Но к тому времени газеты пронюхали кое-что о применении наркотических препаратов на ничего не подозревавших людях. Появились книги по этим проблемам, что еще больше привлекло внимание широкой публики. Семьи невольных подопытных, часть которых погибла при проведении экспериментов, возбудили иски против правительства. Программа была срочно приостановлена, и врачи, вовлеченные в эти исследования, спокойно вернулись к частной практике. Их имена исчезли из официальных документов благодаря подоспевшему Закону о свободе информации.
Сазерленд почувствовал облегчение, когда это произошло. Как бы ни был он предан своим исследованиям, все же, по его мнению, они требовали слишком больших затрат времени и сил и все больше и больше шли в ущерб его практике и даже личной жизни. Однако более всего ему претила огласка, публичное разоблачение его причастности к исследованиям, к секретным работам по программе одного из государственных ведомств, тем более ЦРУ. Оставляя в стороне национальную безопасность, в этом, по сути, есть нечто дилетантское, даже нечистоплотное, внушал себе Сазерленд.
Покончив с первым пунктом из намеченных в записной книжке, Билл Сток перешел ко второму. Сазерленд почтительно и терпеливо выслушивал его, насильно заставляя себя не отвлекаться, сосредоточивать мысль на том, о чем говорил руководитель одного из наиболее засекреченных управлений ЦРУ. Наконец тот успешно миновал все шесть пунктов повестки дня.
- По всей видимости, вам удалось составить солидную новую программу, взяв за основу предыдущие разработки, - сказал Сазерленд почтительно. - Желаю всяческих успехов в ее выполнении.
- Не скромничай, Честер. Да, у нас есть фундамент для возведения новой постройки, но исключительно благодаря тебе и другим, таким же, как ты, труженикам науки. Во всяком случае теперь известны тупиковые направления, что дает нам полную свободу в поиске наиболее плодотворных путей.
- Без подобных исследований не обойтись в наше время, но понимают это, к сожалению, не многие. А между тем будущее свободного мира непосредственно зависит от того, удастся ли нам удержаться на передовых позициях в науке управления поведением человека, - уныло, монотонно произнес доктор Калмани.
Сток, желая поднять настроение, рассказал старый анекдот, который присутствующие встретили вежливым смехом. Мак-Коу с довольным видом стал попыхивать сигарой. Сазерленд взглянул на часы - пора было уезжать.
- Есть желающие пострелять по летающим тарелкам? - спросил Сток. - Я заказал тир на три часа.
Сазерленд вежливо отказался:
- Дела, дела! Времени только доехать домой, передохнуть и со второй половины дня, начинать вечерний прием. У меня много пациентов на субботу и воскресенье.
- По-моему, ты работаешь на износ, Честер.
- Это проклятие всей моей жизни, доставшееся мне по наследству от англосаксонских предков. Исступленный труд - одна из основ протестантской морали. Разве мы не все обсудили? В любом случае, спасибо за информацию о ваших научных планах. Хотя меня лично они больше никак не касаются, все же приятно, когда тебя держат в курсе событий из уважения к одному из тех, кто поднимал этот проект. Рад знакомству с вами, доктор Калмани.
- Я тем более, доктор Сазерленд. Уверен, нам с вами предстоит теперь чаще видеться.
Пожимая руку Сазерленду, Билл Сток сказал вполголоса:
- Честер, зайдем-ка на минутку ко мне в кабинет.
Сазерленд мельком взглянул на остальных: задерживаться после их ухода было как-то неловко, но и отказать начальнику управления он не посмел:
- Конечно-конечно, для тебя у меня всегда есть время.
Сток занимал кабинет в углу здания ЦРУ. Обстановка показалась Сазерленду достаточно непритязательной: пустой стол, один ряд книжных полок, на них - серия литературной классики в кожаных переплетах с золотым тиснением.
- Честно говоря, я и в самом деле спешу, - без обиняков объявил Сазерленд, входя в кабинет.
- Ничего, Честер, надолго я тебя не задержу. Речь пойдет о деле, не имеющем отношения к обеденному разговору, поэтому мы и зашли ко мне в кабинет.
- Я уже догадался.
- Еще бы тебе не догадаться! Из всех задействованных в нашей программе ученых твоего профессионального уровня именно твоей интуиции я был склонен доверять больше всего.
- Польщен, Билл, польщен, но, сказать тебе откровенно, я страшно рад, что из нее ушел. Откровенность за откровенность, зачем ты опять меня пригласил? Возникли сложности, каким-то боком меня касающиеся? - спросил он, заранее зная ответ, но не желая себе в этом признаться.
- Секретность, Честер, вот в чем вопрос. Продолжение исследований требует полной секретности. В свое время, как тебе известно, мы опубликовали кое-какие закрытые материалы - те, что могли, вернее, не могли не опубликовать по Закону о свободе информации. Идиотизм, конечно, но выхода не было, к тому же мы их основательно подчистили. Но вот на днях ко мне поступила информация от… неважно от кого, скажем так, из надежных и высокопоставленных источников… что в цепи наших построений возникло, вопреки заверениям, слабое звено… Так вот, это слабое звено - ты, Честер.
- Очевидно, из-за сына?
- Вот именно, из-за сына, Честер. Это еще одно твое качество, которым я не устаю восхищаться: способность, вскрыв черепную коробку, сразу выйти на нужную область мозга, выражаясь фигурально. - Сток наморщил лоб, откашлялся: - Имеются вполне обоснованные опасения по поводу твоей картотеки, Честер.
- Откуда они возникли, интересно знать?
- Имеются, повторяю, опасения, что некоторые лица из твоего непосредственного…
- Кто-нибудь из членов семьи?
- Да, но не только. Выясняется, что и другие лица имели, по всей видимости, доступ к картотеке, позволяющий им при желании скомпрометировать нашу деятельность и репутацию.
- Мой сын убит, как тебе прекрасно известно, - резко произнес Сазерленд.
- Так он имел к ней доступ? Каким образом?
- К кому "к ней"?
- Да к картотеке по МКАЛТРА!
- Такой картотеки не было и нет, к твоему сведению.
- У меня другая информация.
- От кого?
- Из надежного источника.
- Я, понятно вам, я и есть самый надежный источник!
- Согласен, Честер, согласен. Мне твоего слова, право же, достаточно. Поверь мне, узнав о смерти твоего сына, я пережил огромное потрясение. Хотя мы виделись всего один раз, я по достоинству оценил его ум, эрудицию, хватку. Таким сыном мог бы гордиться любой отец. Я сам был бы счастлив назвать его своим…
Сазерленду стоило большого труда удержаться от резкости. Справившись с собой, он сказал только:
- Смерть Кларенса - огромная трагедия, невосполнимая утрата для всех нас, его родных и друзей. Сейчас мы стараемся в меру сил справиться с обрушившимся на нас горем. Поэтому, Билл, если нет ко мне дальнейших вопросов, я, с твоего разрешения, поеду домой, к семье.
Выйдя из-за стола, Сток обнял его рукой за поникшие плечи.
- Не сердись, Честер. А мне поделом - нечего бередить незажившую рану. У меня нет на это никакого морального права, даже если речь идет о вопросах национальной безопасности. Мной движет лишь долг - я должен заблаговременно укрепить все слабые места. Ты для нас свой человек, ты, я уверен, меня поймешь.
- Безусловно, Билл. Благодарю за обед. Был рад видеть тебя в добром здравии.
Сток нажал кнопку у себя на столе, не снимая руки с плеча, проводил Сазерленда до двери.
- Ты думаешь, я запамятовал, Честер? О нет, я прекрасно помню день и час, когда состоялся наш прошлый разговор на ту же тему. Сегодняшний, обещаю тебе, будет последним. И все же спрошу на прощание: ты утверждаешь со всей ответственностью, что не имеешь собственной копии картотеки МКАЛТРА?
Положив ладонь на ручку двери и открывая ее, Сазерленд посмотрел Стоку в глаза и произнес тихо, отчетливо, без всякой интонации:
- Да, утверждаю. Копии картотеки не существует. Желаю успеха в стрельбе по тарелкам. - И шагнул за дверь кабинета.
Глава 17
Из девяти верховных судей в Большом конференц-зале сидели восемь. Не хватало Темпла Коновера, но он заранее предупредил о легком недомогании, пообещав явиться во вторую половину дня.
Первым свои аргументы за Иллинойс в деле "Найдел против штата Иллинойс" излагал сам Джонатан Поулсон. Впрочем, в большей части своего выступления он просто-напросто повторил положения памятной записки - объемистого документа, переданного другим судьям еще в начале текущей недели. Записка была в высшей степени характерной для Поулсона - многословной, рассеянной по мысли, с ненужными длиннотами и не относящимися к делу отступлениями. Словом, ей недоставало ясности и четкости письма и мышления. Так, во всяком случае, оценили ее почти все сотрудники, так и охарактеризовали ее судьям, с чем те, ознакомившись с ее содержанием, охотно согласились.
Особенно досадным для некоторых судей оказалось в записке стремление Поулсона любой ценой добиться единогласного решения судей по обсуждаемому вопросу, что позволило бы вооружить суды низших инстанций по всей стране составленными в сильных выражениях однозначными руководящими разъяснениями на сей счет. Как бы между строк в записке прочитывалось личное мнение самого Поулсона о том, что в данном деле не так важно объективно представить факты, характеризующие, с точки зрения каждого отдельного судьи, его юридическую позицию, как отразить отношение резко выступающей против абортов нынешней администрации, которая, в свою очередь, отражает высоконравственные взгляды нации в целом. "Смеху подобно, - прокомментировал своим сотрудникам линию Поулсона один из судей. - Есть дела, которым единство мнений противопоказано. Это как раз тот случай".
Судя по выступлению Поулсона, он думал иначе. Следующим обычно высказывался старший судья, но из-за отсутствия Коновера его очередь пришлось пропустить. Далее один за другим излагали свои взгляды на дело "Найдел против штата Иллинойс" другие судьи, основываясь как на отзывах, представленных сотрудниками, так и на соображениях, ранее высказанных в порядке устной аргументации в открытом заседании.
- Мне совершенно непонятно, по какой причине мы упорно рассматриваем данное дело в гораздо более широком контексте, нежели собственно юридический, - говорила судья Тиллинг-Мастерс. - Если уважаемые члены суда замыслили дать всеобъемлющее толкование вопроса об абортах с юридической, философской и нравственной точек зрения, то строить его на деле "Найдел против штата Иллинойс" нельзя, нерационально. Я утверждала это с самого начала - потому и голосовала против принятия его на пересмотр.
- Согласен, - поддержал ее со своего места у двери Морган Чайлдс. - Дело слишком узкое, у него нет судебной перспективы. Приняв его на пересмотр, мы фактически взялись дать ответ, вправе ли федеральное правительство указывать штатам, как им поступать с собственными бюджетными отчислениями на здравоохранение. Но мы же не федеральный бюджет обсуждаем - речь-то идет о деньгах штатов! - Он взял со стола один из груды заложенных на нужных страницах юридических справочников и зачитал решения по ряду предыдущих, сходных, на его взгляд, дел. - Отсюда я лично делаю вывод о неоспоримом праве штата Иллинойс самостоятельно определять политику в области им же финансируемого медицинского обслуживания. Разумеется, если это ведет к ущемлению прав отдельной личности, то в деле возникает новый аспект, но в данном случае ничего подобного я не усматриваю.
Поулсон закивал головой, выражая горячее одобрение:
- Ну что, приступим к предварительному голосованию?
Голосовали поочередно, начиная с председателя. В результате голоса разделились поровну: четыре против четырех.
- Должен сразу же информировать вас, что такой исход голосования неприемлем, - объявил Поулсон и тут же принялся вновь излагать свои взгляды, но его неожиданно прервал судья Рональд Файн - худой старик с профессорской внешностью, по стажу работы в Верховном суде уступавший лишь Темплу Коноверу и с ним же заодно голосовавший по большинству социальных вопросов.
- Послушайте, председатель, - сказал он спокойным, размеренным голосом с южным акцентом, - мы только что провели предварительное голосование по делу, не так ли? Выяснилось, что решающий голос остается за судьей Коновером, причем я уверен, все мы… в общем, как бы это сказать, более-менее представляем себе, как проголосует старший судья.
Поулсон и сам прекрасно понимал правоту Файна, но не в его правилах было уходить с совещания, оказавшись в меньшинстве.
Файн между тем перешел от слов к делу:
- С вашего позволения, я тотчас же свяжусь с судьей Коновером, проинформирую его о результатах голосования.
- Сделайте одолжение, - согласился Поулсон, которого внезапно захлестнуло горячей волной нетерпение: ему остро захотелось поскорей вернуться в тишь и покой своего кабинета.
При полном молчании остальных судей Файн позвонил Коноверу:
- Да, судья Коновер, таковы результаты голосования… Что вы сказали?.. Ну, разумеется. Я сейчас передам эту информацию судьям… Одну минуту, не вешайте трубку, с вами хочет поговорить председатель. - Он передал трубку Поулсону.
- Алло, Темпл? Как вы себя чувствуете… А-а, прекрасно, отрадно слышать. Так вы, стало быть, голосуете за Найдел?.. Да, понимаю, но не разделяю. Как только объявитесь после обеда, зайдите, пожалуйста, ко мне - надо поговорить… Да, да, спасибо.
- Имеем пять против четырех, - пробормотал Чайлдс, - в пользу истицы. Лично мне почему-то кажется, что такое распределение голосов не окончательно.
- Оно, как правило, меняется, - подтвердил Огастас Смит, единственный темнокожий член Верховного суда, самый легкий по характеру из всех девяти судей, умница и острослов с щадящим, добродушным чувством юмора, которого близкие ему люди звали просто Гас. - Особенно если Темпл лично возьмется изложить мнение большинства. Тогда как пить дать будут прозревшие в стане его противников. Судья что-нибудь говорил по этому поводу? - обратился он к Файну.
- Нет как будто, но допущение вполне правомерное.
По правилам Верховного суда, старшему из судей, представляющих большинство по тому или иному вопросу, предоставлялось право либо самому зафиксировать первоначальное мнение, либо поручить это одному из членов большинства. Если бы в большинстве по данному делу оказался председатель суда Поулсон, право изложить мнение суда безусловно перешло бы к нему. Но при теперешнем обороте событий ему полагалось делегировать это право, причем каждый из судей, оставшихся в меньшинстве, мог беспрепятственно записать личное, расходящееся с другими, суждение по делу.
Поулсон скрывал негодование, пока не оказался в своем кабинете, и только здесь дал волю гневу. Здесь же пришло горькое осознание, что в свете подобных результатов предварительного голосования провал его основного замысла - добиться от судей единого мнения против истицы в деле "Найдел против штата Иллинойс" - уже не имеет никакого значения. Если так пойдет и дальше, то суд, гордо нареченный "судом Поулсона", не сможет обратиться к нации с полнозвучным призывом поддержать предвыборное обещание президента Джоргенса вновь утвердить порядочность и нравственность в жизни американского общества. Более того, самому этому обещанию, вере в его правоту и выполнимость будет нанесен сокрушительный удар, тогда как глашатаи и проповедники социальной распущенности и вседозволенности, которых на дух не переносит ни он сам, Поулсон, ни президент Джоргенс, одержат важную победу. Если так пойдет и дальше…
Но чем дольше он оставался в успокоительных объятиях своего глубокого кресла, чем полнее проникался чуждой всяческих треволнений тишиной своего кабинета, тем больше отпускали душу гнев и тревога и тем яснее вызревало понимание: это всего лишь начало. В жизни каждого председателя Верховного суда раньше или позже наступает этап, когда приходится пробивать свое мнение, обрабатывать коллег без устали, пока не добьешься своего. Теперь пришел его черед. Ему вспомнилось замечание Огастаса Смита, но только сейчас стала до конца понятна его глубина и проницательность. О да, Темпл Коновер представит мнение большинства, но при этом зайдет слишком далеко. Его занесет - не может не занести, ибо таков характер у Темпла Коновера. Порукой тому - его радикализм и социально-реформаторское рвение вкупе с естественными издержками возраста: раздражительностью и несдержанностью. И вот тогда-то более благонамеренные судьи, сгоряча проголосовавшие в составе большинства, изменят - или, лучше сказать, скорее всего изменят - свое окончательное решение.
Обедал Поулсон в тот день в Национальном клубе юристов со старым товарищем по юридическому институту и сыном этого товарища, начинающим, неоперившимся адвокатом. Молодой человек сгорал от любопытства, задавал бесконечные вопросы, чем тешил Поулсону душу. Польщенный и тронутый его вниманием, Поулсон поделился с ним сокровенными мыслями о Верховном суде. Из всех американских институтов, сказал он, лишь один - Верховный суд - стоит в стороне от политических дрязг и махинаций. В него входят девять граждан США, которым - в силу особенностей профессиональной биографии, образования и опыта - дается право толковать положения Конституции, не закладывая при этом душу и совесть никакому частному лицу, ни группе лиц, ни партии. Свои откровения Поулсон завершил многократно отрепетированной речью, произнося которую он то и дело поглядывал на молодого человека, как бы оценивая степень заинтересованности аудитории. И внезапно ощутил искреннюю гордость собой. Высоко и неизменно, как святыню, чтил он всю жизнь Закон, поэтому и трудился в поте лица. По этой же причине, не ведая сна и отдыха, добивался он первого назначения именно в суд, любой ценой стараясь избежать адвокатской практики с ее неизбежными сделками и компромиссами, интригами и коррупцией.
Молодой человек спросил о взглядах Поулсона на секретность в Верховном суде. Он задавал вопросы крайне осторожно, в тактичных выражениях, которые не позволили бы собеседнику усмотреть и намека на критику в свой адрес, хотя пресса не раз упрекала его, что при нем Верховный суд стал наиболее засекреченным за всю историю Соединенных Штатов.
Поулсон улыбнулся:
- Отвечу вам словами своего предшественника Уоррена Бергера из речи на конференции юристов в штате Огайо, которую он произнес примерно за десять месяцев до приведения к присяге в качестве председателя Верховного суда. Мне этих слов не забыть до конца жизни, и хотя мое воспроизведение может и не быть стопроцентно верным, суть в нем схвачена достаточно точно. Итак, Бергер сказал тогда: "Взыскательный надзор нужнее всего над судом, бесконтрольно выносящим окончательные суждения. Именно в бесконтрольном органе наиболее вероятен субъективизм и произвол и наименее вероятен объективный самоанализ". Есть и другое высказывание Бергера, точно характеризующее основной принцип, которым руководствовался в своей деятельности он сам и руководствуется ваш покорный слуга: "В нашем правовом государстве никто не волен стать над судом общественности: ни государственные учреждения, ни отдельные личности, которые их возглавляют".