- Пожалуйста. Я пока что вызову в Париж нужное нам лицо. Кроме того, если мы с вами отправимся в Лондон одновременно, в Совете Министров начнется болтовня…
Мсье Кадус замолк на полуслове. Его подозрения относительно зятя зародились давно и долгое время нарастали. Однако достаточно было поговорить начистоту, как сегодня, - и все рассеялось. У Филиппа был бесспорный талант - он умел казаться простым и бесхитростным, вырубленным из целого куска. Быть может, до сих пор Бебе был циничным авантюристом лишь потому, что не видел перед собой иного пути? Кадус не питал никаких иллюзий относительно того, как наживаются крупные состояния. Для него важным было только одно: заставить их плодоносить, и эта решимость читалась в его взгляде. Он позволил себе проявить удовольствие, энергично потерев ручки. Такое обилие маневров начало раздражать Филиппа. Тесть вел себя с ним, точно с конкурентом. Кадус слишком хорошо разбирался в людях, чтобы не заметить недовольства зятя. Он сказал доверительно:
- Послушайте меня, Филипп, это очень серьезно: сейчас вы все поймете. Ваши индокитайские дела в сочетании с моими делами во Франции походят на двойную игру. Дошло до того, что в правительственных приемных стали шептаться…
Как бы невзначай, Кадус опять сделал паузу, словно желая подчеркнуть, что пошлость, которую он сейчас скажет, не имеет к нему решительно никакого отношения:
- "Он неглуп, папаша Кадус, он не кладет всех яиц в одну корзину…" Болтали и другие пустяки, в меру умственных способностей этих господ. Сейчас, Филипп, надо поспевать всюду или обречь себя на уничтожение. Наше будущее в свободной торговле с теми странами, которые могут стать противовесом Соединенным Штатам. Особенно следует заняться Германией господина Аденауэра. Завтра я пришлю вам одно досье. Сделав дело, о котором я вам говорил, мы сможем укрепиться на китайском рынке… Ваше участие в этом деле никого не удивит. А позднее, мой дорогой Филипп, я надеюсь, мы будем иметь другое правительство, покрепче. Такое правительство, которое не будет бегать в Вашингтон, чтобы визировать наши экспортные планы…
* * *
Филипп отлично понимал, что разговор с тестем был поворотом в его жизни. Он знал теперь, что без этого разговора его сотрудничеству с Кадусом пришел бы конец. Он поздравил себя с чутьем, не утратившим остроты, и, будучи умным человеком, с благодарностью подумал о тесте.
Больше всех новым поворотом событий была удивлена Кристиана. Властный телефонный звонок отца застал ее в плавательном бассейне Молитор. Тотчас же, не просушив своих светлых волос, она приехала домой и застала Филиппа вместе с родителями в зале, за аперитивом.
Впервые состоялся семейный обед: мсье Кадус с супругой и Кристиана с Филиппом. Все прошло как нельзя лучше. За десертом мсье Кадус, заботясь о будущем внучат, уже мечтал о полном примирении дочери и зятя. Его веселость постепенно заразила супругу. Это была дама, исполненная достоинств, именно такая, какой ей следовало быть. Поэтому, вероятно, никто ее не замечал. Мадам Кадус никогда не одобряла замужества дочери. Тем неожиданнее было сделанное ею предложение, чтобы "дети" провели с ними пасхальную неделю на Лазурном берегу.
Филипп был польщен таким вниманием. По-видимому, тесть ценил их доброе согласие. Незыблемый, педантичный порядок, царивший вокруг мсье Кадуса, внезапно показался Филиппу таким комфортабельным и приятным. Почему он раньше сторонился этой семьи? Он углубился в воспоминания. Вначале он сам судорожно цеплялся за свою независимость. Кристиана не возражала, ей даже нравились его привычки, все еще отдававшие богемой. Кроме того, папаша Кадус не пожелал тратиться, он не вложил ни гроша в создание их семейного уюта. Они были женаты, но их семейная жизнь протекала в перерывах между самолетами…
Украдкой Филипп посмотрел на жену. Все же она необыкновенно похорошела. Материнство пошло ей на пользу, тело ее развилось, излучало горячую силу, спокойное равновесие счастья. Этот расцвет женской красоты, прелесть созревания теперь были для него гораздо соблазнительнее ослепительной юности Мун. Он не хотел поддаваться опьянению, не хотел подчеркивать свое восхищение, чтобы оправдать сделанный выбор: он бросал на Кристиану робкие взгляды - и снова восхищался ею. Он не видел ее месяцами, и сегодня находил множество мельчайших изменений, новые черты ее гармонического расцвета. Филипп стремился скорее остаться с ней наедине. Она стала другой, его грызла тревога: не потерял ли он ее за время разлуки?
Тем временем мсье Кадус набрасывал семейный портрет господина Ланьеля, Председателя Совета Министров и его брата - сенатора. Филипп не стал слушать тестя, он думал о Кристиане. Ему вспомнилась горячка их первого года. Тогда ему удавалось пробыть с ней лишь несколько дней в месяц. Иногда они не виделись два месяца, а иногда - и три. Он не мог тогда часто прилетать во Францию. Как только его дела в Индокитае наладились и он получил возможность уделять Кристиане больше времени, произошло что-то странное. Они стали сторониться друг друга, появилась взаимная отчужденность, словно у "отпускных любовников", которые проводят отпуск вместе, но, как только возвращаются к работе, к обычной жизни, расходятся и даже не понимают, почему недавно их влекло друг к другу… Правда, Кристиана в ту пору ждала второго ребенка.
Когда Филипп заговорил об отдельной квартире, Кристиана возражала ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы Филипп почувствовал благодарность за ее согласие.
Размышления Филиппа были прерваны дворецким, доложившим мадам Ревельон, что в ее комнату доставлена корзина роз. Они заканчивали пить кофе. Кристиана поднялась к себе, и, как только она вернулась в столовую, мсье Кадус заторопился. Он вспомнил о неотложном деловом визите и испарился, увлекая за собой супругу.
Филипп уже боялся, что сделал глупость, положив в розы свою карточку. Он взглянул на жену, она улыбнулась, и эта улыбка ободрила Филиппа Он подошел к ней, но, как бережный жених, воздержался от поцелуя.
- Мне не хотелось бы, чтобы вы сердились на меня, Кристиана…
- Филипп, отец сказал мне по телефону о вашем разговоре. Я выиграла пари. За что я могу на вас сердиться?
- Какое пари?
- Я верила в вас…
В полумраке столовой глаза Кристианы блеснули синим огнем. Филипп не понял, угадала она его решение или просто ждала его. Его охватила радость одержанной победы.
* * *
Можно подумать, что по комнате прошел смерч. Вещи Кристианы вперемежку с вещами Филиппа разбросаны в самых неподходящих местах. Одеяла соскользнули в проход между кроватью и окном и лежат там, белея в мягком сумраке комнаты, точно далекая цепь снежных вершин. Кристиана в полусне. Ей не хочется просыпаться. Она совсем забыла своего мужа. Или она никогда не знала его? Она чувствует всем телом, от подбородка до ног, длинное и мускулистое тело, лежащее рядом. Голова ее лежит на твердом плече, и ей радостно это прикосновение.
Филипп прошел трудный путь Ему пришлось бороться за жизнь, как ей не приходилось бороться, за это она должна уважать его. Она готова прощать ему то, что ей в нем не нравится. Он бился с нищетой, как ее предки, к которым ей внушали почтение. Она прощает Филиппу даже то, что он делал (вернее, чего он не делал!) во время оккупации. Тогда ее не было с ним. В эту минуту блаженного покоя она спрашивала себя: неужели пришло ее время? Неужели можно перестать сдерживаться и окунуться с головой в это обновленное счастье? Положение и воспитание приучили ее к тому, что всегда, в любой ситуации надо сохранять здравомыслие. Она всегда подозревала мужчин, которые ей нравились, в погоне за ее богатством. Узнав Филиппа, она была обрадована тем, что, в сущности, их брак можно было назвать мезальянсом. Правда, оставался Шардэн. Но с ним она больше всего боялась обжечься, сильнее всего берегла свое хладнокровие. Любовь всегда казалась ей чем-то вроде бездонной пропасти, перед которой кружится голова. Она наследница Кадусов, и было решено раз и навсегда, что муж ее будет принцем-консортом, но не больше. Она поняла, что давно уже перестала сожалеть о Жорже.
Сейчас ее бесконечно радовала эта обстановка тайного приключения. Будто они встретились в холостяцкой квартире. Кто-то внезапно постучит, или зазвонит телефон… Она вздрогнула от восхитительного страха. Для дел Филиппа она больше не нужна. Они давно приведены в порядок, балансы Филиппа печатаются в Ежегоднике предпринимателей. Фирма "Кадус" также вполне обойдется без финансовой поддержки мсье Ревельона. Они оба свободны и независимы. Почему бы теперь им не полюбить друг друга?
Она хочет спокойствия. Им по тридцать лет, пора бы Филиппу принадлежать ей целиком. Этот человек, которого случай сделал ее мужем и отцом ее детей, подходит ей. Зачем же скрывать это? Зачем бежать от притягательной силы пропасти, если нет риска? Что может ей помешать? Студия на улице Мальфер и манекенша, которая там живет? Но она-то ведь сохраняла свою мастерскую, вернувшись в Париж в сорок четвертом году! В ее мире на такие вещи не принято обращать внимания. Однако фамильная традиция гласила, что всякое дело нуждается в гарантиях. Что плохого в том, что ее счастье будет обеспечено не только приданым, но и доверием? Правда, чтобы разобраться в своей личной жизни, ей пришлось подождать, пока закончатся денежные операции мужа, но тем больше оснований сейчас отнестись к ней серьезно и по-деловому. Она хочет, чтобы их брак был браком, а не тем суррогатом, каким была супружеская жизнь ее родителей, ее деда и бабки. Королева, вступающая в морганатический брак, была бы круглой дурой, если бы не выбрала принца себе по вкусу.
Внезапно ее охватил прилив нежности к рослому мужчине, спящему, как ребенок, возле нее. Обветренная кожа его лица разгладилась - на ней нет ни пятнышка, ни морщинки. Он спит, он доверяет ей. Теперь она знает, что нужна ему, ошибки быть не может. Только вряд ли он сумеет сказать ей это… Она тихо гладит его лоб, его тонкие темные волосы. В нем есть благородство, есть порода. Вероятно, те самые, что королевские дочери умели находить в пастухах…
Не просыпаясь, Филипп поворачивается на бок и крепче прижимается к ней.
* * *
Он обещал увезти ее куда-нибудь очень далеко. Взять большой отпуск и поехать в настоящее свадебное путешествие. Первое было глупейшей экскурсией до Каира, с обязательным маршрутом к пирамидам… Он проснулся. Дневной свет за спущенными занавесками, беспорядок в комнате… Он засмеялся:
- Кристиана, ты не сердишься? Я устал в самолете…
- Сердиться на тебя?
Она сказала "тебя". Теперь все стало на свои места, можно было поговорить о делах. Филипп хотел сделать что-нибудь для Мун, обеспечить ее, скажем, купить для нее модный магазинчик. Он совершенно не знал, как это устроить, и Кристиана обещала помочь ему. Ее это забавляло. Филипп при ней позвонил Мун, чтобы условиться о встрече. К телефону подошла прислуга.
- Мадемуазель Симона Перро на работе… Весенние моды, да.
Они договорились, что он заедет за Мун, а Кристиана подождет их в кафе, неподалеку.
- Студия у тебя одна, а протеже еще порядочно… Хочешь, я отдам мадемуазель Мун свою мастерскую?
Кристиана говорила так, точно приносила тяжелую жертву. Чтобы ее утешить, Филипп привлек ее к себе.
* * *
Как только Филипп предложил мастерскую вместо студии на улице Мальфер, хитрая Мун стала расспрашивать его о жене и детях. Вскоре она заговорила о прелестном магазинчике на авеню Виктора Гюго. Это был район с будущим, там всегда находилось место, где поставить машину. Количество солидных предприятий быстро увеличивалось, их владельцы охотно переезжали туда с улицы Сент-Оноре и даже с Елисейских полей. Когда они втроем сидели за чашкой чая, выяснилось, что у Мун есть жених, художник по костюмам, недавно вернувшийся из Соединенных Штатов вместе с выставкой моделей фирмы "Фатт".
Кристиана вышла, чтобы позвонить по телефону насчет мастерской, а Мун быстренько передала Бебе все, что рассказала ей Дора о поездке с Даниелем и о визите к Лэнгару. Раз Бебе собирается подарить ей студию, он должен знать все…
Когда они с Кристианой сели в бьюик, Филипп рассказал ей все по порядку. Мун переедет завтра, а студию займет он сам. Филипп знал по опыту, что дела такого рода делаются сразу, единым махом или вообще не делаются.
Он вошел в студию, когда последние лучи заходящего солнца золотили огромную стеклянную дверь. Дора была дома одна и встретила Бебе с подчеркнутой, шумной нежностью.
Он дал ей выложить свою версию о путешествии и спросил в упор, перебив на полуслове:
- Поехала бы ты с Лавердоном в Индокитай?
- Ты же знаешь, он не хочет…
- Мне надо, чтобы он поехал.
- Слушай, Бебе, он мне нравится, этот малый…
В этот вечер Бебе был готов переженить весь свет и всех обеспечить приданым. Он смягчился.
- Это в его интересах. Здесь он будет прозябать, постарайся убедить его в этом.
- А если не удастся?
- Ему ничего не будет. Расплачиваться будешь ты.
- Неужели ты не дашь мне наконец покоя?
- Нет, - спокойно сказал Филипп. В этот момент вошел Даниель. Дора заревела в голос. Она побежала вверх по лестнице, и длинные каштановые пряди били ее по спине. Не обращая внимания ни на нее, ни на Даниеля, Филипп подошел к окну, окрашенному вечерним солнцем в цвет охры. Ее сопротивление взбесило его. Дора была ему обязана решительно всем. Во время оккупации она служила в ателье мод, откуда ее взял к себе немецкий офицер. После этого она работала на радио. Пела жанровые песенки и соглашалась на то, от чего отказывались другие певицы. Она пела на празднике фашистского Добровольческого легиона, пела для немецкой "зимней помощи", пела в пропагандистских фильмах немецкой фирмы УФА. Освобождение застало ее в Германии. Она пела в кабаке, затем запуталась в каком-то темном деле, была арестована и перевезена во Францию. Суд приговорил ее к нескольким месяцам тюрьмы и поражению в гражданских правах. Она законтрактовалась на работу в Сайгонском дансинге и там встретилась с Бебе, начинавшим свое стремительное восхождение.
Филипп отлично знал, что Даниель ждет, чтобы он повернулся, но решил не спешить. В глубине души он еще питал смутную симпатию к ним обоим. Он предпочел бы, чтобы все обошлось по-хорошему, чтобы они уехали добровольно. Погибнут они или спасутся - это уже другое дело. Он, во всяком случае, старался предоставить им шанс на спасение, а не отделаться от них просто и грубо, как он умел. Они не хотели понять, что мешают ему, что, как обломки прошлого, мертвым грузом висят у него на ногах…
- Ты что, смеешься надо мной? - гаркнул Даниель.
Филипп повернулся. Ничего не поделаешь, чистку надо было довести до конца.
- Что ты сделал с Дорой? - спросил со сдержанным бешенством Даниель. Филипп пожал плечами.
- Пожалуйста, не разыгрывай рыцаря.
Они в упор смотрели друг на друга. Филиппу показалось, что у Даниеля появились развязный тон и повадки самоуверенного, прохвоста. Он вспомнил о том, что ему рассказала Мун. Лэнгар и Джо вскружили эту глупую голову, забили ее мечтами о реванше.
- С меня хватит, Бебе, выполнять твои капризы. Дора и я - мы свободные люди…
Звонкий смех Филиппа прервал его.
- Помолчи, Даниель. Ты, как всегда, ничего не понял. Послушай-ка лучше, что здесь пишут.
Он вынул из кармана пиджака газетную вырезку.
- Вот что один человек передал мне сегодня…
"Один Человек" - это был Кадус, по обыкновению превосходно информированный обо всем. Филипп начал читать вслух:
- "Кукурд, по телефону от нашего корреспондента. Вчера вечером в нашем городе появился некий Даниель Лавердон, известный дарнановец, в свое время приговоренный к смертной казни, но скандальным образом помилованный. Преступник приехал из Парижа в роскошном черном лимузине, с собственным шофером и в сопровождении весьма элегантной дамы. Он собирался остановиться в отеле "Гранд-Экю", но, узнав, что там должен состояться братский банкет наших сограждан - героев Сопротивления, немедленно испарился. Напоминаем, что этот субъект - сын Жозефа Лавердона, известного коллаборациониста. В черные дни Виши он выдал полиции жену своего брата, уважаемую мадам Лавердон, ныне избранную муниципальным советником нашего города. Спрашивается, какие тайные силы были приведены в действие, чтобы выпущенный из тюрьмы убийца мог бахвалиться подобной роскошью…" и так далее. Остальное можно не читать. Хорошо еще, что они не узнали, кому принадлежит "роскошный черный лимузин". Мне просто повезло.
- Ты стыдишься меня, - усмехнулся Даниель.
- Нет, Даниель. Я тебя жалею.
Филипп внимательно посмотрел на белокурого геркулеса, стоявшего перед ним. Лицо его было искажено яростью настолько, что показалось Филиппу изуродованным. Он понял, что должен отстегать Лавердона немедленно, не давая ему опомниться.
- Довольно ты изображал идиота, Даниель. Мне не хотелось бы, чтобы с тобой случилось несчастье.
- Особенно если оно будет связано с фамилией Ревельон!
- Фамилия Ревельон здесь ни при чем. Она никогда не будет связана с глупостями Даниеля Лавердона.
- Вспомни день нашего бегства из Парижа. Как ты был рад, когда тебе дали место в машине!
- Я выскочил из машины на площади Клиши, Даниель. Я даже не выехал из города, у меня не было ничего общего с охватившей вас всех истерией. Я думал, ты это понял за восемь лет.
Даниель был чуть выше Бебе и намного массивнее. Он подошел к нему вплотную, заглянул в серые глаза бывшего друга и отодвинулся. Бебе был сильнее его. Чтобы скрыть свое поражение, Даниель проворчал:
- Опять будешь уговаривать меня ехать в Индокитай?
- Ты оказал бы мне большую услугу.
- Так вот, можешь идти ко всем чертям!
- Благодарю за признательность.
- Ты только исполнил свой долг передо мной!
- Тебе заморочил голову Джо. Ты даже не знаешь, как он тебя ненавидит. Ладно, Даниель, успокойся. Давай поговорим. Что ты умеешь делать? Убивать различными способами, вот и все.
- А если я сам хочу жить?
- Не смеши меня. Ты просидел в тюрьме чуть не десять лет. Я вытащил тебя оттуда, и ты сразу же хочешь диктовать мне свои желания? Я должен угождать твоим вкусам, а ты будешь перебирать и морщиться? Ты забыл, что я имею право на твое повиновение.
- Ты мне не начальник!
- Начальник. Акула рвет сеть, в которую попадается мелкая рыбешка. Я разорвал сеть. Где бы ты был, если бы не я? Если бы не президентское помилование? Ты о нем забыл. А сейчас? Где бы ты был сейчас? В десантной школе? Но ты не хочешь идти на эту войну, она тебе не нравится. Ты хотел бы возобновить прошлую, ту, которую мы проиграли. Ты не в состоянии понять, что все это кончено, кончено совсем и никогда не вернется. Прошлое погребено, и воскресить его нельзя. В последний раз я говорю тебе это, Даниель. В последний раз. Не ожидая ответа, Филипп повернулся к Лавердону спиной и легкой походкой вышел из комнаты. Он сошел вниз, где его ждал Джо. Вторая часть сценария должна была разыгрываться в машине. Филипп сказал Джо, чтобы тот гнал вовсю. Ему не терпелось скорее похоронить Бебе. Никогда он не думал, что эта кличка будет так чудовищно его раздражать. И он вспомнил, что ее придумал Даниель.