- Да, все было именно так. Таладис высадил меня на Елисейских полях. Я пошел к "Драгстору", потому что там было светло, были люди, соблазны. Но перво-наперво я заперся в кабинке туалета и пересчитал деньги, Девять тысяч швейцарских франков и тысяча французских. Должно быть, на лице у меня читалась победа, потому что в зале оборачивались женщины. Я выделялся среди скучающих масок, которые напяливают на себя нынешние мужчины. Но я твердил: будь начеку, Шовель. Тебе дан второй шанс, не упускай его, иначе все будет кончено - на сей раз уже навсегда… Я прошел как Парсифаль по Елисейским полям, купил подарки для матери и отца и явился на улицу Каморой. Заснул я около пяти утра. А в девять с совершенно идиотской ухмылкой вошел в свой кабинет на набережной Бранли. На столе лежала записка директорской секретарши: "Директор ждет вас в 11.30". Я с удовольствием затянулся сигаретой - еще было время, нет, не для раздумий, а чтобы как следует насладиться предстоящим разговором. Чиновнику редко когда выпадает такой триумф. На бланке министерства я написал письмо в Женеву. Затем, растягивая удовольствие и останавливаясь на каждом слове, я составил прошение об отставке.
Через день я получил ироническое письмо директора, уведомившего меня, что прошение об отставке будет удовлетворено и он с большим интересом станет следить за моей будущей карьерой. Что означало: любезнейший Шовель, вы теперь в черном списке и через год будете ночевать с клошарами под мостом. С той же почтой пришло письмо из Женевы: в субботу на мое имя забронирован номер в отеле "Резиданс". - Шовель взглянул на собеседника. - Я был уверен, что отныне начинается новая жизнь. Это сидело во мне как болезнь.
- Почему вы зовете это болезнью? Еще в Древнем Египте верили, что человек проживает несколько жизней. А сильные потрясения неизбежно порождают такое ощущение.
- С вами легко быть откровенным. Иначе бы я не стал рассказывать, каким был болваном в то утро, отправляясь в Орли. Представьте, что до этого я не летал на пассажирском самолете. Ритуал отлета я - переживал со страстью неофита, вступающего в храм… Женева выглядела серебристо-серой, безмятежной, как долгое счастье. "Резиданс" оказался старой уютной гостиницей с садом. У портье меня ждало запечатанное письмо: "В пять пополудни в номере" Я погулял по городу, складывая впечатления, как камешки мозаики. Меня радовало, что я буду работать на швейцарских банкиров. Ваш министр Джордж Браун еще не успел обозвать их "цюрихскими гномами".
- Какая нелепость! Несчастья Англии происходят по вине не цюрихских гнномов, а карликов с Уайтхолла.
- Их французские коллеги тоже не семи пядей во лбу… Короче, Женева развеяла последние остатки моих сомнений. Скрытное поведение Клейна и Таладиса не наводило на мысль об опасности. Да и что особенного предложили они!.. В пять часов Клейн без стука вошел ко мне в номер и пригласил осмотреть город. Два часа спустя я вернулся. Но теперь все представало в ином свете. Клейн сказал:
- Секрет наших банковских операций - это не только вопрос техники, месье. Это еще и моральная обязанность. Финансовый успех подарил мир и богатство крохотной стране, а швейцарские банки финансировали возрождение континента в масштабах, равных "плану Маршалла"
Отставленный от места, брошенный на произвол судьбы, я мало интересовался проблемами спасения мира. Но всегда приятно чувствовать себя морально чистым, когда это ничего не стоит. Промыв мне мозги, Клейн перешел к конкретным инструкциям. Три дня мне надлежит прожить в "Резиданс", разыгрывая из себя туриста. Во всех крупных отелях, учил Клейн, есть осведомители. Правда, они ведут себя осторожно и не беспокоят богатых клиентов. В среду я отправлюсь в Амстердам. Поездом - авиапассажиры легче запоминаются. Там я явлюсь по такому-то адресу к одному респектабельному голландцу. У него я буду жить шесть недель, в течение которых он преподаст мне основы рекламного дела и введет в тонкости собирания конфиденциальной информации. Бывшему энарху не так уж трудно освоить это ремесло. По возвращении в Париж я получу в банке заем для открытия небольшого рекламного агентства. Это будет оправдывать мои частые контакты с прессой, промышленными кругами и деловыми людьми. Было сказано, что если я проявлю умение и инициативу, то обрету твердое материальное положение с широкими перспективами на будущее.
- Я знаю, что вы блестяще справились с программой А когда вы заметили, что фокус со швейцарским банком послужил лишь приманкой?
- Очень поздно Разумеется, когда год спустя я проходил переподготовку, от меня не скрывали, что речь отныне пойдет о разведывательной работе Но без экономических сведений немыслимо международное финансирование. Промышленным шпионажем занимаются все крупные концерны. Я однажды вычитал, что во Франции действуют двадцать тысяч тайных агентов, причем девяносто процентов - в экономической сфере. В первом ряду стоят наши славные союзники - американцы, англичане, западные немцы. Ну а швейцарским банкам сам бог велел быть хорошо информированными и не довольствоваться официальной статистикой. Меня натаскивал на новую роль некто Альтермайер, вы его знаете?
- Да, бывший штурмбаннфюрер.
Шовель дернулся:
- Бог ты мой! Эсэсовец?
- Ну как вам сказать… Он не служил в гестапо. Альтермайер был агентом абвера в войсках СС. После войны союзная комиссия объявила его "чистым".
- Спасибо хоть за это… Посвящение в искусство шпионажа было захватывающим. С чем бы это сравнить?.. Пожалуй, с разработкой учеными военной техники. Несмотря на все соображения морали, они ведь получают истинное наслаждение, глядя на свои красивые игрушки. Старик к тому же оказался прирожденным педагогом. Как сейчас слышу его фельдфебельский рык: "Отставить французскую логику!"
- Удачная команда. Чему он вас учил?
- Главное - методу мышления. Разведчик, повторял он, должен ощущать свое превосходство. Тренируй свою волю и тело. Привыкай к лишениям. Настоящая твердость заключается в отсутствии жалости к себе. В нем жил неистребимый прусский дух.
- Ничего удивительного. Человек, как и народ, компенсирует поражения гордостью за былое. Сколько лет наполеоновская легенда помогала Франции зализывать раны и обретать веру в себя? Хотя Европа натерпелась от Наполеона предостаточно.
- Наполеон не додумался до концлагерей.
- Нет, - улыбнулся Норкотт. - Это наше изобретение времен бурской войны.
- Все же ваши лагеря в Трансваале не были Дахау.
- Вы знакомы с Дахау?
- Я был тогда ребенком.
- А мне довелось отдыхать в Маутхаузене, потом в Хайнцерте. Вам говорит что-нибудь это название?
- Хайнцерт? Нет.
- Там творились такие ужасы, что само гестапо называло его "лагерь-призрак". В сорок четвертом они стерли его с лица земля, не оставив ни могил, ни пепла.
- А как же вы?
- Незадолго до того абверу потребовалось допросить меня еще раз. Приказ доставил в лагерь один лейтенант, причем по собственной инициативе. Его фамилия была Фрош. Вопросы есть?
- Вы знали Фроша до войны?
- Нет… Но он понимал, что война кончается и такой человек, как я, очень скоро может пригодиться…
Они медленно шли назад к машине. Шовель был опустошен долгой исповедью, во рту пересохло. Они сели в настывший "мерседес".
- Я благодарен вам за откровенность, Ален, - сказал англичанин. - Не зовите меня Уиндемом, это имя можно переваривать только по ту сторону Ла-Манша. Как пудинг. Норкотт - вполне достаточно…
Выиграл, мелькнуло у Шовеля. Только что!
- В общем, ваша проблема достаточно банальна. Она есть прямое порождение нашей цивилизации. Нас ведь учат, что свобода, которую мы имеем, - высшее благо, и одновременно обставляют эту свободу таким количеством моральных, социальных, религиозных, кастовых запретов, что от свободы не остается во рту даже вкуса.
- Я не улавливаю связи…
- Разве? Вы отрицаете свой удел и одновременно завинчиваете болты на гаротте вокруг шеи. Стремитесь взлететь - и вязнете в трясине… Но я помогу вам! Моего влияния на Хеннеке достаточно, чтобы восстановить статус-кво: вы вернетесь в Париж и будете продолжать заниматься своим делом, как прежде Или второй вариант: я еду с вами в Страсбург и помогу вам стать свободным человеком.
- Когда мне дать ответ?
Шовель с ужасом почувствовал, что голова совершенно пуста.
- Сейчас. Чем дольше вы будете думать, тем труднее вам будет выбрать.
Это была правда!.. Неужели нет компромисса?.. Левен. Его участь решена так или иначе - со мной или без меня…
- Я согласен.
- Предупреждаю, от вас потребуется больше, нежели военная дисциплина. Полное подчинение послушника своему наставнику.
- Согласен. С одним условием: не причинять вреда этой женщине. Лилиане.
- Даю слово…
Норкотт вытащил из плаща ручку с вмонтированным фонариком, а из перчаточного отделения прекрасно выполненную дорожную карту.
- Первая заповедь Клаузевица: тылы Я обоснуюсь в Базеле. Прикрытие: сбор материалов для статьи о Международном валютном фонде. Звоните мне в "Гранд-отель", номер 24–45–00. В Страсбург я буду ездить по очереди Кольмарским шоссе и автобаном по немецкой стороне. Ммм… сто двадцать восемь километров по одному, сто сорок шесть по второму: два часа максимум. Где вы останавливались в Страсбурге в первый приезд?
- "Мэзон-Руж" на площади Клебер.
- Прекрасно. Но нужна вторая база не так на виду. Возможно, потребуется выписать специалистов. Поручите резиденту Организации… как там его?
- Зибель. Николя Зибель.
- Ничего?
- Деловой человек Родился в Страсбурге, француз, пятьдесят четыре года. Очень вульгарен.
- Так. Поручите ему подыскать меблированную квартиру. В столице Европейского совета полно иностранцев, они не должны вызывать подозрений. Зибелю обо мне скажете, что я - Брауэр, заказчик Организации. Визуальный контакт послезавтра, в девятнадцать часов в пивной "Оботт". Знаете, где это?
- Да.
- Через десять минут после того, как заметите меня, уходите. Я выйду следом. Все.
Норкотт сложил карту, на мгновение задержавшись на слове "Германия".
- Неистовая энергия! Со времен Фридриха II произвести такую плеяду коронованных гангстеров. Иногда я думаю, не от слова ли "мания" идет название…
Мотор мощно зарокотал на низкой ноте.
- Выйдите возле магазина ковров. В "Цеппелин" возвращаемся порознь. Если встретимся случайно в коридоре - мы незнакомы.
- Естественно.
Мысли Шовеля бродили вокруг вещей земных: возле вокзала должно работать кафе - франкфуртские сосиски с горчицей, ржаной хлеб, пиво…
- Я бесконечно признателен вам, Норкотт.
- Никаких благодарностей. Это противоречит пакту.
Пакт! У этих англичан подчас такая любовь к выспренности…
- Ну вот и логово, - сказал Шовель. - У каждого жильца свой ключ от подъезда. Консьержка живет во дворе. Квартира на третьем.
- Как вы ее сняли?
- Позвонил в агентство, представился вымышленным именем - инженер, ищу работу в городе. Старая хозяйка живет на втором, на четвертом - профессор-лингвист, снимает квартиру уже двадцать лет.
Норкотт проинспектировал две жилые комнаты, ванную, большую кухню, выложенную розовым кафелем. Все чисто, но как говорят о женщине - квартира "с прошлым".
- Надо обследовать ее со всем тщанием. Контрразведка иногда оставляет микрофоны впрок.
- Зибель уже обследовал.
- Телефоном пользоваться только для обычных разговоров. О, какая прелесть!
Норкотт остановился возле старинного шкафа - его притащили, очевидно, с чердака, настолько он выделялся среди современной утилитарной мебели. За стеклами виднелся механизм - цепи, зубчатые колеса. Шовель покрутил рукоять, металлический диск со скрежетом пришел в движение, и из механического пианино послышалось: "Навсегда, навсегда Эльзас останется французским…"
- Боже! Эти чудовища следовало запретить по гуманным мотивам
- Вы еще не видели самого главного. - Шовель подошел к окну и раздвинул бежевые репсовые занавески. - Лилиана живет напротив. Я не случайно остановился на этой квартире, хотя были и подешевле. Кто знает, у нас так мало данных.
- Боюсь, что да. Ладно, доложите диспозицию.
Шовель, прихватив "атташе", последовал за Норкоттом в столовую и выложил на стол план города.
- Мы находимся на улице Мезанж. Вот здесь. В двухстах метрах площадь Брой, контора Левена. Пятьсот метров к северу авеню Пэ, его особняк.
- У Левена есть загородный дом?
- Имение возле Агно, принадлежит жене. Это примерно в тридцати километрах дальше по берегу Рейна.
- Часто он там бывает?
- Не знаю. За время наблюдения ни разу не отлучался из Страсбурга.
- А жена, дети?
- Не могу вам сказать.
- Надо узнать. Кто живет на авеню Пэ?
- Левен, жена, младшая дочь, прислуга - пожилая чета и ирландский сеттер.
- Привычки?
- Каждое утро около десяти Левен отправляется в контору.
- Поздновато для провинции!
- Зато и спать ложится поздно. В час дня приезжает домой обедать. После обеда инспектирует суда, склады, работает в штаб-квартире своей партии на Гран-рю. Около восьми приезжает домой ужинать, а затем возвращается в контору и сидит там до двух ночи.
- Ага! Что бы это значило?
- Старая привычка. Когда связь с Лилианой прекратилась, он уже не мог проводить вечера дома - жена удивилась бы резкой смене распорядка.
- Резонно. - Норкотт склонился над фотографиями, тщательно перебрал их. - Как расположен особняк?
- Низкая решетка, за ней вокруг дома песчаная дорожка. За домом газон, на который выходят окна жилых покоев. В комнатах по фасаду сейчас никто не живет. А это дом фирмы "Ван Петерс, Левен и компания". Два этажа - рабочие помещения, третий этаж - дирекция и бухгалтерия. Два окна, помеченные крестами, светятся поздно ночью: там Левен работает один. Служебный вход справа за углом.
- Есть ли сторож?
- Зибель говорит, что раньше был. Очевидно, его уволили из экономии. Судоходство по Рейну переживает кризис, компании рвут Друг у друга заказы и стараются до минимума сократить накладные расходы.
- Это мне известно. А Лилиана?
- Дом похож на наш. Слева от магазина вход в подъезд, окна во двор. Лилиана сидит за прилавком до семи, иногда выходит в полдень за покупками. Почти каждый вечер за ней заезжает бельгиец. Возвращаются часов в десять, иногда в полночь. Зибель засек, что обычно парень выходит от нее часа в три ночи.
- Машины?
- Левен сам водит темно-синий "ситроен". Его жена - серый "Рено-8", Лилиана - кремовую "Симку-1000". У бельгийца "Фольксваген-1600" зеленого цвета. Вот список номеров. А это список телефонов фирмы, программа предвыборных собраний, где он должен выступать. Ну и всякие мелочи.
Норкотт поднял голову.
- У вас найдется стакан чаю?
- Только "нескафе".
- Неважно. Лишь бы горячий.
Когда Шовель вернулся в комнату, Норкотт задумчиво глядел на план. Кивком он поблагодарил за кофе. Шовель со своей чашкой подошел к окну. "Фольксваген" бельгийца стоял во втором ряду у тротуара.
- Взгляните, - позвал Шовель.
Из подъезда вышла высокая женщина в легкой шубке. Розоволицый молодой человек в модном приталенном костюме подержал ей дверцу автомобиля, затем уселся сам, и машина вихрем сорвалась с места.
- Не ведают, что творят, - пробормотал Норкотт. Он вернулся к столу и сгреб снимки в сторону. - Подведем итоги… Чтобы выстрелить человеку в голову или более элегантно вызвать у него остановку сердца, не требуется особых усилий. Но изменить его судьбу органически сложнее. Завтра, если только я не отменю распоряжение по телефону, вы ждете здесь, начиная с двадцати одного часа, парня по имени Ромоло. Это мой личный друг, итальянец. Об Организации ему ничего не говорить. Меня он знает под именем дона Джулиана. С ним вы должны посетить квартиру Лилианы и контору Левена. Сфотографируйте все интересное. Особое внимание обратите на бумаги. Пленки отдадите проявлять Зибелю. Он же будет вас прикрывать в машине на площади Брой и мигнет фарами в случае опасности. Понятно?
- Да. А что искать?
- Понятия не имею. Но у каждого есть скелет в шкафу.
Норкотт взглянул на список автомашин.
- Арендуйте в Лионе "Рено-8", точно такой же, как у мадам Левен. Нам нужна оперативная машина, похожая на левеновскую, а его "Ситроен-21" слишком приметен. Пусть Зибель приготовит копии номеров машин Левена.
Шовель развернул номер газеты "Вельт", служившей шифром в переписке. Слово "рено" он не нашел, поэтому закодировал его по буквам:
"Господа, меня заинтересовали изделия, значащиеся в вашем каталоге под номерами 3, 4–1, 4–9, 1–9, 1–1, 2–5 и т. д.". Уточнив сроки поставок, он уверил "дирекцию фирмы" в своем совершеннейшем почтении.
Тем временем Норкотт исследовал квартиру.
- Закончили? Идите сюда.
Он отвинтил заслонку старинного газового нагревателя: в образовавшемся пространстве вполне умещался чемоданчик.
- Будете пользоваться этим укрытием. Покажете его Ромоло. Кстати, вы говорите по-итальянски? Жаль. Не беспокойтесь, он поймет все, что надо. У этого парня удивительная природная смекалка… Пойдемте поужинаем.
- В городе?! Я полагал, нам не следует показываться вместе…
Норкотт поставил на место заслонку и стянул перчатки.
- Вы директор рекламного агентства и можете появляться всюду, за исключением мест, где ваше присутствие вызовет недоумение. А у меня всегда в запасе подходящая тема для статьи…
Они молча прошли несколько кварталов. Фасады старинных домов с двойными окнами, утопленными в толще стен, производили впечатление надежности. За ними стояли века нелегкого труда, упрямой бюргерской независимости, отвергавшей феодальную опеку.
На площади Катедраль они остановились. Посреди вздымался собор из розового песчаника. "Человек, подними голову! То, что ты ищешь, не обретешь, ползая по земле", - было начертано над входом.
Норкотт показал на эльзасский дом с островерхой крышей, почерневшей голубятней и резными балками. "Хауз Каммерцель" - "Торговый дом".
- У этого сыроторговца был отменный вкус. Мы всегда говорим об искусстве мастера. Но ведь есть и искусство заказчика. Право слово, жаль, что на новый Ренессанс не приходится рассчитывать…