Первое дело следователя Антона Корсакова явно отдает какой-то чертовщиной. Перед высоким старинным зеркалом обнаружен труп старика с лицом, искаженным гримасой ужаса. И в этом же зеркале Антон видит очаровательную женщину в длинном платье и широкополой шляпе, которую кроме него не видит никто! Назавтра таинственное зеркало исчезает из запертой комнаты.
И хотя дело закрыто за отсутствием состава преступления, Антон решает, что он обязан продолжить расследование. Он обнаруживает, что ниточки истории с таинственным зеркалом тянутся в двадцатые годы прошлого века к роковой красавице Анне, причастной к смерти и несчастьям многих людей, в том числе и его прадеда адвоката Урусовского. Антон обязан разорвать порочный круг, раскрыть тайну - ведь убийства продолжаются и по сей день Но существует ли реальный убийца, или погибшие - жертвы тайных мистических сил?
Елена Топильская
Дверь в зеркало
1
Солнечный луч, робко заглянувший в комнату, коснулся края высокого зеркала в резной раме и нежно озарил и без того прекрасное лицо женщины, надевавшей перед зеркалом шляпу с широкими полями. Шляпа бросила тень на лицо, и глаза женщины скрылись в этой тени. А губы растянулись в яркой улыбке – женщина была явно довольна тем, что увидела в зеркале.
Мужчина в дорогом костюме, прислонившись к косяку двери, любовался ее отражением. Она поймала его взгляд в зеркале и улыбнулась еще обольстительнее.
– Мишель, – сказала она по-французски, – как странно! Я ухожу к вам от мужа – и не испытываю никакой жалости к Николя. Вот чего мне жаль по-настоящему, – так это моего зеркала. Моего лучшего друга, который никогда не говорил мне гадостей, а только льстил мне... – и она ласково погладила резной завиток рамы из красного дерева.
– Анна, милая, – ответил мужчина тоже по-французски, не меняя позы, – вы станете женой успешного адвоката, и у вас будет все, что захотите, и столько зеркал, сколько вам будет угодно. Хотите настоящее венецианское?
– Нет, Мишель, вы не понимаете, – женщина покачала головой, не отрывая глаз от своего отражения. – Это особенное зеркало. Говорят, что оно стояло во дворце Медичи. Представляете? Великие авантюристы и отравители, куртизанки и принцессы дарили ему свои взгляды, а оно жадно впитывало их. Мне кажется, что оно все про меня знает, да и не только про меня. Про всех, кто когда-либо в него смотрелся... Вот и про вас...
Она повернулась к мужчине, и ее темные глаза таинственно блеснули из-под полей шляпы. Мужчина подошел к ней и поцеловал ее в плечо. Женщина чувственно вздрогнула, их взгляды снова встретились в глубине зеркала. За окном прогрохотала конка.
– Вы фантазерка, Анна. Что про меня? – лениво спросил мужчина.
– Помните, на Новый, 1909, год? Вы вошли неожиданно, а я поправляла прическу?
Наши глаза встретились в зеркале, вот как сейчас, помните?
Ее глаза в зеркале настойчиво блестели, гипнотизируя мужчину. Или это блестело зеркало?
– Я никогда не думала, что между нами может быть роман. Но вы вошли, посмотрели в зеркало, наши глаза встретились, и я вдруг поняла, что полюблю вас.
– Вы фантазерка, – повторил мужчина, целуя ей руку. И подумал, что когда она смотрит на него вот так, из зеркала, он почему-то теряет голову. И вспомнил, что влюбился в нее, мгновенно и смертельно, именно тогда, когда встретил в зеркале ее глаза. И не хотел говорить ей о своей любви, пока они снова не оказались у этого зеркала; но стоило ему заглянуть в ее отражение, как признание само сорвалось с языка.
Ему захотелось увести ее от зеркала как можно быстрее, но он почему-то медлил.
– Хотите, я поговорю с Николаем, чтобы он отдал вам это зеркало? – спросил он женщину, обняв ее сзади. Они стояли, медленно покачиваясь, и ему казалось, что зеркало втягивает их в себя. Туда, в мутное зазеркалье. И Бог его знает, что с ними будет там, в зазеркалье. А возврата оттуда нет...
2
– Вы отрицаете очевидные вещи. Это бессмысленно, – Антон поиграл скулами и небрежным движением поправил галстук. На столе перед ним лежали неопровержимые улики, которыми он сейчас припрет к стене этого негодяя.
Волосатый убийца с окровавленными руками скорчился на стуле под пристальным взглядом следователя.
– Пишите, – хрипло выдавил он.
Антон еле заметно, краешком губ улыбнулся и перевернулся на другой бок.
– Антошенька, – сказал мамин голос, – вставай, маленький, у тебя сегодня первый рабочий день на новом месте.
– Угу.
– Не "угу", а вставай.
Мама погладила русые вихры сына, разметавшиеся по подушке.
– Да-да, – отозвался Антон. Ритуал был проверен годами; в первые сладкие минуты после того, как мамин голос врывался в сон, Антон на все отвечал "да", со всем соглашался, продолжая находиться в дреме. Мама присаживалась на край постели, ласково теребила его за уши, за волосы, даже за нос, но он еще пребывал в сонной неге. Мама щелкала его по лбу, требовала встать немедленно, Антон соглашался и сладко дрых дальше. Мама сердилась, угрожала принести холодной воды и облить его, Антон открывал глаза, и мама таяла.
Убедившись, что сын проснулся, мама уходила на кухню, откуда уже давно призывно пахли оладьи. Антон кряхтя садился на своем диване, опускал ноги на старую облезлую овечью шкуру, работавшую у него в комнате прикроватным ковриком, набрасывал халат и плелся на запах завтрака. С закрытыми глазами хватал с тарелки верхнюю, самую горячую, лепешку, получал от мамы дежурный шлепок, направлявший его в ванную, и после утреннего туалета уже на законном основании садился за стол.
Вот и сейчас Антон поплелся на кухню, еще не вполне бодрствуя. Но вдруг вспомнил, что сегодня – первый день его работы в прокуратуре, следователем, и сон слетел. Он отхлебнул из кружки горячего чаю, заботливо налитого мамой, обжег язык и сердито потряс головой. Мама вошла в кухню и, запахнув халат, присела на угловом диванчике, задумчиво рассматривая Антона. Он поморщился: его иногда раздражало, когда мама наблюдала за тем, как он ест. Мама словно почувствовала его недовольство, со вздохом поднялась и вышла.
Из коридора донеслось треньканье телефона и сердитый мамин голос:
– На семнадцатое марта? Следующего года? А у нас июнь на дворе. Потрясающе. А вас не должно волновать, какая у судьи загрузка. У вас есть конституционное право на доступ к правосудию в разумные сроки. Миленький мой, Страсбургский суд – это не Всемирная лига сексуальных реформ; чтобы туда обратиться, надо для начала исчерпать все эффективные меры внутригосударственной правовой защиты...
Антон поежился. Когда мама говорит таким тоном, ему хочется уменьшиться в размерах и забиться в норку. Можно себе представить, в какой трепет она ввергает своих студентов; впрочем, студенты ее обожают. Слава Богу, с Антоном мама давно уже перестала так разговаривать. А когда-то, в пору буйного отрочества, общалась с ним только так. Голоса никогда не повышала, но могла спокойно сказать что-нибудь воспитательное, посмотреть как-то по-особому, и пожалуйста: мурашки по коже бегали, и хотелось сделать все как надо, лишь бы выскочить из-под испепеляющего взгляда. Гипнозом она, что ли, владеет?..
В пятнадцать лет Антон задал себе вопрос: любит ли он маму? Долго размышлял и решил, что не знает точно, любит ли, но если ее вдруг не будет, то для него тоже все кончится.
В тот период он активно самоутверждался, все время что-то доказывал миру... А когда немножко повзрослел, до него дошло, что самоутверждался он в основном перед матерью, и одной ей доказывал, что он личность; друзья его попытки обозначить свое место под солнцем быстро пресекали, да им и неинтересно было. Только мама терпела его выходки, а ему она тогда казалась врагом номер один...
Задумавшись, Антон потянулся к тарелке за очередной оладьей, но оказалось, что там пусто. Слопал и сам не заметил как. На сборы осталось двадцать минут. На пятом курсе он устроился работать юристом в редакцию газеты и хронически опаздывал на службу, несмотря на то, что рабочий день в редакции начинался отнюдь не с первым лучом солнца. Мать будила его, а он, выгадывая сладкие сонные минуты, говорил: "Я бриться сегодня не буду, лучше еще десять минут полежу"; потом – "Ма, я сегодня без завтрака, поэтому встану попозже, через десять минут"... Один раз мать ему с кухни ответила: "Спи еще десять минут – и не одевайся". Он рассмеялся и тут же вскочил.
Но сегодня никак нельзя было опаздывать, все-таки первый рабочий день, и не надо, чтобы он запомнился начальству своей недисциплинированностью. Потом, когда он зарекомендует себя грамотным, серьезным специалистом, можно будет немного расслабиться.
В прокуратуру он прибежал вовремя. И двадцать минут ждал в приемной под дверями, поскольку прокурор, в отличие от него, видимо, нисколько не опасался произвести на нового работника плохое впечатление. Все это время секретарша кокетливо на Антона поглядывала, но ничего не говорила.
– Ага. Новенький пришел. Молодец, – похвалил вошедший в приемную прокурор. Извиняться перед подчиненным за опоздание он, естественно, не собирался.
Антон поднялся ему навстречу. Прокурору было лет сорок, одет он был среднестатистически, и такое же имел лицо. Говоря, он смотрел собеседнику прямо в глаза, но Антона не покидало чувство, будто прокурор поддерживает беседу совершенно автоматически, а сам думает о другом.
– Таня, дай ему ключ от седьмого кабинета, – распорядился прокурор.
Секретарша порылась в ящике стола и вытащила ключ с деревянной биркой.
– Ну, и проводи человека на рабочее место, – добавил прокурор, берясь за ручку собственной двери. А Антону он уже через плечо кинул:
– Устраивайся. Твой наставник – Антонина Григорьевна. Соседями будете.
Не так Антон представлял себе первое рабочее утро; но, в конце концов, кто он такой, чтобы из-за его появления в прокуратуре все отложили свои дела и вышли с хлебом-солью?
Таня тем временем открыла кабинет, прошла туда вперед Антона и чихнула от пыли, которая заклубилась в столбе света из окна, не обремененного занавесками.
– Ну как? – обернулась она к Антону.
Антон обвел глазами помещение, показавшееся ему пустым. Затертый паркет с белесыми пятнами, стол "времен очаковских и покоренья Крыма", стул явно с помойки и огромный сейф в углу. Его рабочее место в редакции хоть и находилось в закутке, отгороженном ширмой, но и то выглядело посовременнее.
– До вас тут сидел Столяров Петр Петрович, – сообщила Таня, проведя пальцем по пыльной столешнице и сморщившись. – Он умер, и у нас так вакансия и висела. Пока вы не пришли.
Было заметно, что Таня делает над собой усилие, обращаясь к Антону на "вы". Лет ей было примерно столько же, сколько ему, и она явно не прочь была с ним пофлиртовать. Да и Антон, собственно, против этого не возражал бы.
– Он, надеюсь, не прямо тут умер? На рабочем месте? – кисло поинтересовался он, оглядывая выцветшие обои.
Таня фыркнула.
– Нет, в больнице. Он старенький был. А вы почему в прокуратуру пришли?
– В каком смысле? – Антон отвлекся от обоев и посмотрел на Таню.
– Говорят, что вы из профессорской семьи...
– Ну и что?
– Зачем вам прокуратура? – гнула Таня свою линию. – Вам надо защищаться и преподавать.
– А если я не хочу?
– А вы хотите следователем ноги снашивать?
Антон пожал плечами. Не то чтобы он с детства мечтал о следственной карьере; но все вокруг, включая маму, говорили, что в прокуратуре следует поработать, чтобы стать настоящим юристом. Он рассудил, что помощником по гражданскому надзору идти несолидно, остальные надзоры его тоже не особо привлекали, вот и осталось только следствие. По крайней мере, так он говорил всем своим знакомым. А сны-то ему снились про то, как он гоняется за страшными преступниками, как колет их одним взглядом, но даже самому себе он не признавался, что пришел в прокуратуру за романтикой.
– А где моя наставница? – спросил Антон, не ответив Тане.
– У себя, где ж еще, – Таня махнула рукой в сторону соседнего кабинета. – Баба Тоня раньше всех приходит.
– Сколько ей лет? – с деланным безразличием поинтересовался Антон. Значит, наставницей у него будет старая бабушка. Видел он парочку таких на практике, в другой районной прокуратуре: две старушки там сидели в одном кабинете, стол в стол, обе в мундирах и в "химии", протоколы писали от руки – это в эпоху всеобщей компьютеризации, ругали все вокруг, от Масяни до правительства, правда, водку на прокуратурских сборищах пили не по-детски, операм за ними было не угнаться.
– Лет ей много, – усмехнулась Таня. – Пойдем, представлю?
Но представить Антона наставнице она не успела: мимо по коридору вихрем пронесся мужчина в плаще, затормозил возле открытой двери кабинета номер семь и впал в дверной проем.
– Это что, новенький наш? – скороговоркой уточнил он у секретарши и, не дожидаясь ответа, продолжил:
– Писарь, значит. Поехали со мной на происшествие.
– А ты шефу сказал?.. – сварливо начала Таня, но мужчина ее оборвал:
– Да это он велел молодого к рукам прибрать. А мне писарь нужен. А то рука бойца колоть устала... Ну, вперед, что ли? – и он потащил Антона к выходу.
Антон беспомощно оглянулся на Таню, и она помахала ключом с деревянной биркой.
– Не волнуйтесь, я закрою. И уборщице скажу, чтобы пыль тут вытерла.
А мужчина уже несся по коридору к лестнице, и Антон поспешил за ним. Сердце его бешено колотилось – не успел он прийти на работу, как уже происшествие! Как интересно...
3
В милицейском УАЗике, куда они загрузились, сидеть было жестко, пахло псиной. Под ногами катались пустые бутылки.
– А что за происшествие? – тихо поинтересовался Антон у старшего товарища, зажатый между ним и толстым человеком в камуфляжной форме, с криминалистическим чемоданом на коленях.
– Говорят, ты профессорский сынок? – не ответил старший товарищ.
– Прокатимся на жмурика, – вступил в разговор толстый криминалист.
– А доктор где? – стукнул водителя по спине сотрудник прокуратуры.
– Черт, кто двери не закрыл? – заорал водитель. – По ушам ведь стучит, неужели никто не слышит?
В принципе Антона не удивило, что все вокруг разговаривают как будто в пространство; в редакции, где он отработал восемь месяцев, народ тоже общался именно так.
Сотрудник прокуратуры вдруг вытащил скрюченную из-за тесноты руку и пихнул Антона в бок, ожидая рукопожатия.
– Спартак Иванович, – представился он.
– Антон. Борисович.
– Надолго к нам?
– В каком смысле?
– Такие, как ты, у нас не задерживаются.
– Какие такие?
– Профессорские сынки.
На этот выпад Антон решил не отвечать.
– Ладно, не журись, – снова пихнул его в бок Спартак Иванович. – Я ж от чистого сердца.
– А что за происшествие? – Антон все же надеялся узнать, что его ждет, еще до того, как они доберутся до места. Надо психологически подготовиться к тому, что ему предстоит увидеть. Вдруг там груда кошмарных расчлененных тел...
В принципе, за время работы в газете он повидал всяких неаппетитных фотографий больше, чем нужно, но одно дело фотографии, а видеть все это в натуре, своими глазами – дело совсем другое.
– Да ерунда, – отмахнулся старший товарищ. – Дедок копыта откинул. Посмотрим и назад, на базу.
– Блин. А зачем тебе я и медик? – недовольно запыхтел толстяк-криминалист.
– Вова, не пыли. Ты же знаешь, лучше перебдеть, чем недобдеть.
УАЗик лихо затормозил перед внушительным домом старой постройки. И хотя фасад пооблупился, а плитка на полу парадной повыбита, все равно было видно, что здание крепкое и надежное.
– На века строили, – уважительно пробормотал Спартак Иванович, мазнув пальцем по грязному стеклу двери парадной.
Антон вслед за ним и отдувающимся криминалистом поднялся на третий этаж, к двери, возле которой курил на площадке участковый инспектор. Спартак Иванович поздоровался с ним за руку. Инспектор мрачно распахнул перед ними дверь коммунальной квартиры.
– Прошу, – сказал он.
4
То, что это дверь коммуналки, ясно было с первого взгляда. К косяку были прибиты сразу три звонка. Обивка, когда-то кожаная, разлохматилась и протерлась до белизны. Из коридора сразу пахнуло сложным запахом общей кухни. Пушистой тенью прошмыгнул кот.
Спартак Иванович решительно направился к распахнутой настежь двери одной из комнат. Антон заметил, что и две другие двери приоткрыты, в одну из щелочек просочился кот из коридора. Участковый протянул Спартаку два листка бумаги.
– Я у соседок взял объяснения.
– Ну? – коротко спросил Спартак Иванович, даже не взглянув, что там написано.
– Никто посторонний не приходил.
– Отлично, – Спартак Иванович с объяснениями в руке шагнул в открытую комнату. Антон помедлил на пороге.
И без того темный коридор был оклеен лиловыми обоями. Через распахнутую дверь из комнаты падал квадрат солнечного света, выставляя на всеобщее обозрение разные коммунальные неприглядности, вроде жирных пятен на обоях, притулившейся у входа в кухню колченогой табуретки, ободранного угла, о который явно точил когти кот.
– Антон Борисович, – позвал наставник. – Иди, глянь на клиента.
Комната показалась Антону огромной, как бальная зала. Потолки тут были не меньше трех с половиной метров, лепнина опоясывала их по периметру. И почти во всю стену – высокие окна с немытыми стеклами. Занавески отсутствовали, вот почему солнечный свет привольно лился в помещение, бликуя на стенах.
В этом бальном великолепии, однако, было довольно грязно. Тахту, примостившуюся в углу, покрывала серая мятая простыня, поверх которой лежал плед из свалявшейся шерсти, уже не разобрать было, какого цвета; на журнальном столике с треснувшей полировкой теснились немытые стаканы, у стены друг на друга громоздились допотопные книжные полки. Спартак Иванович подошел к ним и провел пальцем по пыльным корешкам.
– Ого! Брокгауз и Эфрон! Целое состояние! А жил, как гопник...
Антон тоже подошел к полкам, пробежался взглядом по книгам. Действительно, целое состояние: не только Брокгауз и Эфрон, но и Лев Толстой, Некрасов, похоже – прижизненные издания... Ого! А вот это заинтересовало Антона всерьез: "Русское уголовное право" – пособие к лекциям Сергеевского, напечатанное в 1915 году типографией Стасюлевича, "Учение о преступности и мерах борьбы с нею" профессора Дриля, издание 1912 года; 1895 года тоненькая брошюрка "Криминальная антропология" одесского профессора Чижа – последователя доктора Ломброзо... Антону не нужно было даже смотреть выходные данные этих фолиантов. Точно такие же книги стояли у него дома, в кабинете матери.
Он все рассматривал книги – оттягивал момент, когда придется смотреть на труп. Но Спартак Иванович почти силой повернул его лицом к центру комнаты, где на стуле корчилось тело старика.