18
"Главному врачу клиники им. Отто
"Я, Анна Георгиевна Наруцкая, 1884 года рождения, отказываюсь от всяких прав на ребенка, рожденного мной 1 января 1922 года, и не возражаю против его усыновления".
– Хоть бы словечко про то, от кого ребенок рожден.
– А главное, кто это – мальчик или девочка?
Таня с Антоном, сблизив головы, сидели на кровати в палате, находившейся в безраздельном пользовании Антона.
Только что ушел Спартак Иванович, навестивший Антона, во-первых, по делу, – для допроса в качестве потерпевшего, а во-вторых, просто по-человечески. И, как человек человеку, принес ему от всей души пол-литра водки. И очень удивился, когда Антон отказался составить ему компанию.
– Татьяна, а ты? – с надеждой обратился он к секретарше.
– Я не пью без закуски, – обреченно ответила Татьяна, по опыту знавшая, что от Спартака Ивановича в таких случаях не отвязаться, он даже кошку заставит выпить, не говоря уже о трезвенниках и язвенниках. А уж скольких зональных прокуроров он на своем веку споил, и вспомнить страшно.
– Да ладно, без закуски, – отмахнулся Спартак Иванович. – Вон тебе закуска!
Он щелкнул пальцем по баночке с поливитаминами, стоящей на тумбочке у кровати.
– Вот как-то в семьдесят третьем или семьдесят четвертом, помню, пили мы под дет-скую смесь, которую вместо молока грудничкам разводят. Ну и гадость, я вам скажу! Как ее только младенцы потребляют!
– А вы ее разводили? Или порошком жевали? – заинтересовался Антон. Ему трудно было представить, как можно закусывать водку детской смесью или бульонным кубиком.
– Мы ее с кофе растворимым смешивали. Как нас после этого выворачивало, страшно сказать! – на лице следователя появилось мечтательное выражение. – Ну, поехали, Танечка! За здоровье молодого, как говорится!
На свет явились обязательные одноразовые стаканы. Таня с отвращением пригубила из своего стаканчика, а Спартак опрокинул порцию одним махом. Открыл баночку и насыпал Тане на ладонь желтеньких витаминных шариков:
– О! Заодно и пользу здоровью принесешь.
Потом оглядел присутствующих:
– Ну что, я так понимаю, что больше никто не будет? Эх, с вами каши не сваришь.
Он поднялся, пихнул Антона в плечо:
– Ладно, полетел я. А ты тут времени не теряй, все равно валяешься, ничего не делаешь. На, пораскинь мозгами, – он кинул на кровать к Антону серый конверт без надписей. – Это мы накопали в квартирке у покойного. Подумай, важная для нас бумажка или нет. У него тайник был за книгами, вот там лежал конвертик. Так кто ж он все-таки? Поляков или не Поляков? Ты подумай, в общем. Ну все, хорошего вам секса, голубочки.
Дверь за ним закрылась, и Татьяна с Антоном стали рвать друг у друга конверт.
– Кто у нас двадцать второго года рождения? – стала вспоминать Таня.
– Сын Полякова, – ответил Антон.
– Сын? – подняла брови Таня. – Ты уже решил, что это сын того Полякова? Василия? Который умер перед зеркалом в двадцать третьем году?
– Ну, а кто же? Во-первых, у нас есть персонаж 1922 года рождения, так? Во-вторых, этот персонаж носит фамилию Поляков и отчество Васильевич. Чего тебе еще?
– Не знаю, – Таня пожала плечами. – Мне кажется, этого мало. Фамилия обычная, отче ство еще обычнее.
– Да?! – закипятился Антон. – А то, что этот, с обычным отчеством, вселился в квартиру именно того самого Полякова, это ничего?
– Да. Это серьезный аргумент. Но у меня тогда два вопроса, – Таня придвинулась поближе к Антону. – Первый: получается, что Герард Васильевич Поляков – сын Анны Наруцкой и Василия Полякова?
– Ну да, – кивнул Антон.
– Хорошо. Но бабушки опознали в этом самом Герарде Васильевиче человека, похожего на Годлевича.
– Ну-у, – Антон уже понял, куда Таня клонит. – Тогда получается, что тот, кто был убит в квартире Полякова, на самом деле – сын Годлевича и Ангелины Покровской, а вовсе не Полякова и этой нашей роковой женщины. Но у них разница в шесть лет.
– Вообще-то, если парень развит физически, то оценить с первого взгляда восемнадцать ему или двадцать четыре трудно.
– Да? Ну, тебе виднее, – с сомнением сказал Антон. – И знаешь, что еще получается? Что если это Годлевич, то у нас опять никуда не пристроен товарищ, который родился 1 января 1922 года.
– От которого Наруцкая отказалась в роддоме? Знаешь, Антон, я запишу все на бумажку, – предложила Таня, – а то у меня уже голова кругом идет от всех этих личностей. Кто чей сын, кто чей муж? У бабушек Покровских, между прочим, был один муж на двоих. Может, и сын у кого-то на двоих, а?
Антон усмехнулся.
– Все может быть. И не забывай, что нам ведь надо ко всему этому зеркало пристроить. Зачем его уносят с места происшествия? Что оно так всем далось?
– Но это же большая ценность.
– Да? Что-то никто не продает эту большую ценность, а все предпочитают тупо просиживать перед ним до самой смерти.
– Тоже верно.
– Татьяна, у меня к тебе будет важное задание.
– Я готова, – Таня снова смешно округлила глаза, и Антон поймал себя на мысли, что ему хочется ее поцеловать. Хорошо, что она не роковая женщина.
– Слушай.
Она села перед Антоном, как прилежная ученица, положила на колени блокнот, достала ручку и приготовилась записывать задание. Антон достал папку с документами, которые по его просьбе принесла из дому мать, и нашел вырезку из газеты, посвященную смерти Полякова.
– Вот, помнишь? "Часы у Полякова били полночь, и семья заметила, что от зеркала, стоящего в их комнате, исходит странное мерцание. Все они позже рассказывали, что, когда затих последний удар часов, в зеркале появилась человеческая фигура. Затаив дыхание, наблюдали они, как очертания фигуры становятся все более четкими, и наконец узнали в ней женщину в шляпе с полями. Одновременно из комнаты Полякова донесся страшный крик, грохот, и женщина в зеркале исчезла"...
– Ну? – спросила Таня, подняв на него глаза. – Я даже представить себе не могу, как это могло получиться. Там же еще написано, что он в кресле не отражался?
– Правильно. Теперь вспомни про все случаи смерти перед зеркалом. Тут в газете написано, что раздался грохот, и женщина в зеркале у соседей исчезла, а в комнате Полякова нашли невредимое зеркало, но позади зеркала валялась разбитая лампа.
– Ну и что?
– Вспоминай дальше. По словам соседей Паммеля, в его комнате был небольшой прожектор, закрепленный на стене, и он передвигал зеркало.
– Все равно не понимаю, к чему это все.
– У меня есть одна версия. Слушай дальше. Когда мы приехали на труп Годлевича, в первый день моей работы, зеркало там было отодвинуто от стены...
– Но там-то прожектора не было, я протокол читала, – сказала Таня, и Антон удивился:
– Ты протокол читала? А зачем?
– Я всегда протоколы читаю. Учусь. Я же собираюсь в прокуратуре работать после окончания своего ликбеза, надо опыта набираться. Я и дежурю со следователями, если время позволяет.
– И со Спартаком дежурила? – напрягся Антон.
– Дежурила, – вздохнула Таня.
– Приставал?
– Приставал. Поэтому я больше с ним не хожу. А вот с бабой Тоней нормально дежурить. Но мужики к ней клеются... – Таня зажмурилась и потрясла головой.
– К ней?! – не поверил Антон. – Ей же лет уже много.
– Ну так я и не говорю, что к ней опера молоденькие липнут. А вот мужики в возрасте, эксперты, прокуроры дежурные, опера, которые постарше, – от тех просто отбою нет. А на меня никто внимания не обращает.
– Ну, в общем-то, – вслух подумал Антон, – могу себе представить, что она еще вызывает интерес. Я и сам чуть было...
– Анто-он, – позвала Таня. – По-моему, мы отвлеклись. К чему все эти лампы, прожектора?..
– У меня появилась сумасшедшая мысль, – тихо сказал Антон. – У зеркала есть какой-то оптический секрет. Я же сам видел в нем призрак.
– Ой! – сказала Таня. – Мне страшно.
Антон положил ей руку на плечи.
– Не бойся. Призраков не бывает.
– Ну да, не бывает, – возразила Таня прижимаясь к нему всем телом, и он почувствовал, что она дрожит. Надо же, какая она впечатлительная!
– Не бывает, – твердо сказал он. – Значит, это какой-то оптический эффект. И для того, чтобы он сработал, надо, чтобы позади зеркала был какой-то источник света.
– Погоди, но в комнате Годлевича никакой лампы не было, – нахмурила лоб Таня.
– Не было, но зеркало было отодвинуто от стены так, что прямо ему в тыл светило яркое солнце.
– Я все равно не понимаю, – призналась Таня.
– Я тоже не сразу понял. Но мы имеем факты: при определенном освещении и при определенном угле зрения в зеркале можно увидеть женщину в шляпе с полями. О ней есть упоминание в заметке про смерть Полякова, наконец, ее видел я, и мама моя видела, тогда, на трупе Паммеля.
– Подожди-ка. А твоя мама что, прожектор включала там?
– Включала. Они, чтобы сделать осмотр, перепробовали там все источники света, но люстра была слишком тусклой, и они воспользовались прожектором. А кто эта женщина в зеркале, ты догадалась?
– Наруцкая? – помолчав, высказала догадку Таня.
– Точно. И еще, знаешь, что? Первое упоминание про женщину в зеркале у нас когда имеет место?
– Когда?
– Ну, вспомни, в двадцать третьем году.
– Ну и что? – похоже, что Таня действительно не улавливала мысль Антона, а ему-то казалось, что все уже очевидно.
– А то: жена Паммеля никакой женщины в зеркале не видела. Ей просто мерещились кошмары из-за того, что она дни проводила у зеркала, надышалась ртутью...
– Ты думаешь, что эта Наруцкая ее умышленно сгубила таким образом?
– Конечно! Значит, жена Паммеля умерла от отравления ртутью. После ее смерти зеркало остается в доме Паммеля. И вот только после этого из зеркала впервые начинает выходить призрак...
– Она в шляпе? – трагическим голосом спросила Таня, поеживаясь, будто от холода.
– Да. Что дальше? В девятнадцатом году Василия Полякова отправляют реквизировать зеркало.
– Так-так! – оживилась Таня. – Где у нас это указание?
Порывшись в папке, она нашла нужную бумагу и прочла:
"Тов. Я. Петерсу. Рапорт. Докладываю, что 12 февраля 1919 года мною, совместно с красноармейцами Наливайко и Бутусовым произведен обыск в доме Паммеля Эдуарда Матвеевича, по адресу: Петроград, Галерная улица, 16. Искомого предмета, зеркала в раме красного дерева, в доме не обнаружено. Допрошенный на месте Паммель отрицал, что таковой предмет находился в доме. На вопро сы о сожительнице впал в истерику и отвечать отказался. Присутствия женщин в доме не установлено. Исполнитель: В. Поляков". Ты думаешь, что Поляков элементарно спер зеркало?
– Да, – подтвердил Антон. – Я думаю именно так. Ну, не спер, а присвоил.
– А зачем? Просто увидел вещь дорогую и позарился?
– Вряд ли. Это чревато: его начальник посылает на задание, а он тырит вещдок.
– Ну да, – задумчиво согласилась Таня, – сейчас бы выговор влепили, а тогда бы к стенке поставили.
– Вот именно. Значит...
– Что, Антон? Что это значит?
– Значит, это зеркало было ему очень нужно. И знаешь, почему? Все-таки он как-то был связан с Наруцкой. Они все были просто наркоманами, от нее зависимыми. Помнишь, как в нее влюблялись? Мужики на все были готовы, даже жен на тот свет отправляли ради того, чтобы быть с ней...
Таня завистливо вздохнула; наверное, она страстно мечтала, чтобы из-за нее мужчины тоже шли на убийства и должностные преступления. Нет, все-таки хорошо, что она не роковая женщина.
– От Паммеля она тогда уже ушла. А к кому? – продолжал Антон.
– К кому? – повторила Таня.
– Ну, Таня! Неужели непонятно? Да к Полякову же. Для нее он зеркало и присвоил.
– А как же... В газете же написано было, что у этого Полякова не было ни жены, ни детей... Вот, смотри: "...он был одинок, нелюдим. Ни жены, ни детей он не имел, и где жил раньше, никто не знал..."
– Таня, – укоризненно сказал Антон. – Ты всегда газетам веришь?
– Ладно, это неправда. А почему тогда ты веришь тому, что из зеркала выходил призрак дамы в шляпе? – не сдавалась Таня.
– Я просто думаю, что он с Наруцкой встречался тайно, и соседи про это не знали.
– Ничего себе! – присвистнула Таня. – Послушай, но тогда она точно в двадцать втором году родила ребенка от Полякова. А потом, в феврале двадцать второго года, его из НКВД турнули, может, даже припомнили пропажу зеркала. И она от него ушла.
– Как уходила от всех, кто разорялся и терял свое положение.
– Она и от прадеда твоего наверняка ушла, когда его дела ухудшились.
– Конечно. Он же был известным адвокатом, а потом практики не стало. Помнишь, в дневнике поэта написано, что адвокат уже не мог поддерживать уровень жизни, достойный этой дамы, и она ушла сначала к нему, а потом к Паммелю.
– Ну да! Видишь, пока все складывается, – захлопала в ладоши Таня. – Да-а! Но потом, после смерти Полякова, зеркало все равно забрали в НКВД. Как же оно опять у нее оказалось?
– Во-первых, в ГПУ. А во-вторых, почему ты решила, что оно у нее оказалось? Мы не знаем, что с ним было до семьдесят девятого года, до смерти Паммеля.
– Антон! – Таня сосредоточенно грызла наконечник шариковой ручки. – А не могло так быть, что из ОГПУ приехал и забрал зеркало не кто-нибудь, а именно Годлевич? И тоже не отдал в контору, а присвоил?
– Могло, вполне могло так быть, – кивнул Антон. – Помнишь, нам старушки Покровские говорили, что к тридцатому году, когда они познакомились с Годлевичем, тот уже длительное время состоял в связи с Наруцкой.
– Ух! – Таня сжала кулаки. – Ну и жаба эта Наруцкая! Как же я ей завидую!..
19
Конечно, если бы не сексуальные поползновения Татьяны, которым Антон не в силах был сопротивляться, расследование продвигалось бы куда более успешно.
В тот раз Татьяна ушла от Антона в первом часу ночи, после визита дежурного врача, который деликатно сделал замечание, но выходя из палаты, пробурчал себе под нос что-то совсем не деликатное.
В перерывах между страстными объятиями Антону все-таки удалось втолковать Татьяне суть своей догадки: раз в зеркале есть какой-то оптический эффект, значит, над зеркалом поработал оптик. А кто у нас оптик? А инженером-оптиком был у нас как раз Эдуард Матвеевич Паммель, один из бесчисленных любовников госпожи Наруцкой. Теперь Татьяне предстояло убедить Спартака Ивановича исследовать зеркало с точки зрения оптических эффектов. И еще – в архивы НКВД им, конечно, не влезть, но, может быть, не уничтожена еще такая вещь в одном из домоуправлений в Семенцах, как домовая книга. Очень надеясь на это, Антон попросил Таню как-нибудь изловчиться и взять у Яхненко зап-росик в жилконтору.
А все-таки интересно, куда делась сама Наруцкая? Все ее мужчины рано или поздно умерли, а вот про ее смерть ничего не известно. Вряд ли она до сих пор жива. Но явно жив еще кто-то, кто охотится за зеркалом. Тот, кто убил второго Годлевича и дал самому Антону по голове. И кто же он?
К утру Антону вдруг стало плохо. А он-то уже собрался домой, потому что голова практически перестала болеть, и он больше не видел смысла в пребывании в больнице.
Плохо было настолько, что он некоторое время стоически терпел, полный решимости дождаться обхода, но потом не выдержал и нажал на кнопку для вызова дежурной медсестры.
Пришел врач, измерил ему пульс, посмотрел зрачки, отчего-то запаниковал и прислал сестричку с капельницей. После трехчасовой капельницы ему стало немножко лучше, но вставать ему в этот день не разрешили.
В пять часов пришли врачи в количестве трех человек, во главе с профессором, и устроили у кровати Антона консилиум. Перебирали возможные варианты, высказывали догадки, отчего могло так ухудшиться состояние больного; Антон слушал и все время ждал, что кто-нибудь из них саркастически упомянет слишком частые и затяжные визиты дамы в его палату, и консилиум сочтет это главной причиной того, что он снова чуть не отбросил коньки.
Так ни до чего не договорившись, эскулапы потянулись к выходу, но профессор уже на пороге задержался и спросил:
– Тебе спиртного случайно не приносили?
– Нет, – Антон хотел возмутиться, но от слабости это вышло неубедительно.
Профессор постоял, раскачиваясь на каблуках, и пожевал губами.
– Может, ел что-нибудь домашнее?
– Да нет, – ответил Антон, а потом вспомнил про визит сестер Покровских. – Ну, бульончик мне приносили, но свеженький...
– Сколько раз говорил, – вдруг заорал профессор, повернувшись к коллегам, – не давать больным домашнего, хотя бы до стойкой ремиссии, а они все равно жрут! А мы их потом с того света вытаскивай!
Подчиненные понуро молчали.
Антон сначала испугался – неужели его положение настолько плохо, что его нужно "вытаскивать с того света"? А потом усомнился – ну не могли такие последствия приключиться из-за безобидного глотка бульона! Наверняка сами что-нибудь напортачили, а теперь виноватых ищут. Так что пусть не сваливают с больной головы на здоровую.
Когда за шумным профессором закрылась дверь, Антон облегченно вздохнул. Ему хотелось, чтобы его все оставили в покое, и даже Таня не приходила. Устал он от всех. И от истории этой дурацкой, от зеркала, от всех происшествий, с ним связанных, устал он. Ничего не надо, дайте только подремать...
Очнулся он от того, что его знакомая медсестра, Марина, трясла его за плечо.
"Господи, что за больница, – подумал он, с трудом разлепляя глаза, – врачи орут, сестры мешают спать; наверное, что-нибудь из серии "больной, проснитесь, примите снотворное"..."
Но Марина с тревогой в голосе сказала:
– Слава Богу, пришел в себя! Ты больше так не делай, ладно?
– Как? – хриплым голосом спросил Антон. Голос Марины долетал до него, как через слой ваты; уши, что ли, у него заложены?
– Сознание не теряй. Еле откачали... Я у тебя до утра дежурю. И еще...
– Что еще?
– К тебе никого не велено пускать. Профессор запретил.
– В каком смысле никого? – голос у Антона почему-то сел, он попытался откашляться, но не смог. Организм его совершенно не слушался.
– Никого – значит никого, – сурово ответила Марина.
– А мать?
– И ее не пустят.
– И ее?! А Татьяну?
– Я же говорю – никого.
– А в чем дело, Марина? Я что, под арестом?
– Да ну тебя, – улыбнулась Марина. – Если бы ты был под арестом, здесь бы вместо меня милиционер сидел, ясно?
– А зачем тогда тюремный режим? "Никого не пускать"...
– Дурачок, – Марина ласково поправила ему волосы. – Профессор думает, что тебя пытались отравить.
– Что-о?! – Антон попытался приподняться, но Марина положила ему руку на плечо, прижав к подушке.
– Не вставай, иглу собьешь. Я так долго старалась в вену попасть...
– А я что, под капельницей опять? – удивился Антон.
– Ну да. У тебя в крови слишком много лейкоцитов. Резкий скачок. Такое впечатление, что вызвали скачок медикаментозно.
– Ну и что? Может, тут мне не то лекарство дали.
– Нет, – покачала головой Марина, – это исключено.
– Ну, а может, случайно что-нибудь в пище попалось...
– Знаешь, – серьезно сказала Марина, – я в такие случайности не верю. На тебя ведь уже покушались? Травма головы у тебя есть?