В Азию? Пытается убежать сама от себя, не от меня - думал Стив в самолете. Пускай едет. Даже пусть не говорит куда. Вернется, будет время для адвоката, впрочем, возможно, адвокат уже работает… Такие дела в этой стране решаются дьявольски быстро. Стив заперся дома и запил. Переговоров не отменил, но они и так не состоялись, а его неожиданное исчезновение вызвало небольшую сенсацию. Наконец, когда журналисты открыли причину болезни Люси, они начали вынюхивать подробности. Стиву пришлось делать веселую мину при плохой игре. Он работал над мюзиклом, который должен был войти в число лучших произведений американского шоу-бизнеса. Работа так его захватила, что он не заметил, как прошел месяц. Как-то раз, вернувшись в два часа ночи домой, он застал там Люси.
- Я останусь с тобой, - заявила она. - Я только что разорвала контракт с киностудией. Не хочу быть рабыней кино. Мой адвокат нашел какое-то слабое место в договоре и надеется, что неустойку можно будет значительно уменьшить. Но это неважно. Знаешь, почему я хочу здесь остаться с тобой? Во-первых, я люблю тебя, а во-вторых, собираюсь играть в этом твоем мюзикле.
О Томе Весли не было сказано ни слова. Ни в эту ночь, ни в следующие. Никогда. После ошеломляющего успеха и более ста представлений они снова уехали в Европу. И, как всегда, Люси оказалась без гроша в кармане. На прощание она могла еще посетить казино в Намюре, где оставшаяся небольшая сумма денег была тут же нетерпеливо разменяна на фишки. Он сел рядом. Стив не играл, будучи уверенным в том, что сейчас они встанут и пойдут в бар, потом прогуляются до гостиницы, возможно, посмотрят ночную программу местного кабаре, а через два дня сядут на пассажирское судно в Антверпене. Однако Люси не спешила. Вначале она ставок не делала, потом рискнула поставить на небольшую комбинацию фишками самого низкого достоинства. Фишки вернулись. В следующий раз она получила в тридцать шесть раз больше, чем поставила. И с этой минуты вошла в транс. Она ничего не видела, ничего не слышала. Гибкими пальцами бросала фишки, составляла их в высокие столбики, которые крупье подбирал грабельками и ставил на указанное ею место, а потом пододвигал к ней выигрыш. Вокруг росли кучи фишек, Стив принялся их сортировать, и тогда Люси бросала в игру только кружочки самого высокого достоинства. Она постоянно выигрывала. Это было какое-то сумасшедшее везение. Соседние столики опустели, вокруг собралась молчаливая толпа игроков. По всему казино разнесся слух, что знаменитая американская кинозвезда срывает банк, поэтому люди в других залах прервали игру в баккара и присоединились к толпе, стоящей у стола с рулеткой. Постепенно отпадали последние игроки, Люси осталась один на один с крупье. Три новых суперарбитра заняли места на возвышении, тишину прерывали только ритуальные слова крупье, у которого слиплись волосы и охрип голос. Наконец в последний раз прозвучали слова "rien ne va plus", стало слышно постукивание катящегося шарика и скрип рулетки, за которой следили сотни глаз. Воцарилась тишина, ее прервал только стон, вырвавшийся из уст присутствующих. Итак, это случилось. На стол был наброшен траурный саван. Впервые в истории казино в Намюре закрыло свои кассы и двери. Реализацией миллионного выигрыша занялся, естественно, Стив, который получил соответствующий чек вместе с письмом, сообщающим, что, к огромному сожалению, Люси уже никогда не будет иметь права войти в это казино…
Она даже не обратила внимания на письмо. На судне Люси все еще пребывала в радостном возбуждении, была безгранично счастлива. Миссис и мистер Джексон даже дали бал, на котором Люси появилась в собольем палантине, как настоящая королева. Это не было в хорошем вкусе, но никакими аргументами ее нельзя было переубедить. Палантин она купила в Брюсселе, тамошний меховщик горячо их уверял, что шкурки им лично подобраны в Ленинграде на последнем аукционе и других таких им нигде не найти. Итак, Люси выступила в этой накидке, возбудив, естественно, зависть буквально всех дам, среди которых, кстати сказать, было несколько жен миллионеров.
Стив сидел за капитанским столом, попивая прекрасные французские вина, когда ему принесли телеграмму. Это некий плантатор, который уже в течение нескольких лет занимал должность губернатора своего штата, призывал его возглавить штаб по подготовке к президентским выборам. Стив не знал еще, что он делает первый шаг к вершинам своей карьеры. Скоро его будут называть Боссом, и бывший продюсер ревю и мюзиклов станет человеком, оказывающим влияние не только на судьбы своей страны.
Но пока бал продолжался. Люси вышла на эстраду и спела шлягер из мюзикла, а дирижер судового оркестра, встав на колени, подал ей букет пунцовых роз. Стив был на седьмом небе от гордости и счастья.
Энрико возвращался в Европу на следующий же день после беседы с Боссом. Они с Зиффом обговорили все дела, ему оставалось провести лишь еще одну встречу. В гостиничном баре, куда Рико зашел на стаканчик перед сном, его должен был ждать человек, который действовал от имени людей, имеющих непосредственное влияние на карьеру Рико.
В Главном разведывательном управлении он оказался не случайно, точнее следовало бы сказать, что он был туда командирован. Очень влиятельные джентльмены, а среди них тот, кто был самым главным, решили, что действия ГРУ на территории Италии должны тщательно контролироваться. Попросту говоря, они могут тесно переплетаться с деятельностью этой организации, которая свои далеко идущие планы привыкла реализовывать, опираясь на безошибочное знание действительности. Вот почему Рико оказался в разведывательном центре, неплохо подготовленный к заданиям, которые ему сразу же начали давать новые начальники. А "Коза Ностра", эта итало-американская организация, ставшая более совершенной по сравнению со старой семейной мафией, улучшала свои методы и с особой тщательностью подбирала людей. Ее руководители сделали правильные выводы из деятельности преступного мира, признав, что самые широкие возможности открывает участие организации в политической жизни страны. "Коза Ностра" постепенно, но довольно быстро начала воздействовать на парламенты штатов, на выборы губернаторов, конгрессменов и сенаторов. Несмотря на бесспорные успехи, эта организация не контролировала правительства Соединенных Штатов, такая цель была бы нереальной. Достаточно, что люди "Коза Ностра" знали, чем занимаются многие правительственные организации. Политика - это борьба за все, в том числе и за деньги.
Человек, которого Рико ждал в баре, не пришел, но дал знать, что он уже находится в его гостиничном номере. Рико тут же на лифте поднялся на свой этаж. Ожидавший его в номере человек объяснил, что случилось:
- Этот новый бармен из ФБР, понимаешь?
"Коза Ностра" была не в ладах с ФБР, однако это вовсе не означало, что у нее нет там своих людей.
- "Отец" дает тебе еще год на выполнение этого задания. Потом ты должен будешь выйти из игры. Бригады нас не интересуют.
Рико крутил в руках зажигалку.
- Меня уберут из управления?
- Ничего об этом не знаю. "Отец" только предупреждает, чтобы ты нынешним своим заданием слишком долго не занимался. Тангенс отказался от сотрудничества.
- Ну и что из того? Неужели он нам так нужен?
- Этого я не знаю. А ты? Научился задавать вопросы? Занимайся своим делом.
- Занимаюсь. "Отцу" скажи, что Тангенс по сути дела у меня в руках. Без меня он не много сделает. Так что, если будет нужно…
- Рико, ты и в самом деле изменился в этой своей Европе. Если будет нужно, тебе скажут. "Отец" все знает, даже то, что Тангенс без тебя и шагу ступить не может.
- Завтра я возвращаюсь. Прямо на Сардинию. Потом в Милан. Мне будет нужен человек, ну, скажем, на роль личного секретаря. И чтобы у него кое-что висело под мышкой.
У собеседника заблестели глаза.
- Я бы подошел? Как думаешь?
- Кто это тебя научил вопросы задавать? Занимайся своим делом. Если пришлют тебя, то я возражать не буду.
- О’кей, Рико. Думаю, что мы скоро увидимся.
- Ты думаешь? Не смеши меня. - Рико похлопал его по плечу и вытолкнул из номера.
Не пройдет и суток, как Рико в моторной лодке снова появится на пляже Моники. Он привезет ей множество цветов, которых полно на базаре в Ольбии. Скажет, что дела заставили его ехать в Рим и, хотя ему следовало там остаться, он вернулся к ней. Ведь уже ясно, что девушка готова сдаться. Практически можно считать дело сделанным.
Однако дело оказалось более трудным, чем ему представлялось. Когда он подплыл к пляжу, вместо Моники с матраца встал тот же молодой человек, которого Рико застал в первый раз.
- Моника? Она дома. Вы пойдете к ней? - нахально спросил Джиджи Мораветти.
Пойдет ли? Нет, конечно, он не пойдет. Рико был удивлен, что вместо Моники он нашел здесь этого типчика с длинными, как у цапли, ножками. Идиотская ситуация? Он немного подождал, неподвижно сидя у руля. Парень играл с собакой, не обращая на него внимания. Рико чувствовал себя просителем, ожидающим, когда его позовут. Так дальше продолжаться не могло. Он запустил двигатель и молча помахал парню рукой. Затем не спеша вывел лодку из залива и уплыл, не взглянув даже на casa azzurra. Ему не хотелось возвращаться в гостиницу, поэтому он поплыл на соседний островок, пообедал там и сел за столик уличного кафе. Отсюда ему открывался вид на живописный маленький порт, на рыбачью пристань, на туристский причал, где покачивались несколько прекрасных яхт и десятки моторных лодок. Рыбачьи суденышки с рыжими бортами, с кучами сетей и стеклянными буями казались совершенно пустыми. Так и было на самом деле, скорее всего из-за полуденной сиесты. Рико знал, что к вечеру суденышки оживут, на них начнут возиться мужчины, готовящие свои лодки к ночному лову. Рико многое отдал бы, чтобы иметь возможность поплыть на такой лов и освободиться от всего, чему он посвятил жизнь. Моника была частью задания, какое он выполнял, частью большого плана, составленного за океаном. Именно ему пришлось его выполнять. А если бы Моника была просто предметом его ухаживаний как обыкновенная девушка? Нравится ли она ему? Конечно. Он никогда не ложился в постель с девушками, которые ему не нравились. И никогда не добивался этого так долго, как сейчас. Все, что он делал, соответствовало плану, который он выполнял, но имело также и своеобразную прелесть, легкий оттенок романтизма, не чуждый ему, как каждому итальянцу. Он был американцем и итальянцем одновременно, как другие были поляками, немцами или евреями, у которых также было две родины. Однако, работая на старой родине, Рико никогда не ставил перед собой вопрос: поступает ли он согласно или вопреки интересам Италии. Он придерживался принципа - все, что хорошо для Америки, хорошо и для других стран. Тут у него не было сомнений. Если они у него и появлялись, то только из-за Моники. Эта игра с телефонами, ее холодная ярость вначале, любопытство, затем некоторый интерес, появившийся после инцидента в клубе, и наконец, обед в Сардинии определялись двумя параллельными линиями - служебной и личной. Все же первая несомненно была главной. С врожденным оптимизмом Рико мог сказать, что в этом деле приятное сочетается с полезным.
Группа молодых людей как раз в этот момент подошла к набережной. Они расположились недалеко от Рико под соседним зонтиком и заказали прохладительные напитки. Ребята говорили о приближающихся регатах, которые должен был организовать спортивный клуб в Порто Себастьян. Они обсуждали состав команд, когда Рико услышал:
- На Джиджи не рассчитывайте. Он теперь где-то пропадает целыми днями, избегает общества.
- Дочка сенатора?
- Вот именно. Не очень-то у него это получается, по парню видно. Моника ему нравится, но она ведет себя с ним независимо. Была раз в дискотеке, помните? И на этом все кончилось…
- Но не для Джиджи.
- Жалко мальчика, - вздохнула одна из девушек.
Рико поднялся и, оставив банкнот на столике, направился к катеру. Возвращаясь в Порто Себастьян, он до предела нажал на педаль газа. Времени у него уже не было. Во всяком случае, что касалось Моники.
5
Профессор Замбетти занимал роскошную квартиру в доме, стоящем на краю заросшего зеленью спортивного комплекса. Когда он глядел из окон квартиры, у него появлялись ощущение простора и иллюзия естественной вентиляции. Но это была лишь иллюзия, ибо через открытое окно не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Августовский зной стоял над опустевшим городом, как угрызения совести профессора, который велел своей молодой жене отказаться от отдыха за городом и торчать в невыносимой городской духоте. Правда, профессор с супругой вот-вот должны были поехать на расположенное невдалеке озеро Комо, где не было такой жары и где их ждал пансионат синьоры Цуккерино, но этому все время что-то мешало. Несмотря на каникулы, профессор интенсивно работал в своей политехнической лаборатории, заканчивая цикл опытов над расхождением радиоволн. Замбетти был признанным в своей отрасли авторитетом, который он быстро и уверенно завоевал во время последипломного обучения и двухлетней работы в знаменитом МИТе, то есть в Массачусетсском технологическом институте в Бостоне. Когда ему пришла телеграмма с предложением принять профессорскую должность в Милане, он согласился не задумываясь. Ему тогда было двадцать восемь лет. Сейчас, будучи уже в возрасте Христа, он еще больше упрочил свое положение и к тому же имел неплохие доходы от нескольких патентов, проданных американцам.
Интерьер квартиры семьи Замбетти, обставленной в стиле холодного, бело-голубого модерна, вероятно, способствовал интеллектуальным спекуляциям, но не развитию супружеских чувств. Со своей женой, Конни, он познакомился во время банальной экскурсии на Ниагарский водопад, когда ветер сорвал с девушки полиэтиленовый плащ, который обычно защищал туристов от назойливого водяного тумана в тот момент, когда они проезжали рядом с сумасшедшим грохотом падающей воды. Замбетти пригласил ее под свою накидку, потом они вместе съели обед в каком-то крикливо разрекламированном ресторане и - перед возвращением в Бостон - переспали в придорожном мотеле, а после приезда в город даже не договорились о следующей встрече. Замбетти наверняка забыл бы о ней, если бы не случайная встреча в университетском кафе. Оказалось, что Конни работает в финансовом отделе и даже имеет какое-то влияние на финансирование исследований и работ института. На этот раз Замбетти не пропустил случая - у Конни кроме секса были и другие достоинства. Вскоре молодой ученый благодаря ее помощи получил возможность закупить уникальную исследовательскую аппаратуру в Японии, куда даже слетал за счет института, чтобы лично оформить эту торговую сделку. Дорогую аппаратуру он использовал потом для испытаний, длившихся всего неделю, а затем поставил ее на институтский склад. Откровенно говоря, Замбетти мог часть исследований провести на почти такой же аппаратуре, имеющейся в одном из калифорнийских университетов, но это было бы не в его стиле. Замбетти постоянно преследовала навязчивая идея - немедленно проверять на практике свои теоретические выкладки. Так он делал в науке и так поступал совершенно в другой области. Когда Замбетти прикинул, что более длительный союз с этой девушкой может быть выгодным - он предложил ей немедленно выйти за него и отправиться в Европу, где как раз собирался принять профессорскую должность. Отец Конни, известный бостонский адвокат, не был в восторге от выбора дочери, которую он мечтал выдать замуж за какого-нибудь представителя старого рода Новой Англии, но довольно быстро согласился на этот союз. У него было достаточно воображения, чтобы предвидеть - этот брак дочери вряд ли будет последним. Женитьба на американке давала Замбетти неплохую позицию в обществе среди снобистской интеллигенции и дополнительное прикрытие для той части его деятельности, которая должна была оставаться неизвестной супруге, коллегам, журналистам и прежде всего полиции. Именно сейчас, в городской тиши отпускных недель, профессор лихорадочно делал все, чтобы предусмотреть любую мелочь в плане, который родился в его голове год назад, а выполнение которого надо было приурочить к открытию осеннего политического сезона.
Замбетти с детства испытывал глубоко скрываемое презрение к своему обществу, а по мере взросления - в нем росла ненависть к системе, жертвой которой стала его мать. После ее смерти он оказался в церковном приюте, который хотя и давал крышу над головой, еду и возможность учебы в приходской школе, но за все это надо было платить телесными наказаниями, к которым там щедро прибегали, и к тому же всегда по голому заду, а по мере взросления - и особого рода услугами для извращенных воспитателей. Замбетти выдержал в приюте более десяти лет. На первом курсе университета он добился самостоятельности и покинул приют, где научился ненавидеть. Его так и разбирало дать волю своей ненависти. Именно тогда он и составил план, который выполнил до мельчайших подробностей, как и подобает математику. Ничто в этом плане не обмануло, ничего не надо было импровизировать - два метких выстрела из проезжающего автомобиля в спину отца Бонифация положили начало личным счетам Замбетти с окружающим его миром. Это было классическое идеальное преступление, а бредни о том, что оно невозможно, распространяемые полицейскими и авторами детективных романов, были обычным идиотизмом.