Она была смущена, задумчива и даже нежна. Чарли поцеловал ее, сначала тихонько, затем - со все возрастающей страстью. Шарлотта позволяла себя целовать, ласкать грудь, но она ничего не чувствовала. Или, точнее сказать, она не позволяла себе чувствовать. Этот человек, ее муж, ей очень нравился, но внутри нее как бы включился какой-то переключатель. Она его действительно любила и знала, что будет любить всегда. Но она знала также и то, что не может верить сейчас никому: ни ему, ни кому-нибудь другому. Даже сейчас, через полтора года после того, что между ними произошло, она хотела только одного: чтобы ее оставили в покое. Неужели это такое уж неисполнимое желание?
Она не смогла отдаться ему. Чарли был обижен и смущен, но очень скоро они легли спать на огромной гостиничной кровати, и он сразу уснул. А она еще долго тихо плакала, лежа рядом с ним.
На следующий день рано утром они распрощались в аэропорту Кеннеди, в зале ожидания компании "Люфтганза". Шарлотта улетала первым рейсом в Мюнхен, где хотела провести несколько дней и навестить своих друзей. Затем она должна была ехать дальше, в советскую неразбериху.
Оба они чувствовали себя страшно усталыми и разбитыми после прошедшей бурной ночи. Разговор часто прерывался длинными и неловкими паузами, которые они даже не пытались заполнить. Зал ожидания кипел вокруг них, подчеркивая суматохой охватившее их чувство меланхолии.
- Передавай привет отцу, - сказала Шарлотта, поднимая зеленую кожаную сумку и вешая ее на плечо.
- Шарлотта…
- Спасибо, что проводил меня. Ну, мне пора. Объявляют посадку на мой рейс.
- Шарлотта, это безумие…
Но она опять быстро перебила его, чувствуя, что не в состоянии обсуждать то, в чем сама еще не разобралась.
- Я постараюсь найти тебе эту русскую, Соню Кунецкую.
- Не мне, Шарлотта, я прошу тебя сделать это ради моего отца.
- Хорошо, ради твоего отца. - Она медленно и печально покачала головой. - Ты знаешь, между нами было что-то чудесное…
- Боже мой, Шарлотта, но оно и сейчас есть.
И тут она разрыдалась так, как будто долго-долго сдерживалась. Так оно, вероятно, и было. Чарли крепко обнял жену. Она положила подбородок на его ключицу, и он почувствовал, как горячие слезы потекли ему за воротник.
- Будь осторожен, Чарли, обещай мне быть осторожным.
- Я хотел тебе сказать то же самое.
Объявили посадку. Надо было идти.
Медленно и вяло Чарли вышел из здания аэропорта и, проходя мимо телефона, резко остановился. Он взял трубку, бросил монету и набрал номер отца.
Спустя несколько минут он повесил трубку и побежал ловить такси.
Элфрид Стоун лежал в больнице штата Массачусетс.
9
Москва
Убийство американской девушки прямо в стенах Кремля потрясло всех до глубины души. Было созвано внеочередное заседание советского правительства.
Президент Михаил Сергеевич Горбачев говорил с тихой яростью. Члены Политбюро давно привыкли к его вспышкам гнева, но даже его враги знали, что, когда он говорит таким тоном, с ним лучше не спорить и не перебивать его.
- Бомба взорвана русским, - ровно говорил он. - Он был застрелен на том же месте. Поэтому теперь нет ни малейшей возможности проследить его связь с подрывной организацией.
Он снял очки в стальной оправе и оглядел всех сидящих за столом. Но никто ничего не сказал, все сидели, нахмурив брови и озадаченно покачивали головами.
- Товарищи, этот взрыв привлек к нам внимание всего мира, это главное. Нас уже воспринимают как режим, который не в состоянии справиться сам с собой.
Ответом ему опять было напряженное молчание. Горбачев подождал немного и с кислой улыбкой спросил:
- Я прав?
В комнату, в которой встречались члены Политбюро - люди, которые стояли у руля разваливающейся Коммунистической партии, - иностранцы попадали очень редко. Это удивительно простое по своему убранству помещение было расположено на втором этаже здания Совета Министров, большого желтого дома под зеленым куполом, в стиле барокко, известного под названием Старого Сената. Оно было построено в восемнадцатом веке русским архитектором Матвеем Казаковым. Чтобы попасть в комнату, где сейчас проходило заседание, надо было подняться с помощью старинного лифта, пересечь холл с паркетным полом, покрытым розовой с зеленым дорожкой, и подойти к искусно украшенной двери около восьми футов высотой.
Комната была прямоугольная, стены обиты светло-желтым шелком, без всяких украшений, отделанные только поверху узором из золотых листьев. На длинном деревянном полированном столе, покрытым зеленым сукном, стояли большие часы. Вокруг стола были расставлены пятнадцать стульев - для всех членов Политбюро и изредка приглашаемых почетных гостей. Вдоль стены тоже стоял ряд стульев для кандидатов в члены Политбюро, министров, их заместителей и других. Но на этом заседании присутствовали только члены Политбюро, и это свидетельствовало о серьезности обсуждаемого вопроса.
Сиденья стоящих вокруг стола стульев были обтянуты не шелковой обивочной тканью, а неудобным и жестким зеленым винилом. Они были переобтянуты во времена Брежнева, который был против излишней роскоши и удобств и не любил длинных заседаний. Но теперь никому не хотелось бы вернуться к хаосу и необузданности хрущевского времени, когда встречи членов Политбюро проходили в столовой Кремля, а то и на даче Генсека, с водкой и закусками.
Хотя об этом много написано, но точных протоколов работы Политбюро не существует. По традиции, восходящей еще к ленинским временам, такие встречи происходят неизменно по четвергам, в три часа дня. В протоколах отражаются только решения и резолюции, копии рассылаются потом всем членам ЦК в марокеновых конвертах. Исключая, конечно, секретную информацию.
В скором времени Политбюро должно было быть распущено и его полномочия переданы подобному, но не партийному органу - Президентскому совету. В Москве многие размышляли о том, как к этому отнесутся члены существующего пока Политбюро: неужели будут сидеть и смотреть, как у них отбирают власть?
Вопрос, стоящий на повестке дня данного совещания, был так называемым "вопросом особой важности".
Первым нарушил тишину один из союзников Горбачева, глава общего отдела ЦК Анатолий Лукьянов. Для советского Президента он был тем же, кем является руководитель аппарата Белого дома для американского.
- Разрешите мне, - начал он. - Я считаю, что это проблема службы безопасности. - Он не называл имен, но бросил выразительный взгляд на председателя КГБ Андрея Дмитриевича Павличенко, сидящего через несколько человек от него. - Мне представляется совершенно непостижимым факт, что председатель КГБ, добросовестно выполняющий свои обязанности, ничего не знал о подпольной преступной сети, способной осуществить подобный терракт. А ведь это, несомненно, очень разветвленная сеть.
Все присутствующие отлично понимали серьезность этого обвинения. При Андропове, возглавлявшем в шестидесятых годах КГБ, ничего подобного не было и быть не могло. Даже предшественник Павличенко, Крючков, был более бдительным работником. Терроризм в Москве считался неслыханным явлением, а уж в стенах самого Кремля… Просто невероятно.
Горбачев знал, что Павличенко был умнее всех сидящих за этим столом, но контролировать его работу на посту начальника КГБ было легче, чем работу его предшественников, в значительной мере потому, что он был ставленником самого Горбачева. Об этом человеке было известно, что он недавно перенес инфаркт, а это означало, что он становится все менее и менее опасным для его врагов. Здесь не игнорировали никаких человеческих слабостей, все имело значение и шло в ход.
Ко всеобщему удивлению, ответ Павличенко был сдержанным и спокойным, он и не думал защищаться.
- Это действительно непостижимо, - ровным голосом произнес он. - Это было большим потрясением и неожиданностью для меня и моих людей, - Павличенко пожал плечами и развел руками, но лицо его было напряжено. - Конечно, ответственность за это несу я, вы все об этом отлично знаете.
- Может, вам необходимо отдохнуть после болезни? Съездить в санаторий… - Произнесенное холодным тоном предложение поступило от министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе, известного сторонника политики Горбачева.
Павличенко помедлил немного, сдерживая уже довольно резкий ответ, и вежливо улыбнулся. Перед заседаниями Политбюро он часто чувствовал себя так, будто ему предстояло войти в клетку со львами.
- Нет, - сказал он. - В тот день, когда я пойму, что плохое здоровье отражается на качестве моей работы, я сразу же уйду в отставку. Вы можете быть в этом уверены. Что же касается этого дела, я и мои люди, мы делаем все, что в наших силах: уже проведен опрос свидетелей, арестовано по подозрению несколько человек. - Теперь Павличенко говорил, обращаясь ко всем, сидящим с ним за одним столом: - И я не буду отдыхать, пока не достигну необходимых результатов.
Как и все в этой комнате, Павличенко знал, что своим положением Горбачев обязан КГБ. Вряд ли ему удалось бы занять такой пост, если бы не поддержка этой организации. Многие люди, бывшие не очень высокого мнения о КГБ, говорили, что Президент пошел на сделку, подобную сделке Фауста и Мефистофеля. Но факт оставался фактом: если бы за Горбачевым не стояло КГБ, он давно был бы смещен. У военных одно упоминание о человеке, не скрывающем своего намерения урезать расходы на вооружение, вызывало тошноту. Но кагебисты, несравненно больше космополиты, чем армейские коллеги, видели смысл в планах и намерениях Горбачева. Они считали, что он не ослабляет, а, наоборот, укрепляет Россию, что, возможно, станет очевидным только по прошествии длительного времени. Поэтому они поддерживали его во время беспорядков.
У Павличенко не было необходимости начинать разговор о том, о чем и так думали все присутствующие: что в Москву должен был приехать на переговоры президент США, а теперь, после этого взрыва, он вполне справедливо может аннулировать договоренность по причине небезопасности этого визита.
Прибытие американского президента было намечено на начало ноября, он должен был принять участие в праздновании Дня Октябрьской революции. Торжественность этого дня ставила большевистскую революцию в один ряд с французской и американской. Это был отличный пропагандистский маневр, и, конечно, Белый дом не сразу принял такое решение. Президент США отлично понимал, что делает этим приездом большой подарок Горбачеву, намного важнее, чем простой ответный визит после посещения Президентом СССР Соединенных Штатов.
Неизмеримо важнее.
Двумя месяцами ранее Политбюро проголосовало за то, чтобы направить американскому президенту личное приглашение и согласовать с ним, его женой и госсекретарем ход празднования Дня Октябрьской революции. Этой чести обычно удостаивались только коммунистические деятели зарубежных стран очень высокого ранга. Некоторые члены Политбюро высказывались против этого приглашения, считая его нарушением политических принципов советского правительства. И все же решение было принято.
Президент США принял приглашение.
Горбачев обвел сидящих за столом взглядом: безупречная театральная пауза.
- Так вот, вчера вечером я беседовал по телефону с президентом США. Он выразил сожаление и полную уверенность, что смерть его соотечественницы произвела на нас такое же ужасное впечатление, как и на него, и вызвала негодование. Он сказал также, что с нетерпением ждет встречи в Москве 7 ноября и что он очень хочет быть вместе со мной и вами на трибуне Мавзолея в этот знаменательный день.
Сторонники Горбачева улыбнулись, восхищенные умением Президента подавать информацию. Его противники были более сдержанны в своих оценках и эмоциях, хотя на них это тоже произвело большое впечатление.
- Но проблема-то остается, - раздался раздраженный голос одного из самых яростных противников Горбачева, Егора Лигачева. Он почти кричал. - Как такое могло случиться в Кремле? Кто за этим стоит?! И верно, разве мы можем сказать, что ситуация в стране управляема, когда есть силы, ставящие под угрозу не только переговоры, но и само наше существование?!
- Мы соберемся через несколько дней, и… - начал Горбачев, но заметил, что Павличенко хочет что-то сказать. - Мы вас слушаем.
Павличенко негромко сказал:
- Вполне вероятно, что президент США и сам не вполне контролирует ситуацию в своей стране.
- Простите, что вы имеете в виду?
- Сегодня утром я получил результаты судебной экспертизы, - серьезно пояснил председатель КГБ. - Для взрыва в Оружейной палате был применен не "коктейль Молотова" и не динамит. Была взорвана пластиковая бомба "С-4". - Он сделал многозначительную паузу. - Пластик такого типа производится только в США.
На лицах слушавших его людей отразилось крайнее потрясение. Воцарилось долгое и напряженное молчание.
Наконец Горбачев оторвал взгляд от своего блокнота.
- Это заседание закрытое, - сказал он, имея в виду, что содержание данного разговора должно держаться в тайне даже от соратников его участников. Про себя же он подумал, что действительно происходит что-то странное и необъяснимое. Он медленно покачал головой: предчувствия редко обманывали его. Вытерев вспотевший лоб, он поднялся со стула и объявил о конце заседания.
10
Бостон
В холле кардиологического отделения больницы слышался постоянный тихий гул телеметрических сигналов разной высоты, который производили десятки кардиомониторов. Здесь лежал Элфрид Стоун. Его палата была маленькая: в ней стояли лишь капельница, бежевый телефон на подставке, укрепленный высоко на стене телевизор и прямо рядом с кроватью - монитор. На его экране ломаной зеленой полоской отображалась работа сердца пациента. Подоконник зеркального окна был пуст: прошло еще слишком мало времени, посетители еще не успели завалить его цветами. Все было насквозь пронизано обычным больничным запахом протирочного спирта и слабым ароматом супа из помидоров.
Накрытый голубым одеялом, Элфрид лежал на кровати. Он спал. Чарли показалось, что отец постарел на двадцать лет: лицо его вытянулось, оно было совершенно белым. Пластиковая трубка, соединенная с резервуаром, проходила через нос и ухо старика, поддерживая жизнедеятельность организма жидким кислородом. Три проводка тянулись от груди Элфрида к монитору.
- Вчера днем ваш отец проснулся и почувствовал сильную изжогу и боль в области грудной клетки, - устало рассказывала медсестра. Это была высокая, мужеподобная женщина лет пятидесяти с черными с проседью волосами, стянутыми в такой тугой узел, что Стоун даже подумал, что ей должно быть очень больно. - Он благоразумно вызвал "скорую помощь", и они сразу определили, что у него микроинфаркт.
- Когда его можно будет забрать домой? - спросил Чарли. - Завтра?
- Не думаю. - Она начала теребить отвисшую кожу под подбородком. - Вернее всего, не раньше, чем через несколько дней. Он был принят с диагнозом, при котором мы обязаны следить за изменениями в химическом составе крови пациента, делать кардиограммы. Мы должны привести в норму его давление.
- Он принимает какие-нибудь лекарства?
- Да, индерал, - резко ответила она, давая Стоуну понять, что он лезет не в свое дело. - У вас будут еще какие-нибудь вопросы?
- Нет, спасибо.
Чарли смотрел на спящего отца. Его рот был слегка приоткрыт, он ровно дышал и, казалось, избавился от всех жизненных тревог и невзгод.
Через несколько минут старик пошевелился, открыл глаза, огляделся, явно не понимая, где он находится, заметил Чарли и улыбнулся.
- Это ты, Чарли? Как прошел прием? - спросил он, протягивая руку к тумбочке в поисках очков. Приладив их на носу, он сказал: - Ну вот… Спасибо, что пришел.
- Тебе уже лучше? - спросил Чарли.
- Немного. Только слабость страшная.
- Бедный, что же тебе пришлось пережить. - Чарли смотрел на отца и думал о том, какое же страшное потрясение могло стать причиной этого внезапного сердечного приступа.
- Так прием у Уинтропа… - начал отец.
- Ничего особенного.
- Уинтроп, Уинтроп… - произнес Элфрид со слабой улыбкой. - Ах, этот старый великодушный мот.
"Великодушный, нечего сказать! - подумал Стоун. - Если бы ты только знал!" Но вслух сказал:
- Он передавал тебе привет.
После посещения архива Чарли точно знал, что отцу известно о завещании Ленина гораздо больше, чем он утверждал.
- Слушай, ты бы не мог заехать к Ховансонам и попросить их позаботиться о Пири? Они уже присматривали за ним раньше. Они его любят.
- Его все любят. Тебе что-нибудь принести? Книги, журналы, еще что-нибудь?
- Да нет, не надо. Одна из медсестер, высокая такая, дала мне "Пипл". Ты когда-нибудь читал этот журнал? Знаешь, он очень интересен.
- Я читаю его каждый день в очереди в супермаркете.
- Слушай, Чарли… - начал Элфрид, но запнулся и замолчал.
- Да?
- Чарли… Я надеюсь, ты не спрашивал Уинтропа о том, о чем ты говорил тогда со мной?
Стоун не знал, что ответить. Он не привык врать отцу. Но сейчас главным было не расстраивать старика.
- Нет. Я ни о чем его не спрашивал, - произнес он наконец.
- Знаешь, ведь тогда, начав этот разговор, ты застал меня врасплох.
Чарли понимающе кивнул.
- Я, конечно, знал о том, о чем ты меня тогда спрашивал. Об этом говорили во время слушаний.
Стоун только кивнул, не желая давить на отца.
- Та поездка в Россию… из-за которой все это произошло… Я всегда говорил тебе, что это была обыкновенная официальная поездка с целью уточнения кое-каких фактов в нашем посольстве в Москве.
- А была какая-нибудь другая причина?
- Да. Одолжение Уинтропу. Он не смог тогда получить визу.
- Одолжение? - произнося это слово, Чарли почувствовал, что оно прозвучало несколько зловеще.
- Уинтроп очень много хорошего сделал для меня. Он пригласил меня работать в Белом доме, он выбрал меня из сотни других американских историков. Я не мог ему отказать.
- А чего он от тебя хотел?
- Он попросил, чтобы я встретился в России с одной женщиной, настоящей красавицей.
- С той самой, с которой тебя сфотографировали в московском метро? А для чего ты должен был с ней встретиться?
- Сущая ерунда. Я только должен был встретиться с ней тайком и передать ей документ, который Уинтроп спрятал под рамкой своей фотографии. То есть это он сказал, что это просто фотокарточка, но я уверен, что это не так. Иначе с чего бы он так нервничал. Я решил, что он хотел тайком передать этой женщине записку, потому что он не захотел воспользоваться дипломатической сумкой. Ведь для этого надо было бы обращаться к агенту американской разведслужбы. Я даже предположить не мог, что за моей встречей с той женщиной будут следить.
- Ты думаешь, она была советским агентом?
Отец нахмурился.
- Нет, она не была никаким агентом.
- А почему ты так уверен?
Элфрид Стоун долго молчал, глядя в темный экран телевизора, затем сказал:
- Сначала я думал, что она любовница Лемана, что он помогает ей выехать из страны.
- А потом?
Отец пожал плечами.
- Тебе известно, что Сталин умер 5 марта 1953 года. Где-то за неделю до этого Уинтроп попросил меня съездить в Москву. Я прибыл в Россию через три дня после смерти Сталина.
- Ты считаешь, что документ был каким-то образом связан с этим событием?