Пожалуйста, отнеситесь с пониманием к этим необходимым разъяснениям. Ввиду немалого политического значения вопроса - с учетом также и недавней отставки бундесканцлера Вилли Брандта - мы хотели бы и мы должны избежать того, чтобы в это дело оказались впутанными наши клиенты или наши сотрудники. Пользуясь случаем, находим также уместным доверительно Вам сообщить, что мы отказались от известного поручения, касающегося создания и финансирования Международного института по борьбе с социализмом.
Принося еще раз Вам благодарность за Вашу любезность, подписываемся с глубоким уважением.
Преданные Вам…
Нью-Йорк, 24 июня 1974".
К письму была приложена следующая рукопись, текст которой при подготовке к печати не подвергался больше никаким изменениям.
1. Разыскивается: Каспар Давид Фридрих
"… и надеемся, что полет был вам приятен", - сказала в заключение стюардесса. Самолет из Нью-Йорка шел уже на посадку. Ровно в 9 часов 25 минут по среднеевропейскому времени он подкатил к залу прибытия на Мюнхенском аэродроме; перед подъехавшим трапом открылись дверцы.
Первым из пассажиров покинул самолет 27-летний адвокат Дональд Клейтон Хартнел. Рослого, широкоплечего блондина с пышной шевелюрой можно было бы, по крайней мере на первый взгляд, принять за теннисиста-профессионала либо предположить, что это капитан какой-нибудь английской студенческой крикетной команды.
Впрочем, подобную должность Дональд Хартнел действительно занимал еще несколько месяцев назад, хотя и не в высшем учебном заведении на Британских островах, а в одном из не менее приверженных к англосаксонским традициям и обычаям университетов американского восточного побережья. С тех пор, однако, он успел поступить на службу в респектабельную нью-йоркскую адвокатскую фирму "Мак-Клюр, Клейтон, Фергюссон, Фергюссон и Дэв" и по ее поручению в качестве младшего партнера фирмы предпринял вчера вечером поездку в Европу.
Будучи хорошо воспитанным представителем Новой Англии из Ньюбэрипорта, штат Массачусетс, посещавшим школу в Бостоне и прославившимся еще в колледже, где он был заместителем регента школьного хора, своими хорошими манерами и изысканной вежливостью, Дональд Хартнел, безусловно, пропустил бы, выходя из самолета, сначала даму - свою соседку по первому классу, довольно привлекательную и весьма элегантную мюнхенку лет за тридцать. Но она была еще занята своей make-up, и Хартнелу не оставалось ничего другого, как бегло с ней распрощаться. Вчера вечером, вскоре же после отправления из Нью-Йорка, он завязал с ней разговор. Она недурно говорила по-английски, и то, что она говорила, звучало весело, обещая приятное, ни к чему не обязывающее времяпрепровождение, поэтому Хартнел пригласил ее после ужина в бар. Этот жест с его стороны был, однако, неправильно понят, так как несколько позже она положила свою украшенную кольцами руку на его колено и спросила с улыбкой:
- Вы ведь пробудете пару дней в Мюнхене?.. Как насчет того, чтобы нам прошвырнуться куда-нибудь вместе? Например, в горы?.. У меня есть прелестная квартирка на двоих в Шлирзее, у озера, а мой муж будет в отъезде до конца месяца, так как мы создаем дочернее предприятие в Южной Испании…
Когда Хартнел с вежливым сожалением и ссылкой на дела, столь же неотложные, сколь и требующие больших затрат времени, уклонился от этого неожиданного предложения, дама попыталась снискать его расположение другими средствами. Возможно, чтобы смягчить впечатление от взятого ею несколько стремительного темпа, она начала рассказывать молодому человеку о своем высоком положении в обществе. Перечисление имен широкоизвестных в международных кругах капитанов промышленности, банкиров и политиков, бывающих у нее в доме, довольно-таки утомило Хартнела, и он уже начал искать пути к вежливому отступлению. Но вдруг его осенила счастливая мысль. Дама как раз снова назвала несколько внушительных имен - "мы познакомились с ним в Южной Африке… или нет, это было, кажется, у шаха? Францль - вы же слышали, конечно, о господине Штраусе, нашем единственном способном политике? - так вот, он захватил нас туда вместе с Фликом и руководящими господами из "Мерседес-Бенц"… И Хартнел спросил ее совершенно серьезно:
- О, так вы, вероятно, знаете и великого Каспара А. Фридриха?
Это ее нисколько не озадачило.
- Но, разумеется! - воскликнула она обрадованно. - Доктор Фридрих из группы Флика?… Постойте, разве он не Отто А. Фридрих?.. Ну, во всяком случае, он частенько бывал у нас дома. До последнего времени он был президентом нашего Союза работодателей. Его преемником на этом посту стал д-р Шлейер из "Даймлер-Бенц", я его тоже знаю… Погодите-ка минутку…
Она полистала журнал, который читала в пути, нашла искомую фотографию и показала ее Хартнелу.
- Вот он, Отто А. Фридрих. Мой муж был с ним хорошо знаком еще в ту пору, когда д-р Фридрих занимал пост генерального директора в "Феникс-гумми", он ведь наш лучший специалист по каучуку… Конечно, уже не молоденький, года 1902 или 1903, я полагаю, но вполне еще привлекательный мужчина и кавалер старой школы…
Дональд Хартнел не стал объяснять, что его господин Фридрих определенно не Отто А., а Каспар Д. и уже поэтому не может быть столь восхваляемым ею бывшим генеральным директором "Феникса" или президентом Союза работодателей. Его К. Д. Фридрих не занимал также руководящих постов в промышленной группе Флика и родился отнюдь не в 1902 или 1903 году, а скорее уж в 1774 году, в Грайфсвальде, и умер в 1840 году в Дрездене. У него не было никаких деловых связей с каучуковой, сталелитейной или автомобильной отраслями промышленности. Скорее уж Каспар Давид Фридрих тяготел, пожалуй, к искусству, поскольку был знаменитым живописцем, среди многочисленных произведений которого насчитывается немало весьма романтических, проникнутых чуть ли не набожной чистотой пейзажей.
Дональд Хартнел, впрочем, сам узнал об этом совсем недавно, а точнее, вчера вечером, когда он решил вопреки своему обыкновению зайти в библиотеку и посмотреть совершенно неизвестного ему до тех пор немецкого живописца в 23-томной Британской энциклопедии. Поводом к этому явился состоявшийся несколько ранее его разговор со своим родным дядей, мистером Бенджаменом Атоллом Клейтоном.
Как раз в тот момент - это было уже около 5 часов вечера, - когда Хартнел собирался покинуть офис адвокатской фирмы "Мак-Клюр, Клейтон, Фергюссон, Фергюссон и Дэв", чтобы отправиться после довольно утомительного рабочего дня домой, мистер Клейтон, пожилой, ухоженный холостяк и старший компаньон фирмы, остановил его следующим неожиданным вопросом:
- Скажи-ка, Дональд, мой мальчик, не смог бы ты завтра кое-что проделать для меня в Европе?.. Речь идет о картине одного старонемецкого художника - его зовут, кажется, Фридрих… да-да… Каспар Давид, если не ошибаюсь, - ну, и о сумме почти в шесть миллионов долларов. Но я не хотел бы ни в коем случае причинять тебе хлопоты, мой дорогой мальчик, и если у тебя есть уже другие планы на завтра и на приближающийся уик-энд, то…
Мистер Бенджамен Атолл Клейтон произнес последние слова таким озабоченным тоном, что племяннику не оставалось ничего другого, как поспешно заверить, что ничего важного у него на завтра не намечается и что ему доставило бы особое удовольствие быть чем-либо полезным своему дядюшке Бену.
- О, это чудесно, мой мальчик, и это меня, право же, очень радует, - сказал мистер Клейтон. Дональд Хартнел был, в конце концов, именно ему обязан тем, что уже в таком молодом возрасте стал партнером в столь крупной и респектабельной адвокатской фирме.
- Введу тебя вкратце в курс дела, - продолжал дядя. - Это отнюдь не обычное дельце, то, о чем речь.." Мы получили его, впрочем, от нашего уважаемого коллеги, Сэма Мандельштама, старшего партнера фирмы "Абрамович, Мандельштам, Коган, Мак-Интош, Мандельштам и Левин" - как туда затесался еще и шотландец? - н-да… Ну, так вот… Спихнул нам это дело старый Мандельштам, которого я уже много лет знаю и высоко ценю. Это было на завтраке в ротарианском клубе прошлой весной… Он сказал, что было бы лучше передать этот щекотливый случай нам, хотя речь идет о делах чисто еврейских, в которых его фирма особенно компетентна… Ну что ж, у меня не было никаких возражений, а также и поводов к тому, чтобы спрашивать Сэма, почему, собственно, нам, а не им… Речь идет все-таки, как я уже упоминал, о кругленькой сумме в шесть миллионов долларов. Ты можешь взять папку с собой, Дональд, и дома спокойно ее изучить, тогда тебе станет ясно, зачем надо завтра лететь в Мюнхен.
- В Мюнхен? - переспросил Хартнел. Его мысленному взору представились большие пивные, огромные порции сосисок с кислой капустой и веселые, пирующие, поющие с переливами, на тирольский лад, люди в коротких кожаных штанах и зеленых шляпах. И он порадовался тому, что адвокатская фирма "Абрамович, Мандельштам, Коган, Мак-Интош, Мандельштам и Левин" была столь любезна и ему, таким образом, представляется случай познакомиться с этим, конечно же, примечательным городом.
- Да, Мюнхен в Германии, в Западной Германии, - подтвердил мистер Клейтон. Он выудил из своего изящного, для адвокатского офиса чересчур, пожалуй, дорогостоящего, в стиле Людовика XVI, письменного стола напечатанное на машинке письмо и уставился, нахмурившись, в длинный ряд имен немецких адвокатов на его бланке. - Наши уважаемые коллеги там… Я, к сожалению, не сумею правильно выговорить их имена, Дон, но, возможно, тебе это удастся, мой мальчик, ты ведь, если я не ошибаюсь, немножко изучал немецкий в своем колледже. Впрочем, не бойся, - продолжал он успокаивающе, - в твоем распоряжении там будет переводчик… Да, так что я хотел сказать? Ах да… Наши немецкие коллеги согласовали с нами твердый гонорар, включая последующее возмещение издержек, и нам удалось их склонить к тому, что исходная при расчетах спорная сумма составит всего лишь один миллион долларов, так что совсем не обязательно тебе упоминать о фактической сумме, которая, повторяю, достигает почти шести миллионов. Они со своей стороны тоже не слишком-то много уделяли этому делу внимания, перепоручив его одному, как они уверяют, первоклассному и сведущему специалисту, некоему господину Фрицу, или Фрэцу… Как сообщили нам только что из Мюнхена, он будто бы завершил уже свои довольно успешные изыскания или, может быть, близок к их завершению. И наши немецкие коллеги стоят теперь, как они нам пишут, перед столь трудными и важными решениями, что хотели бы предварительно обсудить их подробно и непосредственно с нами - довольно разумно с их стороны ты не находишь этого, Дон?
- Да, конечно же, дядя, это очень разумно. Но о чем, собственно, идет речь?
- Все написано в документах, мой мальчик, - ответил мистер Клейтон. - Но я понимаю, разумеется, твое нетерпение. Это, в конце концов, первая действительно значительная и вполне самостоятельная миссия в твоей практике, причем на карту здесь ставится многое. Итак, речь идет, как ты, собственно, мог бы уже предположить - поскольку иначе Сэм Мандельштам не поручал бы дело обязательно нам, как лучшим специалистам в этой области, - о претензии на наследство. Точнее, о той части наследства умершего Маркуса Левинского, которую он в отличие от сумм, предназначенных для создания известного благотворительного Фонда Левинского, завещал лично своим близким родственникам.
- Левинский… Ты имеешь в виду того Левинского? У него, должно быть, больше миллионов, чем у меня волос на голове…
Мистер Клейтон пропустил эту реплику своего племянника мимо ушей и мягко продолжал:
- Мистер Маркус Левинский умер три года назад и завещал все свое состояние Фонду для развития исследований в области борьбы с раковыми заболеваниями; все, кроме пяти миллионов долларов, которые должны были унаследовать трое его детей - его сын Дэвид и две дочери, я не помню их имена. Все трое погибли вместе в результате авиационной катастрофы, всего 34 три дня до смерти отца; трагическая история, но он о ней так и не успел узнать. Был уже без сознания, бедняга, и не мог ничего изменить в своем завещании.
- А его вдова? - спросил Хартнел.
- Миссис Левинская умерла задолго до того в результате родов, и у нее не было никаких родственников… Обо всем этом писали тогда газеты, к сожалению, так же как и о том, что "пять миллионов долларов не имеют хозяина" и достанутся, по всей вероятности, штату Нью-Джерси, последнему месту жительства Левинского. Ну и, как следовало ожидать, тотчас же нашлось несколько десятков людей, утверждавших, что они-то именно в той или иной степени состояли со старым Левинским в родственных отношениях, и в качестве его "близких" - прямые-то наследники умерли раньше своего отца - заявили свои претензии на оставшиеся миллионы.
- Один из них, по-видимому, и является нашим клиентом? - без всякого воодушевления спросил Хартнел.
Мистер Клейтон отрицательно покачал головой.
- Нет, мой мальчик, конечно же, нет, потому что мы занимаемся лишь абсолютно безупречными и серьезными поручениями. Наш клиент - это некий мистер Дэвид Зелигман, проживающий в канадской провинции Квебек и имеющий прекрасную репутацию, - объявился лишь через восемь месяцев. И он вовсе не утверждает, что является единственным наследником капиталов Левинского. Он просил нашего коллегу Сэма Мандельштама, а затем и нас лишь о тщательной и непредвзятой проверке его вероятной, при известных обстоятельствах, претензии. Мать мистера Зелигмана - она, по всей вероятности, погибла вместе с его отцом и всеми детьми в Польше во время второй мировой войны - была урожденной Левинской; и у нее был, как припоминает наш клиент - причем у нас нет никаких причин сомневаться в этом, - весьма состоятельный брат в Нью-Йорке. К этому брату, так говорит Зелигман, его родители обратились в тяжелый час, когда в конце августа 1939 года возникла угроза войны в Европе. Они просили Маркуса Левинского помочь им как можно скорее в выезде из находившейся в угрожаемом положении Польши и переселении в Соединенные Штаты; для этого он должен был взять на себя поручительство за всех членов семьи его сестры и оплатить взаимообразно сумму в долларах, требовавшуюся для оплаты их проезда до Нью-Йорка.
- И просьба Зелигманов была удовлетворена?
- Не исключается… Это была отчаянная попытка, и они сначала мало надеялись даже на то, что вообще получат ответ. Мадам Зелигман, мать нашего клиента, была еще ребенком, когда видела своего брата Маркуса в последний раз. Тогда, в 1913 или 1914 году, восемнадцати-или девятнадцатилетний старший брат после жестокого скандала с родителями просто сбежал из дома и лишь по прошествии многих лет дал о себе знать, лаконично сообщив, что живется ему хорошо и что он стал богатым человеком в Нью-Йорке. Не умерший еще к тому времени отец даже не ответил на это письмо, столь велик был его гнев на "неудавшегося" сына - ведь, бежав, тот уклонился также и от призыва в армию, чем опозорил, по мнению отца, всю их семью. Поэтому и в последующие годы, до самого августа 1939-го, не было никаких контактов между разбогатевшим в Америке эмигрантом и его оставшимися в Польше родственниками. Несмотря на это, Маркус Левинский выполнил просьбу семьи Зелигманов. Очень скоро он выслал им нотариально заверенные поручительства, как это требовалось в те времена для получения американской въездной визы; к ним был приложен заверенный чек на сумму, вполне достаточную, чтобы покрыть все расходы на переезд, а также короткое сообщение о том, что консульскому отделению американского посольства в Варшаве дано распоряжение о немедленной выдаче Зелигманам виз и оказании им необходимого содействия в выезде из Польши. Эти спасительные документы прибыли, однако, чересчур поздно: в сентябре 1939 года, когда письмо Маркуса Левинского достигло адресата, Польской республики уже больше не существовало, а вследствие этого не было в Варшаве и американского посольства, которое могло бы оформить въездные визы. Страна была оккупирована немецкими войсками, и городок, в котором жили Зелигманы - он имеет совершенно непроизносимое наименование и находится где-то на Юго-Западе, неподалеку от Кракова, - Гитлер на скорую руку объявил частью германского рейха. Зелигманы не могли в таком положении обратиться за помощью и к какому-либо нейтральному иностранному представительству. Будучи евреями, они стали в рейхе совершенно бесправными и беззащитными, Им пришлось в течение считанных часов освободить свою прекрасную виллу, оставив в ней все, что было нажито годами. Отец нашего клиента был довольно состоятельным человеком: он занимал руководящую должность на крупном нефтеперегонном предприятии, которое доминировало во всей округе.
- А полученные поручительства и чек, их тоже оставили? - спросил Дональд Хартнел.
Его дядя улыбнулся.
- Я вижу, ты уже понял, какое значение эти бумаги имели бы для доказательства претензии на наследство, - заметил он. - Зелигманы могли бы, конечно, взять эти драгоценные документы с собой, в неизвестное, спрятав их, скажем, в своем платье. Но отец нашего клиента, весьма интеллигентный человек и прекрасный шахматист, привыкший продумывать все на несколько ходов вперед, счел это небезопасным. Он знал или по крайней мере догадывался о том, что им, как евреям, предстояло теперь еще многое: придирки, издевательства, принудительные работы, концентрационный лагерь, а может быть, и смерть… Он рассчитал следующим образом: "То, что мы возьмем с собой, будет при первом же обыске, безусловно, найдено и для нас, следовательно, навсегда потеряно. Кроме того, эти поручительства и чек пока для нас совершенно бесполезны. Наш шанс состоит в том, чтобы выстоять в трудные времена войны и нацистского господства и тогда уже использовать - хотя бы кому-либо из нас - эти бумаги. Нужно поэтому иметь для них верный тайник, который можно было бы впоследствии разыскать…" Таковы были его соображения, и он остановил свой выбор на одной ценной картине, которую когда-то получил в наследство от своего деда, человека весьма богатого и понимавшего толк в искусстве. Между рамой картины и обратной стороной полотна он засунул компактно уложенные бумаги, наклеил сверху ленту, которую тщательно покрыл пылью, чтобы она не бросалась в глаза, и повесил картину снова на ее обычное место, после чего показал тайник жене и всем детям, в том числе и младшему сыну, нашему клиенту, потребовав, чтобы они хорошенько запомнили картину - горный пейзаж в Силезии с развалинами замка на переднем плане, а также имя художника, Каспара Давида Фридриха.
- Что-то я тут не понял, ведь картину могли украсть?!
- Разумеется, но именно это-то господин Зелигман-старший и продумал хорошенько. Он рассчитал так: ценная живопись, даже если она и будет украдена, всплывет, по всей вероятности, когда-нибудь снова. Потому что в отличие от большинства других вещей возможности оценки подобных шедевров ограничены определенным и вполне обозримым кругом людей - специализирующихся в этой области торговцев и коллекционеров.