7
Барстоу (штат Калифорния).
Городская больница.
Январь 1986 года
В сознание я возвращалась несколько раз, но не больше чем на пару секунд. Вяло, видимо, по инерции, выныривала из пучины, с колоссальным трудом, словно на каждой из ресниц кто-то привязал по пудовой гире, разлепляла веки, и снова погружалась в небытие, унося с собой невыразимое смятение в душе и размытые очертания знакомого женского лица.
И еще я не выпускала чью-то суховатую, с ощутимо проступающими венами, руку, словно это и не рука была вовсе, а спасательный трос, без которого я не могла время от времени выкарабкиваться на поверхность.
Кто говорил, что, находясь в бессознательном состоянии, люди ничего не чувствуют? А тяжесть на душе, тянущая тебя на самое дно этой бесконечной пучины? А мучительный вопрос, который ты не в состоянии ни сформулировать, ни задать, и только чувствуешь, как он гложет тебя, съедает, словно саркома, заживо?..
Я вернулась окончательно только после того, как поняла, наконец, что продолжаю держать руку своей свекрови Элизабет.
- Он жив?
- Да.
- Я говорю о Юджине.
- Я понимаю, дорогая, о ком ты говоришь…
- Ты не должна мне лгать, Элизабет…
- Я не лгу тебе, дорогая.
- Поклянись.
- Ты мне не веришь?
- Поклянись своими внуками!
- Это грех.
- Грех врать.
- Я клянусь тебе своими внуками.
- Ты знаешь, что я никогда не прощу тебе, если ты солгала.
- Я знаю.
- Он действительно выживет?
- Он ДОЛЖЕН выжить… - Моя свекровь продолжала комкать платочек, даже не делая попыток остановить слезы, прокладывавшие извилистые бороздки сквозь плотной слой темной пудры. - Операция длилась шесть часов. Доктор Уэйн сделал все возможное. Теперь только он сам может помочь себе… Но он крепкий мальчик, Вэл, он обязательно выкарабкается… У него замечательные дети, красивая и верная жена… Ему есть за что бороться…
- А мне?
Слезы струились как бы сами по себе, стекая к моим ушам.
- Что ты сказала?
- Ничего… Как дети?
- Все в порядке дорогая, не беспокойся. Пока я в больнице, с ними все время мисс Картридж. У тебя чудесные мальчики, Вэл. Настоящие маленькие мужчины…
- У них перед глазами был хороший пример…
- Не говори так, умоляю тебя!.. - Она крепко сжала мою руку. - Все будет хорошо, ты увидишь…
- Сколько я тут валяюсь?
- Двое суток.
- Меня тоже оперировали?
- О чем ты говоришь?! - Моя свекровь вытерла наконец слезы и шмыгнула носом. - На тебе нет даже царапины - просто очень глубокий нервный шок. Ты почти двое суток пролежала без сознания…
- Что-нибудь удалось выяснить?
- Нет… Счастье, что буквально через несколько минуту после выстрелов из бара вышел какой-то мужчина… Ведь на улице не было ни людей, ни машин, ничего вообще… А вы даже звука не издали. Хорошо, что этот мужчина не мешкал, - тут же вернулся в бар и вначале вызвал скорую помощь, а уже потом сообщил обо всем собутыльникам… Понимаешь, как мне здесь объяснили, каждая минута имела значение. Он потерял очень много крови. Врачи даже не поняли в первое мгновение, в кого из вас стреляли…
- Почему не поняли?
- Он лежал на тебе… Ты была в крови больше, чем Юджин…
- Я хочу его увидеть.
- Это невозможно, Вэл.
- Просто увидеть, Элизабет, ничего больше!
- Я…
- Где он?
- В реанимации. Без сознания. К нему, по-моему, только электростанцию еще не подключили…
- Ты проведешь меня туда?
- Туда никого не пускают.
- Значит, ты там не была?
- Я же сказала: туда никого не пускают!
- Помоги мне встать, Элизабет…
- Уймись, Вэл, ты под капельницей! - взмолилась моя свекровь.
- Так сними ее к ебаной матери!
- Не ругайся в больнице.
- Я даже толком не начинала.
- Подожди, я вызову врача…
- Только быстрее, пожалуйста…
Симпатичный молоденький врач с огромным носом, оседланным круглыми ученическими очками, смотрел на меня с такой неподдельной жалостью, словно только что собственноручно ампутировал мне обе конечности и думал только о том, как тяжело теперь мне будет обнимать любимого.
- Миссис Спарк? Вы что-то хотели?..
Из-за белой спины доктора выглядывало испуганное, пожелтевшее лицо Элизабет.
- Да, хотела… - Мысленно я приказала своим безнадежно разобщенным телу и душе немедленно соединиться, причем как можно естественнее, чтобы этот оседланный очками длинный еврейский нос не вздрагивал так траурно.
- Я бы хотела, чтобы, во-первых, док, вы отсоединили меня от этой идиотской капельницы, а, во-вторых, немедленно вернули мою одежду. Вот, собственно, все что я хотела.
- Боюсь, что это невозможно, поскол…
- Боюсь, что мне наплевать на то, чего вы боитесь! - На меня вдруг нахлынула такая волна лютой ненависти, словно никто иной, как носатый доктор стрелял из машины в моего мужа. - Вы слышали, ЧТО я вам сказала, доктор?
- Но, мэм…
Врач ошарашенно смотрел на меня, потом перевел взгляд на Элизабет.
- Ну, если она действительно чувствует себя нормально… - неуверенно начала моя свекровь и полувопросительно посмотрела на меня. То, что увидела Элизабет, заставило ее произнести следующую фразу более уверенным тоном:
- Под мою личную ответственность, доктор Беркович.
- Как вам будет угодно, мэм…
Процедура освобождения от капельницы, переодевания и заполнения специальных бланков, в соответствии с которыми администрация городской больницы более не несла ответственность за возможные неприятности с г-жой Вэлэри Спарк ложилась исключительно на последнюю, заняла значительно больше времени, чем я думала. Впрочем, даже у классического больничного бюрократизма есть свою плюсы: за это время я ощутила себя на ногах значительно тверже. Желание жить и действовать стремительно возвращалось ко мне…
- Вы уверены, мэм, что чувствуете себя нормально? - заботливо поинтересовался доктор Беркович, настроившийся, видимо, пользовать меня не меньше месяца.
- Да, вполне, - ответила я, с трудом сдерживаясь. - Впрочем, как врач вы могли бы оказать мне огромную любезность…
- Какую именно, миссис Спарк?
- Я хотела бы увидеть своего мужа.
- Он в реанимации, мэм! - очки доктора возмущенно блеснули. С большим пиететом можно было произнести только одну фразу: "Он на личном приеме у президента, в Овальном кабинете!" - Как вы не понимаете: ваш муж перенес сложнейшую, многочасовую операцию! Это совершенно, абсолютно невозможно!..
- Послушайте, док… - Я понимала, что необходимо подключить максимум обаяния как, впрочем, и нереальность этого подключения: бледным и ненакрашенным женщинам с всклокоченными патлами и безумным взглядом рассчитывать не на что. Даже у таких вот неоперившихся юнцов в круглых очках. - Поймите, док, я вовсе не собираюсь заниматься с мужем любовью в реанимации. Дайте мне только взглянуть на него! Обещаю вам, что больше я ничего не потребую…
- Это невозможно, миссис Спарк!
Решительный взгляд юного доктора Берковича выглядел неприступным, как Монблан зимой. Я посмотрела на его вздрагивающий от негодования нос и прибегла к самому проверенному оружию:
- У вас есть мама, доктор Беркович?
- Какое это имеет зна?..
- Не нервируйте больную! - прикрикнула я. - Есть или нет?
- Есть, мисс Спарк… - Доктор затравленно оглянулся на мою свекровь.
- Вы ее любите?
Я вдруг представила себе еврейскую маму, дожившую до величайшего счастья увидеть своего ненаглядного сыночка в белом халате дипломированного врача.
Суровые черты юного лица, словно под воздействием какого-то внутреннего отопления, расплылись в неконтролируемой, широкой улыбке.
- Конечно, люблю.
- И я очень любила свою маму. Но она умерла. И теперь у меня вместо нее - мой муж. Я бы вам, доктор Беркович, никогда в такой просьбе не отказала бы…
Юный доктор с некоторой опаской взглянул на меня, потом на Элизабет. Очевидно, моя свекровь внушала ему больше доверия. Во всяком случае, после секундной паузы, он покорно кивнул и жестом предложил нам следовать за ним. На лифте размером в танцплощадку мы поднялись на третий этаж и проследовали в самый конец длинного коридора, упиравшегося в стеклянные двери… Стараясь не смотреть по сторонам, я сфокусировала взгляд на узкой, с выпирающими через халат лопатками, спине доктора Берковича. А потом спина исчезла, и на ее месте появилась оконная рама, густо перечеркнутая полуоткрытыми полосками жалюзи. Прильнув к окну, я увидела светлую комнату, уставленную таким количеством аппаратов, мониторов, механизмов и датчиков, что не сразу обнаружила кровать, на которой лежал Юджин в сплетении бесчисленных шлангов и проводков. Голова его была как-то неестественно запрокинута, заострившийся нос задран, руки без движения лежали поверх одеяла… В спинку кровати был вмонтирован тихонько попискивающий осциллограф, на котором тускло мелькали зеленые цифры. Комната казалась безжизненной, холодной. И хромированный глянец многочисленных приборов только усиливал это ощущение. Единственными признаками жизни в реанимации оставались лишь ритмичный писк и зеленое мелькание осциллографа…
Я прижалась носом к холодному стеклу, чувствуя, как от жалости и любви к этому человеку с заострившимся носом на части разрывается мое сердце. Больше всего на свете я хотела в тот момент поменяться с ним местами, вместо него лежать в этой холодной кровати под сплетением шлангов и проводков…
- Прости меня, родной… Если только можешь, прости меня, дуру…
- Вэл! - Рука Элизабет осторожно коснулась моего плеча. - Поедем. Дети, наверное, еще не спят…
* * *
Для своих шестидесяти двух лет моя свекровь Элизабет выглядела более чем привлекательно - невысокая, ладно сложенная блондинка с ухоженными руками и прекрасным цветом лица. При не очень ярком освещении мы с ней вполне могли бы сойти за подружек. Однако даже эти бесспорные плюсы не давали Элизабет морального права самозабвенно обниматься в холле моего собственного дома с крупным моложавым мужчиной, облапившим мою свекровь с уверенностью не сомневающегося в себе собственника.
- Элизабет!..
Мужчина поднял голову и…
- Бержерак, - прошептала я. - Это надо же…
- Господи Иисусе! - Хоботообразный нос Бержерака плотоядно дернулся и аж затрепетал. - Элизабет, ты только взгляни на этот неповторимый шедевр Создателя! У этой женщины по-прежнему лучшая грудь в мире! Когда-нибудь она меня доконает!..
Сразу же бросив мою обмякшую свекровь, Бержерак, рассекая воздух, стремительно рванулся ко мне и так основательно сжал в своих объятиях, что на секунду лишил доступа кислорода.
- Вэл, я завтра же пришлю свою жену на консультацию. Умоляю тебя, расскажи этой зашпаклеванной плоскодонке, что ты делаешь со своей грудью, как ты сохраняешь такую изумительную форму, почему, черт побери, она у тебя уже как минимум десять лет совершенно не меняется?!..
- Ты думаешь, твоей жене это поможет? - выдавила я из себя, жадно глотая воздух.
- Ей уже ничего не поможет!
- Тогда зачем рассказывать?
- Чтобы этой стерве, обрекшей своего любимого мужа и лучшего на восточном побережье ценителя женской плоти пожизненно щупать шарики для пинг-понга, было стыдно!..
Ослабив, наконец, стальной обруч объятий, Бержерак по-хозяйски огляделся, рухнул на диван в холле и с наслаждением раскинул руки.
- Если бы ты знала, Вэл, как я ненавижу летать!
- Что-нибудь выпьешь, ценитель женской плоти?
- Кофе, - кивнул Бержерак. - Литров десять. И без молока. Но с сахаром. Не очень сладкий. Ложек семь…
- Вэл, ты в порядке? - Голос Элизабет донесся из кухни одновременно со звуком льющейся воды.
- Да, - не оборачиваясь, ответила я. - Вполне.
- Тогда вот ваш кофе, молодые люди, я выйду присмотреть за мальчиками…
Умная и хорошо вышколенная бесконечными иносказаниями мужа и сына Элизабет была рождена идеальной свекровью.
- Если бы та знала, милочка, как я боюсь их роликовых коньков! - Вздохнула Элизабет, открывая дверь. - Это же открытые переломы на подшипниках!..
Когда дверь за свекровью закрылась, я тяжело вздохнула, а Бержерак моментально посерьезнел.
- У него будет все в порядке, Вэл.
- Ты еще и врач по совместительству?
- Я говорил с врачом. Он выкарабкается. В этом плане мое доверие к евреям безгранично
- Дай Бог… Давно я тебе не видела.
- После свадьбы… - Угреватое лицо Бержерака расплылось в улыбке. - Ох и наклюкались мы тогда!..
- Как твои дела?
- Все в порядке, все по-старому.
- Там же?
- Пока там.
- Зачем приехал?
- Он мой старый друг, Вэл! - Нос Бержерака протестующе дернулся. - Разве ты поступила бы иначе?
- Находясь на службе в конторе?
- Значит, сразу к делу?
- Прости, мне сейчас не до воспоминаний.
- Тебя допрашивала полиция?
- Еще нет… - Я покачала головой. - Меня выписали только вчера вечером.
- Ты что-нибудь видела?
- Ничего.
- Ничего подозрительного? Вспомни, не торопись говорить "нет". Прохожие, машины, какие-то шероховатости… Сгодиться все, только вспомни, Вэл!..
- Я ничего не видела. Мы стояли на улице, он обнял меня и в этот момент кто-то выстрелил… Понимаешь, Юджин полностью отгородил меня от улицы, перекрыл обзор…
- Вэл, только не делай из меня идиота, ладно?
- О чем ты?
- Он не отгородил тебя, дорогая, а ПРИКРЫЛ… - Бержерак залпом опрокинул в себя кофе, пролив на диван как минимум треть. - Прикрыл своим телом. Следовательно, он знал, что делает. Так вот, я хочу спросить тебя: ЧТО он знал? Что Юджин увидел ТАКОГО, после чего подставил свою спину между тобой и тем, кто стрелял?
- Ты хочешь сказать, что стреляли в меня?
- А ты хочешь сказать, что этого не знаешь?
- Короче, что тебе от меня нужно?
- Вэл, мы живем не в Колумбии… - Бержерак отпил кофе и поморщился. - В провинциальной Америке, в стороне от банков и других мест для хранения наличности не принято просто так, без веской причины, стрелять среди бела дня по живым мишеням. Особенно, если в качестве мишени выступают отставной офицер ЦРУ и его жена, тоже имевшая кое-какое отношение к спецслужбам… И еще одно обстоятельство: если ОНИ решили тебя достать, то рано или поздно все равно сделают это. Юджин получил вместо тебя три пули и чудом остался жив. Для вас это, безусловно, счастье, но для кого-то - оплошность. Впрочем, такие оплошности быстро исправляются. То есть, второго шанса на избавление не будет, Вэл. Если тебе наплевать на собственную жизнь, подумай о своем муже и детях…
- Ты же сам сказал, что им нужна я.
- Да, - кивнул Бержерак. - Но в реанимации сейчас пытается выжить твой муж…
Я тупо смотрела, как забавно двигается его гигантский нос, и ничего не ответила.
- Я прилетел сюда по личному указанию Уолша, - негромко произнес Бержерак. - Я НА РАБОТЕ, Вэл. И то, что здесь случилось, находится на контроле у фирмы. А потому рассказывай все, что знаешь, дорогая. Абсолютно все, без исключения. Самое главное сейчас - понять, что произошло? Почему спустя семь лет они вспомнили о тебе? Кому ты вдруг стала мешать? Причем так сильно, что тебя даже не стали выслеживать - просто припасли наспех в провинциальном городишке, где все друг друга знают в лицо… И то, что им не удалось тебя убрать, только подтверждает эту спешку…
Конечно, Бержерак был прав со всех сторон. И мне сейчас надо было рассказывать ему все до мельчайших деталей. Про письмо Мишина, про номера счетов и телефонный пароль, про возражения Юджина, про патлатую парочку, самозабвенно целовавшуюся в спортивной машине напротив… Но что-то останавливало меня, хотя, видит Бог, давно уже мне не было так плохо, как тогда, давно уже мне так не нужна была помощь, поддержка, ощущение уверенности, как в те страшные часы… И мне не надо было копаться в себе, чтобы ответить на вопрос об этом "что-то": я ЗНАЛА, почему ничего не говорю и ничего не скажу этому доброму, сильному и по-своему порядочному парню, когда-то давно так сильно выручившему меня в Праге… В памяти вдруг отчетливо и точно всплыли слова Юджина, словно они были записаны в голове на магнитофонную пленку:
"ОНИ ничего не делают просто так. Твои сострадальческие мотивы, твои идеи добра в ответ на добро им неведомы и чужды. Их единственный резон - ИНТЕРЕС собственной фирмы. И в этом интересе нет места личному. Кузнечный пресс лишен способности думать, он просто сплющивает все, что под него подложат. Любое обращение к ним, - пусть даже это просьба достать два билета на финал супербола, - автоматически означает СОТРУДНИЧЕСТВО. Со всеми вытекающими последствиями. А если я встречусь с Генри, речь пойдет не о билетах… И нас вновь вовлекут в их бесконечные игры, в их идиотские операции, насильно, угрожая и шантажируя, опустят за уши в ту грязь, от которой мы оба сбежали и еще даже толком не отмылись. Сделать это во второй раз нам вряд ли удастся… Неужели, ты хочешь, чтобы все вернулось?.."
Нет, милый, я этого не хочу. Мне нужно лишь одно: спасти свою семью, спасти тебя, наших детей и нашу любовь. Это и есть единственная цель моей жизни, ради которой я ничего не пожалею. Потому что я хочу пить с тобой на кухне кофе, твердо зная, что между нами нет и не может быть никого. Потому что ни одна душа, ни одна сила на свете не должна иметь права распоряжаться нами. Пусть даже под самым благородным, под самым патриотическим предлогом. Только мы с тобой. Только ты и я…
Я не знала тогда, что именно стану делать. Через час. Через месяц. И не видела реального выхода. Даже в том, что так складно, так логично объяснял и предлагал мне Бержерак. Я сомневалась не в искренности их желания защитить мою семью, а в намерении подчинить этой задаче СВОИ собственные интересы. Бержерак заработал мое "нет" почти сразу же, когда веско, с нажимом произнес: "Я НА РАБОТЕ". Все правильно: для него это была работа, для меня - жизнь. Мы не только по-разному видели эту ситуацию, мы по-разному собирались из нее выкарабкиваться.
Очевидно, Бержерак это понял, ибо к концу монолога нос его как-то сразу поник, а взгляд утратил характерную живость.
- Что ты задумала?
- Ничего абсолютно.
- Вэл!..
- Хочешь еще кофе?
- Мне пора уезжать?
- Можешь остаться. Комната для тебя есть.
- А ты?
- А я сейчас поеду в больницу.
- Вэл, я добирался сюда тремя самолетами.
- Тебе же оплачивают дорогу.
- Не будь свиньей.
- Что ты хочешь от меня?
- Я не хочу, чтобы тебя убили.
- Неужели больше, чем я сама?
- Они тебя достанут, как ты не понимаешь?
- Мы, кажется, пошли по второму кругу…
- Тебе что-нибудь нужно?
- Да.
- Что? Деньги?