткой.
В свободное от клиентов время Николай любил пройтись по помещению выкатив грудь и побалагурить со швеями. Шутки у него были простые, но и швеи тоже не благородных кровей. Смеялись охотно, лишь бы развлечься. Николай был в излишней мужской силе и редких утех с хозяйкой ему явно не хватало. Он частенько пощипывал швей, а при случае и норовил забраться под лифчик. Но те били по рукам и не позволяли баловать. К Насте закройщик не прикасался, словно чувствовал ее чистоту и побаивался ее. Но по его тайным взглядам она видела, что имеется у него к ней интерес и чувствовала, что однажды он этот интерес проявит. Так и случилось. На Духов день, который при советской власти стал рабочим, заведующая все же распустила сотрудников по домам пораньше, Настя задержалась на своем месте. Она не обратила внимания на то, что Николай тоже не ушел, а затих в своем закутке. Вскоре он появился в зале, заметно пьяный, и прямым ходом направился к девочке. Его голубые, на выкате глаза туманились предвкушением удовольствия, по губам блуждала хмельная улыбка. Закройщик сел напротив Насти и не раздумывая положил руку ей на колено.
– Ну что красивая, в игры играешь? – спросил он вкрадчивым голосом, источая запах перегара и лука. Настя в страхе сжалась. Она не знала, что отвечать и как себя вести. Николай понял это по своему, обнял ее за плечи, притянул к себе и шумно дыша, принялся расстегивать пуговицы на блузке. Жар большого чужого тела, запах водки и пота, страстное и шумное сопенье Николая вызвали отвращение у девушки. Страх куда-то делся. Но не гнев, а чувство оскорбленности за происходящее взяло в ней верх. Она уперлась кулачками в грудь мужчины, с трудом отстранилась и глянула ему в глаза.
– Ну что ты, что ты – сказала она дрожащим от обиды голоском – не надо. Ты же добрый.
Николай ошалело взглянул на нее и замер. Он ожидал все, что угодно, только не этих слов. Да и не слова сразили его, а взгляд Насти – взгляд, каким в детстве на него глядела мать, когда он болел. Чистый и милосердный, доходящий до самых корней души. Он встряхнулся, опустил голову. Посидел минуту. Потом, не поднимая головы, сказал:
– Прости, пьяный я.
Встал и вышел из дома, тихо прикрыв за собой дверь.
На следующий день, когда все разошлись по домам, закройщик снова подошел к Насте и сказал:
– Ты это… Если кто чего, мне сообщи. Я тебя в обиду не дам. Тут у нас всяких полно…Так что, если что… поняла?
Настя поняла и хотя ей к защите Николая прибегать не пришлось, ощущение незримой и побеждающей силы добра ее уже не покидало.
1936.Зенон. Связи Гитлера с Лондоном
Бодрый хор сильных мужских голосов исполнял "Вахту на Рейне". В этом пении было столько мощи и страсти, что казалось, уличный репродуктор сорвется со столба и грохнется на мостовую. Берлинские каштаны уже отцветали, уступив очередь желтому липовому прибою, который был так к лицу этому серому городу. Городовые на улицах заметно изменились и стали напоминать собою о старых добрых временах. Самой характерной фигурой берлинского пейзажа является городовой. По его внешнему виду и цвету лица всегда можно определить, как сегодня живется немцам. Еще совсем недавно, в период действующего Версальского мира, берлинский городовой являл собой тощую бледнолицую фигуру с потухшим взглядом. Он вяло передвигался по вверенному участку и не выражал в своих поступках имперского величия власти. Наоборот, он выражал в своих поступках слабость Веймарского правительства, бессильного перед лицом всенародного голода и падения нравов. Городовые, получавшие от правительства сущие гроши, блюли порядок у меняльных контор, расплодившихся в городе в невероятных количествах, и в глазах их отражался не только голодный блеск, но и плохо скрываемая ненависть к обитателям этих контор. Теперь же положение изменилось. Берлинский городовой приобрел осанку и розовый цвет лица. Одним из первых актов рейхсканцлера Адольфа Гитлера было укрепление немецкой полиции и улучшение ее материального обеспечения. Но это не главное. Главное в том, что Адольф Гитлер показал лягушатникам и англикосам, что Германия еще спросит с них за все обиды. В этом году он сделал самый главный шаг – вернул немецкие войска в демилитаризованную Рейнскую область и этим окончательно растоптал унизительный Версальский договор. Теперь Германия обеими ногами встала на своей земле и начала набирать силу. А эти, в меняльных конторах…. Им недолго осталось наслаждаться возможностью наживаться на чужой беде. Расплата близка…
Зенон и Порфирий не спеша прогуливались по Унтер-ден-Линден. Май 1936 года выдался жарким и щедрым на солнечные дни. Город шумел голосами прохожих, перезвоном трамвайных сигналов, смехом детей и чириканьем воробьев. На выносных лотках впервые за несколько лет в большом ассортименте появились прохладительные напитки и мороженое. На стойках пивных призывно желтели запотелые бокалы "Берлинер пильза" и пахло свиными сосисками, что было лучшим свидетельством возвращения добрых старых времен.
– Я недавно присутствовал на выступлении Гитлера перед представителями женских организаций – рассказывал Порфирий, одетый в твидовый костюм с брюками гольф – так не поверите, когда бесноватый достиг наивысшей октавы, многие немки писали в штанишки от восторга и вопили: хочу ребенка от фюрера.
– Да, я слышал, что он мастер владения аудиторией.
– Думаю, что аудиторию хорошенько подготовили французы с англичанами. Такого национального позора немцы давно не испытывали. Поэтому и такая волна раскрепощения.
– Порфирий Петрович, я смотрю, Вы слишком много значения уделяете проискам заграницы. Может, все-таки, гитлеризм это знак времени? Проще говоря, капитализм достукался до гитлеризма?
– Любезный Александр Александрович. Мне, литератору, с историком спорить не пристало. Единственное мое преимущество – горизонт обозрения времен, но знать о событиях – еще не значит, знать ответы на многие вопросы. Не буду я с Вами на эти темы рассуждать. Вижу, что Вы уже покусаться навострились. Предложу лучше отправиться в местечко Доорн, что в Нидерландах. Тут недалеко. Может, что интересного увидим, и заодно на Ваши вопросы ответы поищем. Хотите, через время нашим способом промчимся, хотите, на имперских железных дорогах ночку под стук колес поспим. Правда, в сидячем положении.
– Давайте нашим способом. На немецких дорогах я за свою жизнь накатался.
– Вот и славненько. Поехали.
Через неуловимый скачок времени они стояли на небольшом холме в виду Доорна.
Старинный сельский замок утопает в зелени вязов посреди ровных, как стол полей. К нему стекается несколько тихих улочек старого селения – вот и весь Доорн.
– В этом местечке, господин Зенон, проживает в изгнании сухорукий Вилли, он же бывший кайзер Германии Вильгельм Второй, пораженец Первой Мировой войны – начал свой рассказ Порфирий. – Поживает для пораженца не дурно. Вместе с семьей и прислугой, на средства выделяемые Германией для содержания его в достойном виде. Но это не главное. Кайзер не может раствориться во времени мгновенно, ведь он возглавлял целую империю, в которой было множество подданных, свято веривших в его незаменимость и богоданность. Особенно это свойственно военным людям, ведь они не умеют жить без воли свыше. К тому же у бывшего кайзера имеется куча родни при других европейских дворах, которые во всю играют в большие мировые игры. Трудно предположить, что эта родня забыла Вилли и оставила его не у дел. Конечно же, маленький Доорн стал местом, из которого летят курьеры и депеши, в который стекаются депеши и курьеры и в котором завязывается немало интереснейших интриг.
Странно было бы предположить, что такое влиятельное гнездо тайной политики оставят без внимания самые сильные разведки мира. Давайте войдем в вестибюль замка. Представимся двумя отставными офицерами рейхсвера и поглазеем на публику. Обратите внимание вон на того субчика в сером мышином пиджаке с черным бантиком, что выпорхнул из кабинета Вилли. Узнаете? Это Роберт Брюс Локкарт, которого всегда можно обнаружить в самых сумасшедших воронках истории. Не зря он тут околачивается, не зря. Да и наша родная разведка не дремлет. Вон, видите, на диване мышонок сидит, к генералу Хаммерштейну прилип? Это советский нелегал Феликс Кривицкий, в девственниках Гинзбург. Сейчас он выполняет задание Артузова и находится в очень деликатном положении. Он узнал от Хаммерштейна, что тот поддерживает секретные отношения с маршалом Тухачевским. Дело идет к заговору. Немецкие генералы вроде бы хотят скинуть Гитлера, и подговаривают наших маршалов скинуть Сталина. А потом объединить силы в борьбе против лягушатников и британцев. А ведь мысль замечательная, правда, господин Зенон? Вермахт и РККА, если объединить их усилия, сломят кого угодно.
И любят они друг друга, это точно. Тухачевский вообще всю Первую мировую в немецком плену просидел, в баварском городе Ингольштадте. Да что там, просидел. Неволя его была очень любопытной. Например, один известный и таинственный фриц Карл Хаусхофер не оставлял без внимания офицеров лагеря и выискивал среди них лиц, способных стать идейными сторонниками Германии. Он увидел в молодом Тухачевском весьма перспективную и полезную для фатерланда фигуру и стал проводить с ним воспитательную работу. А ведь он был основателем тайного общества "Германенорден". Чувствуете тонкость момента?
– Из "Германенорден" позже выделилось гитлеровское "Общество Туле".
– Проще сказать, Хаусхофер сделал его отдельным обществом. И Миша был посвящен в этот ядовитый бред. Я Вам скажу, что для человека наполеоновского склада бред очень подходящий. Сладкая каша о владычестве над временем и пространством. В общем, полюбил он немцев.
А уж немецкие то генералы всегда в русских души не чаяли. Может не потому, что у нас душа широкая, а потому что у нас народа много. Миллионы можем мобилизовать. Кому же не хочется такого союзника заполучить?
Вот только Феликсу Кривицкому не позавидовать. Что делать-то бедному разведчику? Информацию накопал на собственных друзей. Сам троцкист и о заговоре троцкистов узнал. Не Сталину же эти данные докладывать! Поэтому Гинзбург потихоньку готовится к измене родине. Дело это не простое. И деньгами надо запастись и информацией на продажу. И до последнего момента никаких поводов для подозрений не давать. Это самое трудное. Только что сбежал к англичанам его дружок Игнатий Рейс. Правда, спрятался он от НКВД в Швейцарии и получил Феликс указание Москвы предателя уничтожить. Бежать он был еще не готов, поэтому, чтобы не срывать планов, указание выполнил. Пристрелил лучшего друга как собаку. Жена Рейса, она же подруга Феликса, сначала очень возмущалась: мол, между нами кровь Игнатия. Потом правда, подобрела и продолжила дружбу с Гинзбургом. Женщина, что с нее возьмешь.
– К чему Вы все это мне рассказываете, милейший Порфирий? Ну, интригует бывший кайзер со своей родней и что?
– Сейчас объясню. Гитлер уже подавил своих красных противников, коммунистов и социалистов. Они выбиты. Кто может теперь оказать ему серьезное сопротивление? Конечно монархисты. Точнее, генералы-монархисты. У них связи в армии, они группируются вокруг Вильгельма, но им нужна заграничная поддержка. От кого она может придти и как ее организовать? Только через родственные связи кайзера при королевских домах Европы. Поэтому Вилли теснейшим образом конспирирует с английским Эдуардом Восьмым и даже получает от него помощь. В чем напряжение момента? Конечно же в вопросе: кого реально поддержат англичане, Вилли или Адольфа?
За всем этим процессом с 1935 года наблюдает глава абвера Канарис, который играет собственную партию. Он тайно ненавидит Адольфа и не в состоянии честно служить национал-социализму. По долгу службы Канарис должен наблюдать за кайзеровскими генералами. Но наряду с этим он тайно связан с Лондоном и подыгрывает англичанам. СИС считает его своим агентом, но это упрощенный взгляд на вещи. Скорее всего, Канарис подыгрывает СИС как противник Гитлера и далеко не все, что знает, сообщает в Лондон.
Теперь складывается такая ситуация: англичане, конечно же, были в курсе планов генералов вермахта через другую агентуру, например, через Локкарта. Но Канарис имел более надежные источники и довел до них системную информацию о готовящемся перевороте. Он надеялся на то, что СИС поддержит переворот. Но сильно ошибся. Вместо этого в 1935 году из Виндзора Гитлеру поступает два исторических посыла.
Первый посыл – о заговоре генералов – монархистов. Англичане сдали генералов и однозначно сделали ставку на Гитлера. Фюрер расправился с заговорщиками, однако здесь он не стал особенно усердствовать. Понимал, что эти военные имеют в армии огромный авторитет и нет смысла устраивать показательный процесс. Поэтому герои Первой мировой войны были по большей части отправлены в отставку и лишь их главарь Ганс фон Зект умер при таинственных обстоятельствах.
Второй посыл являлся развитием первого. Он звучит так: "Уж коли мы сделали ставку на тебя, то ты должен действовать". "Комитет 300" довел до фюрера, что он может сделать ключевой шаг в разрушении Версальского договора – ввести войска в демилитаризованную Рейнскую зону. Рейнская зона, извечный плацдарм нападения на Францию и Бельгию, по этому договору была объявлена демилитаризованной именно для того, чтобы у Германии больше никогда не появлялось этого плацдарма для новых нападений. И вот, всего лишь пятнадцать лет спустя после подписания договора, англосаксы дают отмашку Гитлеру – не зевай, возвращай себе этот плацдарм. Более того, Лондон подсказал, когда это нужно сделать: за день до истечения советско – французского и советско-чехословацкого договоров о взаимопомощи в отражении агрессии. Это была та цена, которую англичане платили в надежде на будущую лояльность Германии.
– С немцами понятно. А что касается второй части заговора – советских маршалов?
– О них речь пойдет чуть позже. Ведь аресты в Москве начнутся через год. Но предварительно могу сказать: ведомство Ежова проникло в заговор Тухачевского, если, конечно, его можно назвать заговором. Ничего кроме болтовни и взаимных уговоров за заговорщиками на тот момент не числилось. Но Сталин обо всем этом знал, и надо сказать, придавал большое значение. Сегодня болтовня, знаешь ли, а завтра… Так вот, то досье, которое поступит к нему от президента Чехословакии Бенеша, станет финальной точкой во всей этой афере. Но о досье Бенеша я расскажу Вам позже, милейший профессор. А сейчас потрудитесь прочитать мою справку. Я написал ее лично для Вас и не скрою, испытал при этом эстетическое удовольствие.
– Наверняка Вы уели в своей справке англосаксов.
– Вы угадали. Больше того, думаю, и Вы последуете моим настроениям. Читайте на здоровье.
Александр Александрович раскрыл небольшую сшивку, на титульном листе которой было начертано рукой Порфирия: "Got, strafe England"
Далее следовал текст.